отрядом - и возложил на нас обязанность защищать тебя, если  дела  пойдут...
так, как они пошли. - С усилием заставив себя вернуться  к  обыденно-деловой
мадере разговора, он добавил:
   - Господин Седзу знал, что ни ему, ни твоему брату не  суждено:  пережить
этот день.
   Мара снова откинулась на подушки; комок подкатил к горлу.  У  нее  болела
голова и теснило  в  груди.  Она  сделала  медленный  вдох  и  выглянула  из
паланкина   в   другую   сторону,   где   мерно   вышагивал    Папевайо    с
заученно-безразличным выражением лица.
   - А что скажешь ты, мой отважный Вайо? Как мы ответим  на  это  убийство,
посетившее наш дом?
   Папевайо задумчиво потер шрам на подбородке большим пальцем  левой  руки,
как он обычно делал в трудную минуту.
   - Как прикажешь, госпожа.
   Первый сотник Акомы - или, как обычно называлась эта должность,  командир
авангарда - держался с виду беззаботно, но Мара чувствовала, как хотелось бы
ему сейчас сжимать в руках копье и вынутый из ножен меч. Не долее  мгновения
позволила она себе подумать о немедленном  возмездии.  По  одному  ее  слову
Папевайо без колебаний напал бы на властителя Минванаби  в  его  собственной
спальне или посреди военного лагеря. И хотя воин считал бы честью  для  себя
погибнуть при попытке покушения, Мара отбросила эту мысль. Ни  Папевайо,  ни
кому-либо другому, носящему зеленые доспехи Акомы, не удалось бы подобраться
к господину Минванаби ближе, чем на  половину  дневного  пути.  Кроме  того,
такую преданность следует всемерно оберегать, а не растрачивать впустую.
   Теперь, когда над Кейоком не тяготело присутствие жрецов,  он  пристально
рассматривал  Мару.  Его  пытливый  взгляд  она  встретила  и  выдержала   с
достоинством. Да, она понимала, что лицо у нее бледно и искажено  горем,  но
понимала и другое: бремя ужасных вестей ее не  согнуло  и  не  раздавило.  В
ожидании следующего вопроса  или  приказания  госпожи  Кейок  снова  перевел
взгляд на дорогу впереди.
   Внимание, оказываемое ей мужчиной, - пусть даже старым соратником отца  -
заставило Мару взглянуть на себя со  стороны  без  предвзятости  и  прикрас,
отбросив всяческие иллюзии. Она была приятной на вид девушкой,  хотя  отнюдь
не красавицей, особенно когда ей доводилось нахмуриться в минуты размышления
или тревоги. Но улыбка могла сделать ее неотразимой - во всяком случае,  так
ей сказал  некогда  один  юноша.  А  еще  Мара  была  наделена  неким  очень
привлекательным  свойством  -  одухотворенностью,  внутренней  энергией;  по
временам она  так  и  светилась  оживлением.  Она  была  стройна,  двигалась
грациозно,  и  не  один  отпрыск  знатных  семей,   живших   по   соседству,
засматривался на  это  гибкое  тело.  Вероятно,  кто-нибудь  из  них  сейчас
окажется  необходимым  союзником,  чтобы  преградить  путь  приливной  волне
судьбы, грозящей смыть с лица земли род Акома. Сидя с полузакрытыми глазами,
она думала о том, сколь  устрашающая  ответственность  легла  теперь  на  ее
плечи. Мара  понимала,  что  все  дары  женственности  -  красота,  живость,
обаяние, способность очаровывать - теперь должны быть поставлены  на  службу
делу Акомы вместе с тем природным разумом,  которым  одарили  ее  боги.  Она
постаралась подавить опасения, что ее талантов недостаточно  для  достижения
столь высокой цели... и тут перед ее внутренним взором встали  лица  отца  и
брата. Горе снова взметнулось в ней, но она  сумела  спрятать  его  в  самых
глубоких тайниках души. Предаваться печали придется потом.
