ли и другие горькие  мысли:  Касума  может
оказаться ее последним ребенком, разлука с Хокану может растянуться на  весь
срок их жизни и ей так и не удастся убедить мужа  сделать  дочь  наследницей
титула Шиндзаваи. Среди многих истин, которые открылись ей за годы  близости
со своевольным и строптивым Кевином, была и такая: любить человека - это еще
не значит жить с ним в мире. Одним из самых тяжких ударов  судьбы  стал  для
нее императорский указ, который заставил ее отослать возлюбленного варвара в
мир за Бездной. Она боялась, что столь же внезапно наступит разлука с Хокану
и все самое важное  так  и  останется  недосказанным.  Если  она  не  сумеет
столковаться с этими турильцами, если они продадут ее в рабство  или  просто
не выпустят из своих краев, тогда - если Хокану нужен сын - ребенка для него
должна будет выносить другая женщина. Эта мысль  терзала  сильнее,  чем  все
телесные муки.
   Она не сразу поняла, что их  марш  замедлился.  Конвоиры  убавили  шаг  в
лощине  между  холмами,  освещенными  предзакатным  багрянцем.  По   склонам
внезапно  сбежали  вниз  несколько  десятков  молодых  турильских  воинов  в
развевающихся накидках. Они размахивали оружием и  во  все  горло  хохотали,
смешавшись с молодчиками из той компании, что пригнала пленников.  Оглядывая
Камлио, вновь прибывшие многозначительно  поднимали  брови  и  с  одобрением
прищелкивали языком. Они ощупывали простую ткань  платья  Мары,  обмениваясь
громкими замечатьниями. Наконец властительнице надоело  столь  бесцеремонное
обращение.
   - Что они говорят? - резко спросила она, обернувшись  к  Лайапе,  который
понуро  стоял  рядом.  Повелительный  тон  Мары  заставил  его  еще   больше
съежиться.
   - Госпожа, - как бы извиняясь, ответил пастух, - это грубые люди.
   Заметив, сколь почтительно он  обращается  к  Маре,  туземцы  разразились
насмешливыми выкриками, и кто-то спросил на ломаном цурани:
   - Этого болтуна мы теперь будем называть бабским угодником? Или как?
   Смех и возгласы усилились так, что в них почти потонули и гневные вопросы
Мары, и отчаянное воззвание Лайапы:
   - Госпожа, не проси меня переводить.
   Позади нее один из молодых воинов засунул руку себе под  юбку  и  закатил
глаза, словно бы от удовольствия. Замечания, которыми  он  сопровождал  свою
пантомиму, казались его приятелям остроумными; они  хлопали  друг  друга  по
плечам и надрывали животы от смеха.
   Лайапа тихо проговорил:
   - Досточтимая госпожа, их слова покажутся тебе оскорбительными.
   - Скажи сейчас же! -  потребовала  Мара;  тем  временем  Сарик  и  Люджан
подтянулись поближе и заняли свои обычные позиции по обе стороны от госпожи.
   - Госпожа, не сочти меня непочтительным... - Будь  его  руки  свободными,
Лайапа распростерся бы на земле. Но  руки  были  связаны,  и,  понимая  свою
беспомощность, он мог лишь повиноваться с самым несчастным  видом.  Ты  сама
приказала... Первый из них, тот,  что  в  зеленой  накидке...  Так  вот,  он
спросил нашего главного: попользовался он уже тобой или пока что нет.
   Мара только кивнула, ничего не сказав.
   Лайапу кинуло в жар, несмотря на прохладный воздух нагорья.
   - А наш главный говорит, что он дожидается, когда мы  придем  в  селение.
Потому что ты слишком костлявая и ему потребуется много подушек  и  шкур.  -
Густо побагровев, он выпалил остальное:
   - Третий, который хватается за свои скрытые места, говорит, что  один  из
них отвечал на твои вопросы... и получается, что слушался тебя. А это  может
означать, что ты ведьма. Вот он и советует нашему главному не рисковать и не
трогать тебя, потому как ты можешь оторвать... его мужское достояние  и  его
же... этим самым... накормить. А другие считают, что это очень смешно.
