ке, который спускался по деревянной
лестнице самого внушительного здания из всех, примыкающих к площади. Уличных
сорванцов словно ветром сдуло: ни одного не оказалось у него на  пути,  пока
этот человек пересекал открытое  пространство,  а  женщины,  уносившие  кипы
выстиранной одежды, вежливо отворачивались.
   Он был стар и согбен годами, но уверенная  поступь  выдавала  привычку  к
трудным дорогам. На взгляд Мары, ему было около шестидесяти лет. В его  косу
были вплетены амулеты из раковин коркара,  сработанные,  несомненно,  руками
цуранских Мастеров. Не приходилось сомневаться, что  эти  украшения  не  что
иное, как военные трофеи. Когда старейшина подошел к ней достаточно  близко,
Мара разглядела, что пуговицы его накидки выточены из кости; и тут ей  стало
совсем не по себе. Значит, солдатские россказни были правдой:  эти  турильцы
верят, что талисман, взятый у мертвого врага или  сделанный  из  частей  его
тела, придает им силы.  Косточки  ее  пальцев  с  таким  же  успехом  смогут
пригодиться для наряда какого-нибудь воина.
   Горец-вождь  ненадолго  остановился,  чтобы  обменяться  парой   слов   с
командиром отряда, охранявшего пленников. Он указал пальцем  на  златовласую
куртизанку и на осла, произнес еще  что-то  и  улыбнулся.  Командир  коротко
отсалютовал; судя по его довольному  виду,  можно  было  заключить,  что  он
получил разрешение на сегодня считать себя свободным и уже готов отправиться
домой.
   Мара выглядела вконец измученной - и телом, и духом;  и  Сарик,  движимый
сочувствием к ней, закричал, обращаясь к командиру:
   - А ты не собираешься представить нас?
   Тот резко остановился. Прочие конвоиры, так же как и старейшина, с  живым
интересом наблюдали за ним, пока он про себя решал, должен ли он отвечать на
оклик пленника. Наконец он отозвался:
   - Представляйтесь сами, цурани! У вашей женщины вроде бы язык  достаточно
хорошо привешен!
   Другой конвоир злорадно сообщил:
   - Нашего главного зовут Антайя, он  атаман  в  селении  Лозо.  Я  не  зря
называю вам его имя: должен же вождь племени знать, о ком идет  речь,  когда
вы станете требовать, чтобы нашего главного высекли.
   Это выступление было встречено громким хохотом, к которому присоединились
и вождь, и уличные дети, и женщины у водоема. Не в силах  больше  сдерживать
себя, Мара выступила вперед.
   Обращаясь к вождю, который заливался смехом и хлопал  себя  по  коленкам,
властительница надменно произнесла:
   - Я - Мара, властительница Акомы, и я  прибыла  в  Конфедерацию  Турил  с
миссией мира.
   Веселое  расположение  духа  мигом  покинуло  вождя.  Изумленный,  он  на
несколько секунд, казалось, лишился дара речи.  Однако,  овладев  собой,  он
насмешливо процедил:
   - Женщина, стоящая в дерьме квердидр, желает, чтобы с ней обращались  как
с важной персоной и посланцем мира?
   Мара побелела от ярости. Люджан чувствовал, что она  вот-вот  сорвется  и
бросит в лицо вождю какое-нибудь нестерпимое оскорбление, а  это  может  для
нее плохо кончиться. В отчаянии военачальник повернулся к Сарику:
   - Мы должны что-то сделать. Хотя бы только для того, чтобы отвлечь ее.
   Но молодой советник уже сделал шаг вперед, словно и не слыша  сказанного.
Как только Мара открыла рот, собираясь говорить,  Сарик  заглушил  ее  голос
своим.
   - Вождь людей Турила! -  выкрикнул  он.  -  Ты  глупец,  если  не  можешь
предложить властительнице Акомы ничего лучшего, чем затон для  скота!  Перед
тобой  стоит  Мара,  Слуга  Империи,  принадлежащая  к  монаршему  семейству
императора Ичиндара!
   Вождь вскинул голову:
   - Вот эта?..
   Хотя его тон был полон презрения,  выходка  Сарика  оказалась  не  вполне
бесполезной. Престарелый вождь не добавил никакого унизительного  замечания,
но коротким жестом подал знак, чтобы Антайя вернулся к  своим  обязанностям.