   Мара тихо проговорила:
   - Нам нужно о многом потолковать, Кейок,  но  не  здесь.  -  В  городской
сутолоке  любой  встречный  мог  оказаться  врагом   -   шпионом,   убийцей,
доносчиком. Но Мара не  пожелала  отдаться  во  власть  страхов  -  будь  то
воображаемые ужасы или опасности реального мира. И она добавила:
   - Мы поговорим, когда будем уверены, что нас могут услышать лишь те,  кто
верен Акоме.
   Кейок хмыкнул в знак согласия. Мара мысленно возблагодарила богов за  то,
что этот воин, надежный как скала, остался жив и находится рядом с ней.
   Опустошенная вконец, она снова устроилась на  подушках  поудобнее.  Чтобы
все как следует обдумать, она должна подняться над собственным горем.  Самый
могучий из врагов ее отца, властитель Джингу  Минванаби,  почти  преуспел  в
достижении цели  своей  жизни,  а  цель  заключалась  в  уничтожении  Акомы.
Кровавые распри между семьями Акомы и Минванаби имели  долгую  историю:  они
стали частью жизни уже нескольких поколений. Ни  одному  из  этих  домов  не
удавалось одержать окончательную победу, хотя время  от  времени  и  тому  и
другому приходилось сражаться, дабы защитить  себя.  Но  теперь  Акома  была
ослаблена сверх всякой меры, а Минванаби вознеслись на  вершины  могущества,
соперничая в силе даже с семейством самого Стратега. На службе Минванаби уже
состояли вассалы, из которых первым был властитель Кеотары, по силе примерно
равный отцу Мары. И поскольку звезда Минванаби поднялась на небосклоне выше,
в союз с этим вельможным убийцей поспешат вступить многие.
   Мара долго лежала, скрытая за колышущимися занавесками; судя по виду, она
спала. Положение, в  котором  она  оказалась,  было  до  боли  ясным.  Между
властителем Минванаби и его заветной целью оставалось лишь одно препятствие,
и этим препятствием была она - молодая  девушка,  которой  не  хватило  лишь
десяти ударов гонга, чтобы стать  сестрой  ордена  Лашимы.  Достаточно  было
подумать об этом, чтобы во рту появлялся такой вкус, словно там полно  золы.
Отныне, если ей суждено прожить достаточно долго, чтобы  восстановить  честь
семьи, она должна рассчитывать лишь на те силы, которыми в  действительности
располагает; должна вынашивать планы и готовить заговоры; должна вступить  в
Игру Совета... и найти способ сорвать замысел главы одной  из  Пяти  Великих
Семей Империи Цурануани.

***

   Мара моргнула и заставила себя проснуться. Пока носилки  продвигались  по
многолюдным  улицам  Кентосани,  Священного  Города,  ей  удалось   урывками
подремать: душа искала отдыха от роковых событий дня. Теперь  носилки  мягко
покачивались, потому что их опустили на плавучий причал.
   Мара бросила беглый взгляд сквозь занавески, но она была все еще  слишком
ошеломлена, чтобы находить удовольствие  в  созерцании  оживленных  толп  на
пристани. Когда ей впервые довелось приехать в Священный Город, ее очаровала
нарядная пестрота этой толпы, где можно  было  на  каждом  шагу  повстречать
людей из любых уголков Империи. Даже  обычные  семейные  барки  из  городов,
находящихся выше или ниже по течению реки Гагаджин, приводили ее в  восторг.
Украшенные знаменами, они покачивались на якорях, как птицы с  пышным  ярким
оперением  среди  сереньких  домашних  птиц,  когда  вокруг  них  собирались
купеческие барки и лодки. Все,  что  здесь  можно  было  видеть,  слышать  и
обонять, столь  разительно  отличалось  от  того,  к  чему  она  привыкла  в
отцовских поместьях... Нет, теперь это  ее  поместья,  поправила  она  себя.