   Мара с досадой подергала ремни, которые  стягивали  запястья.  Как  могла
она,  связанная,  ответить  на  подобные  мерзости  и  сохранить  при   этом
достоинство? Взгляд, брошенный ею на Люджана и Сарика, не  обнаружил  ничего
утешительного. Обоих сжигал гнев, но они были столь  же  беспомощны,  как  и
она. Но все равно ничто на свете не заставит ее стерпеть  такое  оскорбление
от чужаков, никак не проявив хотя бы тени сопротивления! В  ее  распоряжении
оставался только собственный язык, вот она им и воспользовалась, завопив что
было силы. Эти наглые варвары, может быть,  и  не  слишком  хорошо  понимают
языка цурани, но, Туракаму свидетель, они поймут намерения  пленницы  по  ее
тону.
   - Эй ты! - заорала она, дернув головой в направлении  главаря  горцев.  -
Как тебя зовут?
   Длинноносый верзила, стоявший во главе колонны, застыл  на  месте  и,  не
успев подумать, повернулся к Маре. Юнец, находившийся рядом с ним,  перестал
хвататься за свое причинное место и изумленно уставился на вожака. Он что-то
произнес, и главарь ответил недоуменным жестом. Затем он обратился к  Лайапе
на своем языке, и все прочие рассмеялись.
   Мара не стала дожидаться перевода:
   - Этот чванливый дурень, у которого не больше мозгов,  чем  у  животного,
которое везет мою служанку, теперь делает вид, что не понимает меня! - В  ее
голосе звенела неподдельная злость. - И это после того, как он  разговаривал
на языке цурани, пока мы были в пути?
   При столь дерзком выпаде несколько горцев повернулись к пленнице; кое-кто
не скрывал удивления. "Вот так-то! - подумала Мара.  -  Тут  присутствуют  и
другие, способные понимать наш язык. Надо извлечь из этого как можно  больше
пользы".  Притворившись,  что  обращается  исключительно   к   Лайапе,   она
потребовала:
   - Передай этому тупице, который забывает слова столь же быстро,  как  его
мамаша забыла имя его палаши, то, что я сейчас скажу. - Она  подождала  пару
секунд, а потом в наступившем потрясенном молчании добавила:
   - Скажи ему, что он испорченный, грубый мальчишка. Когда  мы  прибудем  в
его  селение,  я  попрошу,  чтобы  их  вождь  приказал   его   выпороть   за
непростительное  обращение  с  гостьей.  Сообщи  ему  также,  что  если  мне
понадобится напарник для постельных дел, то я выберу для этого мужчину, а не
сосунка, у которого еще молоко на губах не обсохло. И еще  пусть  уразумеет:
если он до меня дотронется, я вволю посмеюсь, когда его  прыгалка  откажется
встать. Он туп, как нидра, а воняет еще хуже. Он более  уродлив,  чем  самая
шелудивая из моих собак, а цена ему и того ниже, потому что собака  хотя  бы
может охотиться, а блох на ней меньше. Скажи ему, что само его существование
навлекает позор на его предков, и без того не заслуживающих почтения.
   Неожиданно развеселившись, Лайапа перевел все в точности. Он не успел еще
закончить  первую  фразу,   как   все   турильские   воины   уставились   на
властительницу Акомы. Но когда он  завершил  перевод  ее  тирады,  в  лощине
стояла такая мертвая тишина, что Мара струхнула. Ее  сердце  гулко  ухало  в
груди. Им ничего не стоило убить ее. Любой цуранский властитель,  услыхавший
подобную речь от пленницы, тут же приказал бы ее задушить и выкинуть труп  в
помойку. Но самое худшее, что может  постигнуть  человека,  это  рабство.  И
предадут ли ее эти люди позорной смерти или нет - все-таки  она  не  выкажет
перед ними ничего, кроме высокомерного презрения.
   Но тут обстановка резко изменилась.  Всех  -  кроме  того,  кто  послужил
мишенью для насмешек Мары обуяло бурное веселье.
   - Ишь ты, эта горластая за словцом в карман не полезет! Слыхал, чего  она
тут нагородила? - крикнул кто-то оскорбленному главарю. Вопрос был  задан  с
ужасающим акцентом, но все-таки на языке  цурани.  Это  значило,  что  вожак
владел языком Империи  достаточно  хорошо  и  понимал,  что  было  про  него
сказано, без перевода Лайапы. Некоторые из его спутников до того зашлись  от
смеха,  что  катались  по  земле.  Воин,  которого   Мара   осыпала   такими
нестерпимыми оскорблениями, внимательно присмотрелся к ней  и  потом,  когда
краска вернулась на его лицо, разок кивнул.