На этот раз слова вождя были отрывистыми и  повелительными,  и  Лайапа,  под
нажимом Сарика, исправно переводил:
   - Он говорит, что если Антайя приводит в лагерь животных,  то  должен  за
ними и присматривать: накормить их, напоить и подложить подстилку.  Конечно,
не очень мягкую: соломы у нас маловато, да и  боги  не  одобряют  излишеств.
Девушку, которая ехала на осле, следует поместить в  хижину.  Такая  красота
встречается редко, и ее нужно сохранить для мужчины, который  завоюет  право
потребовать ее себе в жены.
   Лайапа чувствовал себя неуютно:  все  это  время  глаза  Мары,  казалось,
готовы были просверлить его насквозь.
   Однако ни тени какого-то личного неудовольствия не слышалось в ее голосе,
когда она приказала:
   - Договаривай до конца!
   Лайапа кивнул и облизнул пересохшие губы.
   - Вождь этого селения говорит, что он слышал о  Слуге  Империи  и  об  ее
родстве с Императором. К  тому  же  он  заявляет,  что  Ичиндаром  управляют
женщины и что он,  уроженец  гор,  не  удостоит  ответом  растрепу,  которая
посреди  улицы  хвалится  своим  знатным  происхождением.  Однако   в   силу
существующего договора между Цурануани и Конфедерацией он также  не  властен
разрешить никому из своих людей потребовать Мару  себе  в  качестве  военной
добычи.
   Возгласы разочарования послышались среди  отряда  горцев,  конвоировавших
властительницу. Двое-трое наиболее бесстыжих сделали непристойные жесты.
   Повернувшись в сторону загона, вождь обратился к  военачальнику  Мары  на
языке цурани. Судя по тому, что в его произношении отсутствовал какой бы  то
ни было акцент, он сумел выучить этот язык во время прежних войн.
   - Если у вас имеется в чем-либо нужда, на Антайю возлагается  обязанность
проследить, чтобы ваши потребности были  удовлетворены.  Завтра  мы  соберем
конвой из двадцати воинов и проводим вас и ваших женщин к верховному вождю в
Дарабалди. Если потребуется разбирательство, вы предстанете там перед  судом
Совета.
   Сарик  выглядел  взбешенным,  но  прислушался   к   Лайапе,   когда   тот
предостерегающе коснулся его руки:
   - Первый советник, не заставляй этих людей  или  их  вождя  осерчать  еще
больше. Они не из тех, кто любит препираться из-за  тонкостей  этикета.  Они
прикончат нас без всяких церемоний и не будут об этом сожалеть.  И  в  таком
случае к утру мы все уже будем здесь лежать с перерезанными глотками... если
не хуже. То, что нас отсылают в Дарабалди, а не распределяют между теми, кто
нас захватил, - это, в сущности, очень большое одолжение.
   Выразительно взглянув на навоз, присохший к сандалиям, Сарик обратился  к
Люджану,  пальцы  которого,  казалось,  горят  огнем,  лишенные  возможности
схватиться за меч.
   - Кузен, - хмуро сказал советник, -  если  это  следует  считать  большим
одолжением, то смеем  ли  мы  даже  подумать  о  том,  чем  может  оказаться
одолжение маленькое?
   Свалившиеся на них напасти, как видно, не смогли до конца сломить  боевой
дух неугомонных родичей. Отбросив цуранскую личину бесстрастия, военачальник
Мары с подавленным смешком отозвался:
   - Ну и ну, дружище, ты и в дыму собственного погребального костра  будешь
размышлять на философские темы, уж это-то я точно знаю!
   Затем они одновременно повернулись к хозяйке: их наметанный взгляд  сразу
определил, какой несчастной и потерянной она себя чувствует, хотя  и  держит
спину, как всегда, прямо, а лицо у нее сохраняет обычную надменность.
   Мара наблюдала, как группа предприимчивых горцев приняла на себя заботу о
Камлио и ее ослике.
   - Как ты думаешь, ей не причинят вреда? - спросила она у Лайапы. От  тех,
кто находился к хозяйке ближе всех, не укрылось беспокойство в ее голосе.
   Бывший пастух покачал головой:
   - В здешнем суровом краю никогда не бывает достаточно  женщин,  способных
рожать, а Камлио хороша  собой,  что  делает  ее  ценной  вдвойне.  Но  если
какой-нибудь мужчина вздумает поторговаться за право взять  ее  в  жены,  он
сначала должен  получить  на  это  разрешение  вождя  племени.  Если  такого
согласия не будет, то ею можно восхищаться, но нельзя тащить в постель.  Все
неженатые воины знают, что тронуть ее сейчас - это  значит  лишиться  всякой
надежды стать ее мужем. Поскольку в горах многие одинокие мужчины  погибают,
так и не обзаведясь  женой,  эти  буяны  не  станут  рисковать  возможностью
заполучить в свой дом женщину, даже если эта возможность и невелика.