Подавленная всем случившимся, Мара не обращала внимания  на  вереницы  почти
нагих рабов, потных и грязных, под палящими лучами солнца перетаскивавших  с
берега на речные барки тюки с товарами. Сегодня она не  вспыхивала  румянцем
при этом зрелище, хотя могла бы припомнить,  какое  смущение  она  испытала,
когда впервые проходила здесь в обществе сестер Лашимы. В мужской наготе для
нее не было ничего нового: ребенком она играла близ солдатских казарм, в  то
время как солдаты совершали омовение; и многие годы  она  плавала  вместе  с
братом и друзьями в озере за лугом, где паслись нидры. Но видеть  обнаженных
мужчин, после того как она отвергла мир плоти... это казалось чем-то  совсем
иным. Сестраслужительница Лашимы приказала послушницам отвернуться,  и  Маре
сразу же захотелось поступить наоборот. В тот день  ей  пришлось  заставлять
себя не оглядываться на худощавые мускулистые тела.
   Но сегодня тела рабов ни в малой степени не интересовали ее, так же как и
возгласы нищих, призывающих  благословение  богов  на  тех,  кто  соглашался
поделиться монеткой с менее удачливыми собратьями.  Маре  не  было  дела  до
матросов, разгуливавших по  набережной  и  выделявшихся  среди  всех  прочих
особенной походкой вразвалку, которая свойственна тем, кто проводит жизнь на
воде, втайне презирая сухопутную публику.  Не  умеряя  зычных  голосов,  они
перебрасывались грубыми шутками. Все казалось менее ярким, менее  оживленным
и менее захватывающим - теперь, когда Мара смотрела  вокруг  иными  Глазами:
как видно, она разом повзрослела и утратила способность видеть во всем,  что
ее окружало, чудо и повод для благоговения. Теперь каждый  предмет,  залитый
солнечным светом, отбрасывал темную тень. И в  этих  тенях  могли  прятаться
враги.
   Мара быстро покинула  паланкин.  Несмотря  на  белую  хламиду  послушницы
ордена Лашимы, она держалась с достоинством, которого следовало  ожидать  от
властительницы Акомы. Глядя прямо перед  собой,  она  направилась  к  барке,
которая должна была доставить ее в город  Сулан-Ку,  расположенный  ниже  по
реке. Папевайо расчищал для нее проход, бесцеремонно расталкивая  в  стороны
попадающихся  на   пути   простолюдинов.   Навстречу   продвигались   другие
вооруженные отряды:
   Стражники в ярких мундирах, сопровождающие своих господ с реки  в  город.
Кейок приглядывался к ним бдительным оком, шагая по пристани рядом с Марой.
   Когда офицеры подвели новую госпожу  Акомы  к  деревянным  сходням,  Мара
мечтала только об одном: оказаться в темном  тихом  уголке,  где  уже  будет
можно не сдерживать свое страдание. Но едва она ступила на  палубу,  как  ей
поспешил  представиться  капитан  барки.  Его  короткая  куртка  красного  и
пурпурного цветов казалась раздражающе яркой после скромных одеяний жрецов и
сестер в монастыре. Нефритовые браслеты звякнули у него на запястьях,  когда
он склонился  в  подобострастном  поклоне  и  предложил  знатной  пассажирке
наилучшее место из всех, которые имелись на  его  скромном  судне,  -  груду
подушек под центральным навесом, окруженную со всех сторон тонким занавесом.
Как того требовала учтивость, Мара позволила ему раболепствовать, пока ее не
усадили на подушки, но не долее: своим молчанием она дала понять  угодливому
капитану, что здесь его присутствие больше не требуется. Убедившись, что его
болтовня не интересует слушателей, он опустил занавес, предоставив, наконец,
Маре это слабое подобие уединения; Кейок и Папевайо сели напротив, тогда как
стражники расположились вокруг навеса.
   Провожая  невидящим  взглядом  водовороты  на  поверхности   реки,   Мара
спросила:
   - Кейок, а где отцовская... где моя барка? И мои служанки?
   Старый воин ответил:
   - Барка семьи Акома стоит у причала в Сулан-Ку, госпожа. Я рассудил  так:
ночная стычка с солдатами Минванаби или их союзников будет менее  вероятной,
если мы наймем общественную барку. В этом  случае  -  если  враги  замышляют
нападение под видом бандитского налета - им придется принять в  расчет,  что
кто-нибудь из свидетелей  останется  в  живых;  возможно,  это  заставит  их
поостеречься. А если  все  же  по  пути  случится  что-либо  непредвиденное,
служанки могут оказаться только лишней обузой. - Кейок не  забывал  обводить
пристань настороженным взглядом. - Это судно отчалит ночью вместе с другими,
так что на реке мы ни на минуту не останемся в одиночестве.