   Когда другой турильский воин  что-то  выкрикнул  и  принялся  размахивать
своим луком, изображая шутовской салют, Люджан  постарался  подобраться  еще
поближе к Маре. Однако по ухмылке весельчака она  безошибочно  угадала,  что
немедленная казнь ей не грозит, и спросила:
   - Что он сказал?
   Лайапа пожал плечами:
   - Говорит, что ты умеешь ругаться не хуже мужчины. В Туриле, госпожа, это
считается чем-то вроде искусства. Я еще в раннем  детстве  усвоил,  что  они
могут кого хочешь допечь.
   Через  некоторое  время  приступ  веселья  закончился.   Молодые   воины,
составлявшие второй отряд, собрались вместе и,  распрощавшись,  ушли,  чтобы
вернуться к своим обязанностям; некоторые все еще покатывались со смеху. Те,
кто захватил Мару, включая и багроволицего вожака, погнали  своих  цуранских
подопечных по следующему изгибу дороги.  В  свете  последних  лучей  солнца,
падающих  в  долину,  за  широким  лугом  показалось   селение,   обнесенное
деревянной стеной и состоящее из домов с островерхими крышами. Струйки  дыма
вились над каменными печными трубами, и можно было заметить копья  дозорных,
выполняющих вечерний обход вдоль стены. Место для селения, как  видно,  было
некогда выбрано с умыслом: оно перекрывало другую дорогу,  которая,  петляя,
терялась в холмах.
   Горцы-воины  ускорили  шаг,  торопясь  поскорее   доставить   в   селение
захваченную добычу.
   - Странно, - пробормотал Сарик, чье неиссякаемое любопытство не  оставило
его, даже несмотря на трудности пути и неизвестную судьбу, ожидающую  их.  -
Такое великолепное пастбище, а трава скотом даже не тронута!
   При этом замечании турильский вожак обернулся через  плечо,  презрительно
изогнув губы. В вопиющем противоречии с прежними попытками сделать вид,  что
он не понимает язык цурани, воин процедил вполне внятно:
   - Будь доволен, цуранский пес, что вас провела через  этот  луг  надежная
охрана. Без нас вы бы все тут пропали. Здешняя  земля  усеяна  капканами  со
времен последнего набега ваших сородичей на наши горы!
   Люджан удивился:
   - Ты хочешь сказать,  что  у  вашего  народа  сохранились  оборонительные
сооружения от последней войны?
   Сарик тоже счел сомнительным такое объяснение:
   - Но ведь боевые действия закончились больше десяти лет тому назад!
   - Это все давние дела, - тихо отозвался Люджан.
   За его беспечным тоном скрывалось предостережение. То, что жители  Турила
после давно окончившейся войны заботились о мощной охране своих поселений  и
содержали  в  порядке  смертельно  опасные  капканы,   свидетельствовало   о
злопамятстве, которое могло усложнить  любые  переговоры.  Будучи  солдатом,
Люджан в свое время наслушался  всяких  историй  от  ветеранов  злополучного
вторжения в Турил. Из этих рассказов следовало, что человеку лучше  умереть,
чем попасть в плен и, оказавшись  во  власти  мстительных  фурий  из  горных
племен, терпеть их жестокое обращение.
   Но он скрывал свои страхи от  Мары,  пока  их  гнали  мимо  смертоносного
пастбища и дальше, по деревянному мосту над рвом, наполненным  водой  горной
речки. Вода сбегала со скалистых утесов и  закручивалась  в  омутах  черными
вихрями, слишком быстрыми, чтобы пловец смог их одолеть. Пока Люджан пытался
оценить, насколько велика возможность побега, если попытаться переплыть ров,
главарь угадал его намерения.
   Он повел рукой в кожаной рукавице, указывая на каменные чаши омутов:
   - Здесь потонули многие цуранские воины, командир! Еще больше таких,  кто
сломал себе шею на камнях: пытались  устроить  веревочную  переправу.  -  Он
пожал плечами и снова усмехнулся. - Ваши командиры не дураки,  просто  очень
уж упрямы. Было дело, они еще и мост вздумали навести. Набросали камней  для
опор вон там... - Бахрома его накидки так и  заплясала,  когда  он  взмахнул
рукой в направлении пролета осевшего моста. И вон там еще. -  Он  указал  на
другую насыпь, ниже по течению.  А  потом,  словно  расслышав  боевые  крики
воинов, раздававшиеся здесь в прошлые годы, он  взглянул  вверх,  на  неясно
вырисовывающиеся очертания крепостной стены.  -  Они  тогда  подошли  совсем
близко.