   Мара спросила:
   - А куртизанок в этой стране нет?
   Лайапа выглядел оскорбленным.
   - Очень мало, только в Дарабалди.  Женщины  редко  выбирают  такой  образ
жизни, да и для племени  в  этом  не  много  чести.  Молодые  мужчины  могут
посещать их один-два раза в год, но это приносит слабое  утешение  в  долгие
зимние ночи.
   Поверх головы низкорослого пастуха Люджан и Сарик обменялись взглядами.
   - Веселенькое  местечко,  -  пробормотал  Сарик,  снова  окинув  взглядом
заваленную навозом землю,  на  которой,  судя  по  всему,  им  было  суждено
коротать предстоящую ночь. Эти турильцы, промышляющие кровавыми набегами, не
видели ничего особенного в  том,  чтобы  выкрасть  девушку  или  женщину  из
родного дома. У народа цурани самая забитая из жен имела право на то,  чтобы
ее прилюдно выслушал владелец поместья. - Вот уж действительно варварское! -
подвел он итог своим наблюдениям.
   Сарик вздрогнул, ощутив  порыв  холодного  ветра,  и,  взглянув  на  свою
миниатюрную госпожу, в который  уже  раз  восхитился  твердостью  духа,  что
позволяла ей сохранять достоинство. Но она была связана и беспомощна, с  ней
обращались как с последней рабыней, и в душе у Сарика поднималась  и  искала
выхода ярость.
   Словно прочитав мысли советника, Мара послала ему ту неотразимую  улыбку,
которая внушала людям преданность и заставляла гордиться тем, что они служат
именно ей.
   - Я справлюсь, Сарик. Ты только  не  давай  своему  воинственному  кузену
лезть на рожон из-за вещей, которые не имеют значения. Потому что вот это, -
тут она подняла руки, все еще стянутые ремнями из сыромятной кожи, - и  это,
- она подковырнула ногой загаженную почву,  -  совсем  не  важно.  Ассамблея
магов  устроила  бы  нам  кое-что  похуже.  Пусть  только  мне   предоставят
возможность побеседовать в Дарабалди с верховным вождем Турила;  все  прочее
не должно нас заботить.
   Сумрак сгущался; в домах, окружающих площадь, загорались сальные свечи, и
их оранжевый свет проникал сквозь затянутые промасленной  кожей  окна.  Мара
склонила голову и, очевидно, погрузилась в медитацию,  как  учили  ее  жрицы
храма Лашимы в бесконечно далекие юные годы.

***

   Согретая теплом Сарика и Люджана, придвинувшихся к ней как можно  теснее,
и защищенная от холодного ветра и  раскисшей  земли  накидкой,  которую  она
согласилась взять у своего военачальника  после  его  настойчивых  уговоров,
Мара  очнулась,  ощутив  чье-то  прикосновение.  Тяжелый  сон  оставлял   ее
медленно. Она пошевелилась и открыла  глаза  в  темноту,  нарушаемую  только
слабым светом нескольких окон, за которыми еще не погасли свечи.
   - В чем дело?.. - Тело плохо повиновалось Маре;  все  болело  от  ушибов,
волдырей и ссадин.
   - Кто-то идет, - прошептал  Сарик,  и  тогда  она  тоже  увидела  фонарь,
который, покачиваясь, пересекал площадь.
   Фигура,  закутанная  в  плащ,  явно  принадлежала  женщине.  Она  кивнула
часовому, охранявшему загон, но не  произнесла  ни  слова.  Из  рук  в  руки
перешла перламутровая пластинка из раковины коркара.
   Весело рассмеявшись, часовой пропустил женщину. Она вошла в загон, подняв
фонарь над головой, скрытой под капюшоном. Свет фонаря заставил воинов  Мары
насторожиться.
   - Властительница Акомы?..  -  Голос  был  низким  и  хрипловатым.  -  Мой
господин смилостивился и сказал, что ты можешь провести ночь вместе со своей
служанкой в хижине для незамужних женщин.
   - Ты рискнешь поверить ей? - шепнул Сарик на ухо хозяйке.  -  Это,  может
быть, задумано, чтобы отделить тебя от остальных.
