ь, что он просто пытается совладать со своим  дыханием,  если  бы  не
напряженно стиснутые руки и не  печаль  в  темных  глазах,  устремленных  на
Хокану.
   Наследник Шиндзаваи был не из тех, кто боится взглянуть в  лицо  беде.  В
военных походах он твердо усвоил, что препятствия необходимо выявлять  сразу
и преодолевать их, иначе враги сумеют нащупать слабое место  и  обратят  его
себе на пользу.
   - Плохие новости? - быстро спросил он. - Рассказывай.
   Все такой же безмолвный, посланец с коротким поклоном  извлек  свиток  из
дорожного футляра - трубки из костяных полосок, скрепленных  шнурками  между
собой. Как только Хокану увидел красную  полосу,  окаймляющую  документ,  он
понял: получена весть о смерти, и, еще не сломав печать, уже догадался,  что
имя, начертанное на свитке, - это имя его отца.
   Горе обрушилось на  него,  словно  камень  на  голову.  Его  отец  мертв.
Человек, который понимал его, как никто другой.  Человек,  который  усыновил
Хокану, когда его кровного отца приняли в Ассамблею магов, и воспитал его  с
такой любовью, какая не всякому родному сыну выпадает на долю.
   Больше никогда  не  будет  неторопливых  полуночных  бесед  за  кубком  с
квайетовым пивом; не будет и утренних шуток насчет прискорбного похмелья. Не
будет ни ученых дискуссий, ни строгих выговоров, ни  разделенного  ликования
после одержанных побед. Внук, который скоро появится на свет, не увидит лица
своего деда.
   Борясь с внезапно подступившими слезами,  Хокану  механическим  движением
отпустил гонца. Словно по волшебству, появился Джайкен, который  без  лишней
суеты позаботился о том, чтобы вестнику горя дали подкрепиться с  дороги,  и
вручил ему костяную бирку - свидетельство исполненного поручения. Покончив с
необходимыми хлопотами, управляющий вернулся к мужу своей госпожи и притих в
ожидании.
   Хокану так и сидел, не изменив позы, сжимая  в  кулаке  смятый  свиток  с
красной каймой.
   - Дурные вести?.. - участливо предположил Джайкен.
   - Мой отец... - сдавленным голосом проговорил Хокану. - Умер во сне,  без
мучений, естественной смертью. - Он на мгновение прикрыл глаза, снова открыл
их и добавил:
   - Тем не менее наши враги злорадствуют.
   Джайкен потеребил кисточки  на  своем  кушаке.  Он  встречался  с  Камацу
Шиндзаваи и хорошо знал его управляющего.  То,  что  он  мог  бы  сказать  в
утешение,  не  укладывалось  в  рамки  этикета  и   не   отличалось   особой
изысканностью. И все-таки он произнес:
   - Он человек, о котором будут  скорбеть  его  слуги,  господин.  Его  все
любили.
   Хокану поднял потемневшие глаза:
   - Да,  ты  прав.  -  Он  вздохнул.  -  Ни  люди,  ни  животные  не  могли
пожаловаться на его дурное обращение. Он, как и Мара,  был  способен  видеть
дальше  границ,   установленных   традициями,   и   судить   обо   всем   по
справедливости. Я стал таким, как есть, только благодаря ему.
   Джайкен почтительно промолчал.
   За окном послышались шаги проходящего патруля.
   Выждав некоторое время, управляющий деликатно намекнул:
   - Мара сейчас в мастерской, вместе с игрушечником.
   Новый глава династии Шиндзаваи кивнул и с тяжелым  сердцем  отправился  к
жене. Ребенок, которого она носила, сейчас  приобретал  особенное  значение.
Хотя  у  Хокану  имелось  множество  кузенов  и  даже  двое-трое  незаконных
племянников, никто из них не  обладал  широтой  взглядов  и  ясностью  мысли
Камацу, бывшего правой рукой императора Ичиндара.

***

   Воздух в мастерской казался амальгамой из пыли, тепла от черепичной крыши
и  запахов  древесной  стружки,  разнообразных  смол  и   клея.   По   углам
громоздились полки,  на  которых  можно  было  обнаружить  лоскутки  тканей,
корзины с перьями и великое множество столярных инструментов, разложенных  в
строжайшем  порядке.  Среди  них   имелся   бесценный   металлический   нож,
доставленный из варварского мира;  эта  покупка  снискала  Маре  неугасающее
восхищение и верную службу Оркато,  игрушечных  дел  мастера,  которого  все
называли  просто  "игрушечник"  и  видели   в   нем   гениального   умельца,
притворщика, пропойцу и любителя непристойных шуток.  Мара  спускала  ему  и
грубость, и  непочтение  к  ее  полу  (порой  он  забывался  настолько,  что
разговаривал с ней запросто, как с парнем-приятелем), и даже  исходивший  от
него запах застарелого пота и семян текни, которыми он приправлял свою пищу.