   На время забыв об усталости, Мара подала голос:
   - Ты же, наверно, тогда был совсем  малолеткой.  Как  же  ты  можешь  это
помнить?
   Увлекшись яркими воспоминаниями прошлого,  горец  даже  не  заметил,  что
отвечает на вопрос женщины:
   - Я был на стене, приносил воду отцу и его братьям. И помогал оттаскивать
мертвых и раненых. - Давнишнее озлобление исказило его лицо. - Я все помню.
   Тычком он взбодрил Люджана и  повел  отряд  через  мост.  Неясная  темная
громада ворот загораживала небо, и в ее тени не  были  видны  оборонительные
сооружения на подходе  к  крепости.  Вожак  отозвался  на  окрик  невидимого
часового, а  потом  поспешил  провести  цуранских  пленников  через  ворота.
Опытным взглядом Люджан окинул толстые  стены  из  бревен,  обшитых  снаружи
гладкими досками, но оставленных необработанными внутри, так что на  стволах
сохранились кора и сучки; впору было подумать, что эти стены  возводились  в
спешке.
   - Похоже, сражение было жаркое, - заметил военачальник.
   Вожак засмеялся:
   - Не такое уж жаркое, цурани. Мы были высоко  в  горах  к  тому  времени,
когда началась третья атака и ваши солдаты захватили стену.  Наши  командиры
тоже не дураки. Если ваши молодцы вбили себе в голову, что им позарез  нужно
это селение, мы позволили им сюда ворваться. Одно  дело  захватить  какое-то
место, а вот удержать его - совсем другое. - Он презрительно  усмехнулся.  -
Мы никогда не отдадим вам эти горы, цурани. - Широким жестом  он  указал  на
вершины, разрезавшие небо над стеной. - Здесь наш родной дом. В  долинах  мы
можем строить дома и  амбары,  чтобы  встречаться,  торговать  и  устраивать
праздники, но наши семьи живут высоко в горах. Вот потому-то,  цурани,  ваши
солдаты и погибали, когда мы нападали на ваши патрули и на тех, кто искал  в
горах пропитание. Сотни ваших людей сложили головы во время  наших  набегов,
пока вы не устали от гор и не убрались восвояси.
   Оставив ворота позади, колонна продвигалась теперь  по  широкой  торговой
улице, где партия пленников привлекла общее внимание. Женщины,  занимавшиеся
стиркой на камнях общественного водоема,  на  время  бросили  работу,  чтобы
поглазеть на столь редкое зрелище.  Мальчишки  в  ярких  пледах  восторженно
вопили и подбегали, чтобы посмотреть на пленников вблизи; другие же пялились
на чужеземцев из безопасного положения за  спинами  у  родительниц,  которые
несли от пекарей завернутые  в  ткань  караваи  хлеба.  Некоторые  из  самых
чумазых и неугомонных детишек с  криком  носились  мимо  связанных  чужаков;
опасаясь, что кто-нибудь из них, чего  доброго,  начнет  швыряться  камнями,
Люджан быстрым кивком подал команду своим воинам, и  те  плотнее  сгрудились
вокруг госпожи, чтобы обеспечить ей хотя бы такую защиту.
   Но враждебности никто  не  проявлял,  если  не  считать  взглядов  женщин
средних лет, которые наверняка  потеряли  сыновей  или  мужей  в  стычках  с
имперскими войсками. Самый большой фурор производил ослик, на котором  ехала
Камлио. Маленькие сорванцы подбегали к нему чуть ли не  вплотную,  оживленно
перекрикиваясь. Горцы отгоняли их с шутовской свирепостью,  но  без  всякого
результата.
   - У него только четыре ноги! - изумлялись малыши.
   - Почему он не падает? - спрашивал другой. Солдат, который  вел  осла  за
повод, время от времени делал вид, что собирается  схватить  кого-нибудь  из
озорников, и отвечал на их вопросы так,  что  они  разбегались  с  визгом  и
смехом.
   Приглядевшись  к  окружающим,  Мара  поделилась  своими  наблюдениями   с
товарищами по несчастью:
   - Если бы эти варвары намеревались нас  убить,  то,  конечно,  матери  не
позволили бы своим отпрыскам подбегать к нам так близко, а разогнали  бы  их
по домам.
   Люджан придвинулся к хозяйке:
   - Да будет воля богов, чтобы ты оказалась права, госпожа моя.