   Мара кивнула, опустила веки и тихо сказала:
   - Вот и прекрасно.
   Сейчас она больше всего нуждалась в возможности побыть одной  -  роскошь,
недоступная  на  общественной  барке,  -  но  опасения  Кейока  были  весьма
основательными.
   Для того чтобы убрать со своего пути последнюю из рода Акома,  властитель
Джингу без сожаления пожертвовал бы ротой солдат: ведь он  был  уверен,  что
может выставить против охранников Мары достаточно бойцов,  чтобы  обеспечить
любое численное превосходство. Однако пойти на  это  он  мог  только  в  том
случае, если бы знал наверняка, что успех ему  обеспечен,  и  если  бы  имел
возможность  потом  разыграть  перед  другими  вельможами   Высшего   Совета
полнейшую неосведомленность относительно совершенного злодеяния.  Каждый  из
участников Игры Совета без труда сообразит, кому могла понадобиться подобная
резня,  но  формы  благопристойности  нарушать  нельзя.  Достаточно   одного
спасшегося  пассажира,  одного  опознанного  гвардейца   Минванаби,   одного
случайного словца, подслушанного рабом, который орудует багром  на  соседней
барке,  -  и  Джингу  можно  считать  конченым  человеком.  Даже   косвенная
причастность к подобной предательской засаде - если бы вся  история  выплыла
наружу - означала бы для него серьезную потерю престижа в Совете, ;а это,  в
свою  очередь,  послужило  бы  для  его  "верных"  союзников   красноречивым
сигналом, что влияние главы семейства  Минванаби  идет  на  убыль.  И  тогда
придется опасаться друзей не меньше, чем врагов. Такова была самая суть Игры
Совета. Выбранный Кейоком способ путешествия мог оказаться более действенным
средством против возможной засады, чем дополнительная сотня ратников.
   Послышалась громкая команда капитана: он приказал рабам отдать  швартовы.
Глухой удар, толчок - и вот уже судно двинулось, откачнувшись от  причала  и
выходя на се редину медленно текущей реки. Мара легла, рассудив, что  теперь
это вполне приемлемо: со стороны будет казаться, что  она  просто  отдыхает.
Рабы, расставленные вдоль бортов, мерно  отталкивались  баграми;  их  худые,
темные от загара  тела  двигались  слаженно,  повинуясь  ритму  незатейливой
песни:
   - Держитесь середины! - запевал рулевой.
   - В берег не воткнись! - отвечали багорщики.
   Все движения  теперь  выполнялись  в  такт  с  песней,  и  рулевой  начал
добавлять простые строчки, строго соблюдая темп:
   - Я знаю бабу злую!
   - В берег не воткнись!
   - Не баба, а змея!
   - В берег не воткнись!
   - Я выпил как-то лишку!
   - В берег не воткнись!
   - И к ней пошел в мужья!
   Глупая песня успокаивала Мару, и она  дала  волю  мыслям.  Отец  долго  и
горячо возражал против ее намерения уйти в монастырь. Теперь, когда  просить
прощения было уже не у кого, она горько сожалела при воспоминании о том, как
близка была к открытому неповиновению;  отец  сжалился  только  потому,  что
любовь к единственной дочери пересилила в нем желание выбрать ей подходящего
жениха ради  выгодного  политического  брака.  Их  расставание  было  весьма
бурным. Властитель Седзу, глава рода Акомы, мог быть воистину  страшен  -  в
пылу битвы, перед лицом неприятеля;  в  такие  минуты  многие  предпочли  бы
встретиться с гигантским хищником гарулхтом, грозой пастухов и охотников. Но
он никогда не мог ни в чем отказать дочери, сколь бы неразумными ни были  ее
требования. Правда, с ней он никогда не чувствовал себя так легко, как с  ее
братом, но, сколько она себя помнит, ей он потакал во всем, и только няне по
имени Накойя удавалось держать ее в узде в детские годы.