Когда вошел Хокану, властительница и  ремесленник  стояли  наклонившись  над
каким-то новым деревянным сооружением, вокруг которого  располагалась  армия
раскрашенных игрушечных солдатиков.
   - Ну вот, -  сказал  Оркато  своим  надтреснутым  старческим  голосом,  в
котором звучал, однако, детский  энтузиазм.  -  Если  ты  потянешь  за  этот
шнурок, госпожа, и отпустишь этот рычаг, вот тогда-то мы и узнаем,  зря  или
не зря потратили время.
   Его глаза радостно блестели, и притворный сарказм никого не мог обмануть;
растрепанная, разгоряченная, забывшая о  тяготах  беременности  Мара  издала
восторженный клич, совершенно не подобающий ее сану, и дернула за  шнурок  с
кисточкой на конце.
   Деревянное  сооружение  немедленно  откликнулось:  щелкнуло,   ухнуло   и
выбросило из себя шнурок, колышек и прут. Хокану решил было, что видит перед
собой игрушечный вариант боевой  машины,  предназначенной  для  забрасывания
камней через стены осажденной крепости; однако  он  ошибся.  На  самом  деле
метательное плечо самодельной катапульты  начало  разворачиваться  по  дуге,
посылая заложенные в него снаряды в  сторону  стройных  рядов  "неприятеля".
Игрушечные солдаты падали и подскакивали в  пыльном  воздухе,  а  камешки  с
сухим стуком отскакивали от стен. Хокану инстинктивно увернулся,  чтобы  его
не задели отлетающие рикошетом "камни", и вздрогнул, услышав ликующий  вопль
Мары.
   Оркато-игрушечник захихикал от удовольствия и извлек  фляжку  из  кармана
под кожаным фартуком:
   - Как насчет тоста во славу богов озорства и шалости?
   Он предложил властительнице глотнуть из фляжки и замер, увидев Хокану.
   - Смотрите-ка, что мы сделали, господин!  -  объявил  он  с  мальчишеским
воодушевлением. - Нашли способ, как насыпать соли на хвост властителю Джиро:
он-то все бредит осадными машинами, а мы придумали машину,  чтобы  потрепать
его собственные отряды!
   Он замолчал, сделал солидный глоток, снова захихикал и  предложил  липкую
фляжку хозяину. Мара первая заметила застывшее лицо Хокану.
   - Что случилось? - с тревогой спросила она.  С  трудом  маневрируя  между
рассыпавшимися солдатиками,  она  направилась  к  мужу.  Видя,  как  угасает
радость на ее лице, Хокану не мог выговорить ни слова.
   - Всеблагие боги, - ахнула Мара, подойдя к нему и неловко пытаясь обнять.
- Несчастье с твоим отцом?
   Она привлекла его к себе. Он ощущал ее  трепет  и  знал,  что  горе  жены
непритворно. Его отец пользовался всеобщей любовью.
   Хокану словно со стороны слышал свой неживой голос:
   - Он умер естественной смертью. Без мучений. В своей постели.
   "Игрушечник" протянул ему фляжку; Хокану принял ее и глотнул, не  замечая
вкуса содержимого. Однако этот глоток сделал  свое  дело:  новый  властитель
Шиндзаваи  совладал  с  собственным  голосом  и  обрел  способность  собрать
разбежавшиеся мысли.
   - Будут торжественные похороны. Я должен там находиться.
   Слишком хорошо он понимал, насколько уязвимыми в его отсутствие  окажутся
беременная жена и наследник, которым они не имели права рисковать.  Предвидя
ее вопрос, он покачал головой:
   - Нет. Ты не отправишься со мной. Но я не допущу, чтобы ты  осталась  без
защиты от наших врагов.
   Она была готова запротестовать, но он опередил ее:
   - Нет. Камацу все понял  бы,  любимая.  Он  действовал  бы  так  же,  как
вынужден действовать я, - он убедил бы тебя собраться в дорогу  и  навестить
свою приемную семью, которой ты слишком явно пренебрегала в последнее время.