   - Прекрасно  понимаю,  -  так  же  торопливо  отозвалась  Мара.  А  потом
обратилась к незнакомке достаточно громко, чтобы быть услышанной:
   - Если твои намерения честны, разрежь мои путы.
   Горянка с фонарем подошла ближе, освещая себе путь между лежащими воинами
Мары.
   - Непременно, госпожа Мара.
   Свободной рукой она достала из-под плаща кинжал.
   Мара почувствовала, как вздрогнул Люджан  при  виде  обнаженного  клинка.
Однако защитить хозяйку он все равно  не  мог:  связанные  руки  делали  его
беспомощным.
   Он  мог  лишь  с  тревогой  наблюдать,  как  женщина  из  горной   страны
наклонилась и ловко перерезала ремни, стягивавшие руки властительницы.
   Мара потерла  онемевшие  запястья,  стараясь  восстановить  ток  крови  в
непослушных пальцах.
   - Освободи также моих офицеров и солдат! - властно потребовала она.
   Женщина отступила  на  шаг  и  водворила  кинжал  на  место  -  в  чехол,
подвешенный к поясу.
   - Не могу, госпожа Мара.
   - Тогда я не пойду, - ледяным тоном объявила властительница Акомы.
   Женщина в плаще равнодушно пожала плечами:
   - Ну что ж, оставайся здесь. Но  твоей  служанке  плохо.  Она  все  время
дрожит.
   Мару обуял гнев:
   - Кто-нибудь ее обидел?
   Гордость не позволила женщине говорить, но зато из темноты, скрывавшей от
взгляда все, что находилось вне круга  света  от  фонаря,  послышался  голос
Лайапы:
   - Благодетельная, ты наносишь оскорбление.  Жена  вождя  племени  пришла,
чтобы  облегчить  твое  положение.  А  если  ты  предполагаешь,  что   твоей
прислужнице  причинили  вред,  то  тем  самым  оскорбляешь  все  племя.   Ее
проявление доброты искренне, и я советую тебе принять предложение.
   Мара перевела дух. Конечно, отрадно, что  эти  варвары  пекутся  о  своей
собственной чести, - но как быть с  честью  самой  Мары?  Она  покроет  себя
позором, если оставит своих воинов в этой навозной яме.
   Сарик угадал ее колебания.
   - Госпожа, - тихо  произнес  он,  -  я  думаю,  ты  можешь  ей  поверить.
Сражаться нам все равно не удастся: мы сами отвергли этот путь. А если уж мы
оказались узниками, что нам остается, кроме как принимать последствия  ранее
принятого решения и по возможности обращать их в свою пользу?
   Мара понимала, что советник прав. Но она была цурани и по рождению, и  по
воспитанию, и вся ее душа восставала против столь грубого воплощения в жизнь
логически безупречных умозаключений.
   Люджан легонько толкнул ее локтем:
   - Госпожа, не беспокойся о воинах. Они будут спать  в  этом  квердидровом
загоне и сочтут подобный ночлег делом чести для себя, ибо оно совершается по
долгу службы Акоме. А если кто-нибудь вздумает жаловаться,  я  позабочусь  о
том, чтобы его высекли как солдата, нуждающегося в закалке! Я привел  в  эту
страну лучших моих бойцов затем, чтобы они тебя  охраняли.  Они  все  прошли
нелегкий отбор: каждый был обязан доказать, что достоин войти в твой эскорт.
И я полагаю, что любой из них умрет ради тебя, если это  понадобится.  -  Он
помолчал и с кривой усмешкой добавил:
   - Лежать среди нечистот все-таки куда приятнее, чем  въезжать  на  острие
меча в чертоги Туракаму.
   - Это верно, - согласилась Мара,  слишком  усталая,  чтобы  засмеяться  в
ответ на эту вымученную шутку. Женщине с фонарем она сказала:
   - Хорошо, я иду.
   Она с трудом поднялась на ноги. Волдыри на стертых  ступнях  напомнили  о
себе жгучей болью, и  Мара  едва  не  упала,  но  жена  вождя,  с  возгласом
сочувствия, протянула руку и поддержала пленницу. Мара медленно  проковыляла
через загон к воротам, которые часовые держали открытыми.
   Один из них бросил какое-то замечание, когда обе женщины проходили  через
ворота. Жена вождя даже  головой  не  повела  в  его  сторону,  но  ответила
какой-то презрительной фразой.
   - Ох уж эти мужчины! - доверительно заметила она, с легкостью переходя на
язык цурани. - Какая жалость, что мозги у них не так легки  на  подъем,  как
некоторые другие органы.