   Но его  не  покидали  мрачные  предчувствия.  Он  видел,  какими  алчными
взглядами пожирают прекрасную Камлио  проходящие  мужчины.  Зато  у  женщин,
складывающих в тюки выстиранную одежду, лица были хмурыми и  неприязненными,
а парень, который тащил  котел  с  водой,  презрительно  сплюнул  в  сторону
всадницы. Турильцы - злобный народ, утверждали ветераны,  вернувшиеся  домой
живыми после сражений  в  этих  горах.  Их  дети  черствеют  и  привыкают  к
жестокости уже на коленях матерей, которые сами были захвачены  как  военные
трофеи или похищены во время бандитских набегов.
   Когда горцы привели пленников на площадь и там остановились, стало видно,
что все селение состоит из кольца зданий, примыкающих к  стене;  в  середине
кольца находился рынок с переносными лотками для  торговцев  и  загоном  для
скота, разделенным на  отдельные  выгородки.  Отряд  Акомы  завели  в  самую
просторную из этих выгородок, к великой потехе зрителей, которые смеялись  и
перекликались,  обсуждая  нежданную  забаву.  Лайапа  отказывался  выполнять
просьбы Сарика и переводить реплики насмешников; а сама Мара слишком устала,
и ей уже было все равно, кто что говорит. Она жаждала только  одного:  найти
клочок земли, достаточно чистой, чтобы можно было наконец сесть. Грязь у нее
под ногами была липкой от испражнений животных, содержавшихся здесь  раньше.
Она  было  позавидовала  Камлио,  сидевшей  на  осле,  но   зависть   быстро
испарилась,  когда  властительница  взглянула  на  молодую  женщину   и   по
мертвенной бледности ее лица поняла, что у той,  вероятно,  кожа  стерта  до
крови из-за слишком долгого путешествия  в  седле.  Горцы  не  разрешили  ей
спешиться, но привязали осла к столбу, а потом облокотились  на  перекладины
забора и принялись с одобрением обсуждать ее распущенные  золотые  волосы  и
богатые формы.
   Донельзя возмущенная столь явным  отсутствием  заботы  хотя  бы  о  самых
насущных человеческих потребностях пленников, Мара  решительно  прошла  мимо
своих офицеров. У ворот, где толпились горцы, она  обратилась  к  ним  самым
требовательным тоном:
   -  Что  вы  собираетесь  делать  с  моими  людьми?  -  Дрожа  от   гнева,
порожденного прежде всего страхом, она вскинула голову,  чтобы  растрепанные
волосы не падали на глаза. - Моим воинам нужны пища и вода и приличное место
для отдыха! Хороший же прием вы оказываете чужестранцам, которые прибывают с
миссией мира! Рабские путы и загон для  скота!  Стыд  и  срам  вам,  скопище
паразитов, которые размножаются в грязи, как свиньи!
   Насколько ей было известно,  мидкемийское  слово  "свинья"  относилось  к
животным, чьи повадки считались весьма неблаговидными.
   Чужеземное  слово,   по-видимому,   задело   турильцев,   которые   сразу
насупились, в то время как их вожак решительно шагнул вперед. Раскрасневшись
не то от злости, не то от растерянности, он заорал Люджану:
   - Заткни этой женщине глотку, если не хочешь, чтобы ее прикончили!
   Военачальник Акомы не дрогнул. Громовым голосом, который был бы слышен  и
в разгаре боя, он провозгласил:
   - Она моя хозяйка. Только она может  мне  приказывать.  Если  бы  у  тебя
хватало мозгов хотя бы для того, чтобы не мочиться под  себя  в  собственной
постели, то тебе стоило бы последовать моему примеру.
   При новом оскорблении главарь горцев зарычал от  ярости.  Он  хотел  было
выхватить меч и броситься на пленника, но его удержал один из соплеменников.
Последовал быстрый обмен мнениями на турильском  наречии.  Люджан  мог  лишь
стоять с видом молчаливого, но надменного неодобрения, пока  разбушевавшийся
главарь не позволил себя утихомирить. Он пробормотал какую-то короткую фразу
и расхохотался утробным смехом, который,  однако,  быстро  оборвался,  когда
окружающие его мужчины разом подтянулись и изобразили на лицах  почтительное
внимание.
   - Должно быть,  сюда  идет  вождь  племени,  -  шепнул  Сарик,  до  этого
безмолвно стоявший за плечом Мары. Она оглянулась и увидела, что их конвоиры
пожирают глазами человека в длинной накид