Отправляйся в Кентосани и воздай дань уважения императору Ичиндару.  В  лице
моего отца он потерял стойкого защитника. Все сочтут вполне уместным, что ты
побудешь во дворце и постараешься смягчить его горе.
   Она прильнула к нему,  и  в  этом  движении  он  угадал  и  понимание,  и
благородство. Она не станет с ним пререкаться, но по тому, как она  спрятала
лицо, уткнувшись ему в плечо, он понимал, что она плачет о нем. И еще о том,
что уродство политической  жизни  заставляет  их  разлучиться,  хотя  в  час
тяжелой утраты ее место - рядом с ним.
   - Госпожа моя, - нежно сказал он  и  спрятал  лицо  в  ее  растрепавшихся
волосах.
   У  него  за  спиной,  осторожно  ступая  по   полу,   усеянному   павшими
сподвижниками Джиро, бесшумно покинул мастерскую старый игрушечник.

Глава 12
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ

   Крики толпы не утихали.
   Солдаты Акомы, составляющие почетный эскорт госпожи, с  трудом  сохраняли
строй под безжалостным напором спрессованных тел. Из сотен глоток вырывались
возгласы,  выражающие   преклонение   и   восторг   перед   властительницей,
удостоенной титула Слуга Империи. Сотни, если не тысячи, рук тянулись, чтобы
коснуться  хотя  бы  занавесок  ее  паланкина.  Существовало  поверье,   что
прикосновение, к носителю этого титула может принести удачу. Поскольку  сама
властительница  находилась  за  пределами  досягаемости,  солдатам  пришлось
убедиться, что люди из простонародья готовы удовольствоваться прикосновением
к ее наряду, а если и это запрещено, то, на худой конец, к занавескам.  Всем
был памятен случай, когда - еще до того, как император присвоил  Маре  столь
высокое звание -  она  опрометчиво  отправилась  по  делам  в  сопровождении
небольшого эскорта, который сочла подобающим для такой вылазки.  В  тот  раз
переход по городским улицам закончился изрядным конфузом: когда она  прибыла
к месту назначения, ее платье и мантия, равно как и занавески,  имели  самый
плачевный вид. Офицеры Акомы надолго усвоили этот урок.
   С тех пор Мара никогда не отваживалась появиться на  публике  с  эскортом
численностью  менее  пятидесяти  воинов.  По  мнению  Люджана,  даже   этого
количества было недостаточно. Простые люди так горячо любили Слугу  Империи,
что готовы были примириться с отдавленными пальцами ног, синяками и  даже  с
ударом древка копья, лишь бы пробиться поближе к своему кумиру.  Хуже  всего
было то, что они  даже  не  обижались  на  грубость  солдат,  пытающихся  их
удержать. Они по доброй воле нарывались на серьезные увечья, когда рвались к
паланкину, радостно выкрикивая имя властительницы.
   Закутанная в простую мантию, скрытая от  взглядов  плотными  занавесками,
из-за которых в паланкине стояла знойная духота, Мара  с  закрытыми  глазами
лежала на подушках, прижимая руки к своему раздавшемуся животу. Она почти не
ощущала запаха  храмовых  благовоний,  которые  пронизывали  весь  воздух  в
Священном Городе, навевая так много воспоминаний. Аромат  цветущих  деревьев
вообще не проникал в паланкин, даже расслышать  мелодичные  призывы  уличных
торговцев было невозможно. Сейчас Мара ощущала только колыхание  многолюдной
толпы и слышала гортанные приветственные вопли.  С  грустью  вспоминала  она
годы своей юности, когда, будучи безвестной  послушницей  монастыря  Лашимы,
босиком проходила по этим самым улицам. Она пыталась отгонять мысли о другом
безвозвратно ушедшем времени, когда  высокий  рыжеволосый  варвар  вышагивал
рядом с паланкином, услаждая ее слух нахальными замечаниями, а  ее  глаза  -
своей улыбкой.
   В удушливой темноте за драпировками, выкрашенными в красный цвет  в  знак
почтения к богу смерти и скорби по скончавшемуся отцу ее мужа, Мара думала о
Хокану,  который  отправился   один   в   свое   родовое   поместье,   чтобы
присутствовать на церемонии похорон. Ему предстояло встретиться лицом к лицу
с врагами и их интригами; он должен  был  определить,  кто  из  друзей  отца
останется другом и ему самому - теперь, когда он принял на свои плечи мантию
династии Шиндзаваи. Поскольку он пока  не  имеет  наследника,  его  примутся
осаждать купцы, торгующие контрактами куртизанок; кокетством  и  лестью  его
станут завлекать младшие дочери разномастных властителей, желающие  повысить
свой общественный статус, произведя на свет внебрачного сына могущественного
вельможи.