   От удивления Мара даже улыбнулась, и любопытство на  миг  пересилило  все
другие чувства.
   - А это правда, что ваши мужчины женятся на девушках, которых похищают из
родных домов во время набегов?
   Жена вождя  повернула  голову,  и  Мара  успела  разглядеть  на  ее  лице
морщинки, оставленные и лишениями, и смешливым нравом.
   - Сущая правда, - подтвердила она. В ее тоне звучали одновременно и смех,
и язвительное презрение. - Вот, например, ты. легла бы в постель с мужчиной,
который не показал себя как искусный воин, гроза врагов и умелый добытчик?
   Брови у Мары полезли вверх. Каждая цуранская девушка, в сущности,  желала
найти у своего супруга именно эти качества,  хотя  формы  сватовства  весьма
отличались от  турильских.  Властительнице  Акомы  никогда  и  в  голову  не
приходило, что можно взглянуть в ином свете на обычай, который  она  считала
заведомо варварским. Но, как ни странно, слова жительницы гор имели смысл.
   - Называй меня Юкатой, - добродушно предложила она. -  Если  я  о  чем  и
жалею, так только о том, как долго мне пришлось вдалбливать в глупую  голову
моего муженька, что тебе нужно позволить отдохнуть от холода!
   - Как видно, мои сведения о ваших турильских обычаях чрезвычайно  скудны,
- призналась Мара. - Судя по высказываниям ваших воинов да и вождя  тоже,  я
была готова  подумать,  что  в  этой  стране  женщины  не  обладают  никаким
влиянием.
   Юката только фыркнула, помогая Маре подняться на невысокое крыльцо  дома,
расположенного ближе остальных к середине площади. По виду это  был  длинный
бревенчатый сарай с  соломенной  крышей.  Дым  из  печной  трубы  припахивал
ароматной  корой;  на  дверном  косяке  были  выцарапаны  странные   символы
плодородия.
   - То, что мужчины говорят о себе, и то, каковы они в действительности,  -
совсем не одно и то же, и в твоем возрасте тебе пора бы это знать!
   Мара промолчала. Судьба подарила ей  мужа,  относившегося  к  ней  как  к
равной, и варвара-любовника, который открыл ей, что значит быть женщиной; но
она знала множество других, пребывающих в  полнейшем  подчинении  у  мужчин.
Тяжелее всех приходилось таким, как Камлио, целиком зависящим от чужой воли;
наиболее завидной оказывалась участь тех, кто умел  вить  веревки  из  своих
"властителей", -  как,  например,  госпожа  Изашани,  глава  многочисленного
семейства Ксакатекас. Мужчины считали ее образцом цуранской жены, и  тем  не
менее ни один из них - ни союзник, ни враг - не мог одержать над ней верх.
   Юката толчком открыла дверь,  петли  которой  громко  скрипнули.  В  ночь
хлынул золотистый свет вместе со  сладковатым  дымком  от  коры,  горящей  в
каменной печи. Мара следом за своей провожатой вошла внутрь.
   - Сюда, - послышался приветливый  женский  голос,  -  скинь  эти  грязные
сандалии.
   Одеревеневшая спина Мары не позволила ей достаточно быстро нагнуться,  но
тут чьи-то руки мягким нажимом усадили ее на деревянный табурет, и девушка с
каштановыми косами сняла обувь с  ее  ног.  Мягкий  тканый  коврик  на  полу
показался немыслимой роскошью для иззябших ступней. Усталая  настолько,  что
могла бы провалиться в сон прямо там, где сидела, Мара  пыталась  оставаться
начеку. Если для этих женщин интересна беседа с ней,  она  могла  бы  многое
узнать о народе Турила. Однако, прислушиваясь к  гортанному  говору  и  видя
застенчивые улыбки, которыми обменивались незамужние девушки - обитательницы
дома, где ей предстояло провести ночь, - Мара  поняла,  как  не  хватает  ей
умения госпожи Изашани найти нужный тон в женском обществе. Более  привычная
к переговорам с  политиками  на  собраниях  клана  или  к  тонкостям  приема
просителей, властительница Акомы потерла ушибленное колено  и  вознамерилась
приложить все старания, чтобы извлечь как  можно  больше  пользы  из  своего
нынешнего положения.
   Ей требовался переводчик. На первый взгляд все девушки, собранные  здесь,
были не старше шестнадцати лет, а это значило, что  они  появились  на  свет
после войны с Империей и им не представилось случая  научиться  говорить  на
языке цурани. Мара огл