   Конечно, она не могла не сожалеть о том, что мужу пришлось отбыть в такой
спешке. Но срок ее  родов  должен  был  наступить  очень  скоро,  а  кончина
вельможи, столь высоко стоявшего в  имперской  структуре  власти,  требовала
безотлагательного  принятия  важных  решений:  речь  шла  о  защите  чего-то
большего, чем благополучие семьи Шиндзаваи. Со смертью  Камацу  освобождался
один из важнейших постов в императорском Совете,  и  политические  махинации
вокруг этого поста не прекратятся, пока связанная с ним власть не перейдет в
другие руки.
   Не только соображения личной безопасности Мары требовали ее  появления  в
кругу семьи императора. Но хотя она понимала, что Имперские  Белые,  несущие
службу во дворце, будут  со  всем  усердием  охранять  ее  малолетнего  сына
Джастина наравне со всеми членами монаршей семьи, тревога не отпускала Мару.
   Ибо  со  времени  упразднения  поста  Имперского  Стратега  дворец   стал
средоточием всех интриг. У Аракаси там были агенты: они сумеют  уследить  за
неприятельскими заговорами. Но  дворцовый  уклад  жизни  потребует  от  Мары
подчинения многочисленным ограничениям и церемониям; к тому же  она  лишится
одного из своих любимых занятий -  день  за  днем  разбираться  в  постоянно
возникающих проблемах коммерции и находить для них  решения.  Спору  нет,  в
хозяйственных делах на Джайкена вполне можно  было  положиться,  но  это  не
утешало. Впрочем, все ожидаемые горести имели одну общую подоплеку:  она  не
хотела рожать в чужом  жилище,  на  чужой  постели,  в  отсутствие  любящего
защитника - Хокану.  Если  дитя  родится  до  того,  как  Маре  можно  будет
вернуться в Акому, срок ее пребывания в Кентосани поневоле придется продлить
- до тех пор, пока  новорожденный  не  окрепнет  достаточно,  чтобы  вынести
тяготы путешествия.
   Пальцы Мары, лежащие  поверх  влажного  платья,  напряглись,  словно  она
хотела утихомирить младенца, как раз в этот момент вздумавшего  напомнить  о
себе. Властительницу мучили неотвязные опасения, суть которых она не  смогла
бы выразить точными словами. В одном она не сомневалась: силы,  несущие  зло
им всем - Акоме, Шиндзаваи и императору, - не  станут  дремать  в  ожидании,
пока подрастут законные наследники этих трех семей.
   Носилки плавно и мягко  опустились  на  дорогу.  Занавески  раздвинулись,
впустив лучи солнечного света, отраженные от гладких мраморных стен  дворца.
Глубоко погрузившись в собственные мысли, Мара только сейчас  заметила,  что
гомон толпы теперь звучал издалека: простолюдины все еще выкрикивали ее  имя
и взывали  к  ней,  но  они  находились  уже  с  другой  стороны  деревянной
позолоченной арки ворот, ведущих в имперский квартал города.
   - Госпожа?.. - услышала она голос Сарика.
   Первый советник Акомы протянул  руку,  чтобы  помочь  Маре  выбраться  из
паланкина. Инкомо не было с ними в этом путешествии: он сопровождал  Хокану,
потому что мог помочь хозяину разобраться в кознях гостей, которые соберутся
на похороны в поместье Шиндзаваи.
   Хотя Сарику не было еще и сорока лет, он многому научился с тех пор,  как
оставил ряды воинов и занял пост советника. Мара  долго  колебалась,  прежде
чем по всем правилам назначить  его  на  эту  должность,  и  какое-то  время
подумывала, не лучше ли будет предпочесть ему Инкомо - ведь тот подвизался в
роли первого советника еще при Минванаби. Но в конце концов  она  доверилась
мудрому совету Накойи, ее бывшей первой советницы, которая высоко  оценивала
гибкий и цепкий ум Сарика. Жизнь показала, что это был правильный выбор.
   Мара подняла на него взгляд, и он ответил открытой улыбкой.
   - О чем задумалась, госпожа? - полюбопытствовал он, помогая ей  подняться
на ноги. Озорной блеск в глазах  не  позволял  усмотреть  в  вопросе  святую
невинность простачка. Понимая, что госпожа видит его насквозь,  он  тихонько
рассмеялся. Как и его кузен Люджан, он часто позволял  себе  отступления  от
этикета, граничащие с дерзостью.
   Окинув многозначительным  взглядом  хорошо  сшитый,  но  во  всех  других
отношениях скромный дорожный плащ советника, она сухо ответствовала:
   - Я задумалась о том, что нам придется как следует поработать над  твоими
представлениями о пристойной одежде для торжественных случаев.
   - Со дня вступления в должность, госпожа,  я  был  слишком  занят,  чтобы
уделять время портным. Но я сейчас же позабочусь  о  пристойной  одежде  для
торжественных случаев. - Потом он усмехнулся:
   - Только вот я сомневаюсь, придутся ли мне впору  церемониальные  регалии
старенькой бабули.
   Что верно, то верно, подумала Мара, нет у него ни худеньких плеч  Накойи,
ни  ее  маленькой  седой  головы.  Вслух  же  она  произнесла  с  притворной
суровостью:
   - Ты у нас краснобай известный, когда начинаешь молоть  языком  про  свои
обязанности, а вот, насколько я вижу, ты уже  проворонил  моего  наследника,
который был доверен твоему попечению.
   - Джастина?..
   Удивленно подняв брови, Сарик полуобернулся.  Мальчика  действительно  не
было рядом с ним, хотя двумя секундами раньше он  был  тут  как  тут.  Сарик
подавил  желание  выругаться  и  сохранил  каменное  выражение  лица.   Зная
непоседливость своего подопечного, он  обязан  был  предусмотреть,  что  тот
может  выкинуть  подобный  фокус.  Достаточно  было  вспомнить,  какую  бурю
возмущения устроил Джастин,  когда  его  вынудили  пересесть  в  паланкин  и
отказаться от излюбленного способа передвижения - на широких плечах Люджана,
во главе процессии. Сорванец не  желал  считаться  с  тем,  что  на  улицах,
запруженных толпой, он мог оказаться заманчивой мишенью для  убийц,  нанятых
врагами.
   Быстрый взгляд по сторонам сразу обнаружил на этой террасе  с  мраморными
дорожками, купами причудливо подстриженных деревьев и беседками, оплетенными
плющом, несколько ворот, через  которые  мог  улизнуть  мальчик,  пожелавший
спрятаться.
   - Ну что ж, - нарочито спокойно сказала Мара, - вряд ли он  рискует  быть
убитым во дворце, в окружении двух тысяч Имперских Белых.
   Ей не было необходимости добавлять, что он наверняка рискует увязнуть  по
шею во множестве других неприятностей. К тому  же  перед  лицом  императора,
собственной персоной встречающего Мару на  крыльце,  она  не  могла  послать
солдат на поиски сына, прежде чем будут выполнены необходимые формальности.
   Она разгладила свой шарф, вздернула подбородок и шагнула вперед,  готовая
исполнить церемониальный поклон - дань почтения Свету Небес.
   Ичиндар сам протянул ей руку, помогая подняться из  неловкой  позы.  Мара
улыбнулась и всмотрелась в его лицо, на котором виднелись ранние  морщины  -
отпечаток нелегких забот. Хотя он и был  сейчас  в  расцвете  лет,  Ичиндара
утомляла тяжесть мантии, равно как и бремя ответственности. С тех  пор,  как
они  виделись  в  последний  раз,  плечи  у  него  ссутулились  и  глаза  на
осунувшемся лице, казалось, стали больше, потому что похудело  лицо.  Воином
он никогда не был и полагался на то, что покрой и роскошь  одеяний  придадут
его фигуре величие, подобающее сану. Сегодня он утопал в алмазном  сверкании
мантии, расшитой узорами из драгоценного серебра. Прямые пряди волос свисали
из-под массивного головного убора с золотым плюмажем; оплечье, кайма рукавов
и широкий пояс тоже сияли золотом.
   В его глазах светились тепло и симпатия, когда он в свою  очередь  окинул
Мару взглядом и ответил на ее поклон надлежащим приветствием.
   Затем,  покончив  с  формальностями,  он  отпустил  ее  запястье  и  снял
громоздкий головной убор. Один из слуг немедленно  подбежал,  поклонился  до
земли и молча принял эту тяжелую тиару. Ичиндар, девяносто первый  император
Цурануани, при