   Мара закрыла глаза. Барка  сулила  хоть  какую-то  меру  безопасности,  и
теперь  появилась  возможность  спрятаться  за  темной  броней  сна;   люди,
расположившиеся за драпировками крошечного шатра, могли  лишь  предполагать,
что она просто спасается от скуки долгого путешествия по  реке.  Но  сон  не
хотел приходить: в памяти воскресал образ брата,  которого  она  любила  как
собственную душу... Ланокота, с  блестящими  темными  глазами;  Ланокота,  у
которого всегда была наготове улыбка для маленькой,  обожающей  его  сестры.
Лано, который  бегал  быстрее,  чем  воины  из  отцовского  отряда;  который
становился победителем летних  состязаний  в  Сулан-Ку  три  года  подряд  -
подвиг, с тех пор не повторенный никем. У Лано всегда находилось  время  для
Мары; он даже показывал ей приемы борьбы, чем  несказанно  возмущал  Накойю,
считавшую такие развлечения совершенно неподобающими для девушки из знатного
рода. И еще Лано не скупился на глупые шутки - обычно неприличные, - которые
заставляли девочку смеяться и краснеть. Если бы  она  не  избрала  для  себя
созерцательную жизнь в монастыре и ей пришлось выйти замуж... Мара понимала,
что ни один из возможных искателей руки не мог бы сравниться  с  ее  братом.
Ланокота, чей веселый смех никогда больше не отразится от сводов  зала,  как
случалось  во  время  их  поздних  ужинов...  Даже  отец,  известный   своей
суровостью  и  строгостью  во  всех  отношениях,  улыбался,   не   в   силах
противостоять обаянию заразительной веселости сына.  Мара  почитала  отца  и
восхищалась им, но брата она любила всем сердцем, и теперь  горе  накатывало
на нее волна за волной.
   Надо  было  взять  себя  в  руки.  Здесь  не  место  предаваться  скорби;
оплакивать свою потерю она будет позже. Обратившись к делам  насущным,  Мара
спросила Кейока:
   - Тела отца и брата... удалось отбить?
   Кейок с горечью ответил:
   - Нет, госпожа. Не удалось.
   Мара прикусила губу. Значит,  нет  даже  пепла,  который  можно  было  бы
развеять в священной  роще.  Вместо  этого  ей  придется  выбрать  по  одной
реликвии из числа вещей, принадлежавших отцу и брату и особенно ценимых ими,
и захоронить эти реликвии около священного натами - камня, где обитает  душа
рода Акома, - чтобы их души могли отыскать путь в родную землю, когда Колесо
Жизни совершит свой  оборот.  Мара  снова  закрыла  глаза  -  отчасти  из-за
изнеможения, отчасти же ради того, чтобы не дать воли слезам. Она безуспешно
пыталась успокоиться, но воспоминания теснились в голове...  утешения  ждать
не приходилось. Потом, по прошествии нескольких часов, покачивание  барки  и
монотонная песня-перекличка кормчего и  рабов-багорщиков  стали  уже  чем-то
привычным. Их ритм постепенно подчинял себе и душу осиротевшей девушки, и ее
тело, и она мало-помалу расслабилась. Тепло летней ночи и  спокойствие  реки
наконец сумели общими усилиями убаюкать Мару, и она погрузилась  в  глубокий
сон.

***

   Барка  причалила  к  пристани  Сулан-Ку  на  рассвете.   Туман   кольцами
поднимался с поверхности реки; в лавках и  мастерских,  выстроившихся  вдоль
набережной, открывались забранные ставнями окна: город  готовился  к  началу
торгового дня. Кейок постарался выгрузить с барки паланкин  Мары  как  можно
скорее, пока улицами еще не завладела дневная суета:  скоро  торговые  аллеи
будут кишеть повозками и носильщиками, покупателями и  нищими.  В  считанные
минуты рабы были готовы. Все еще  одетая  в  белую  хламиду  ордена  Лашимы,
несколько помятую за шесть дней путешествия, Мара с усталым  вздохом  взошла
на свои носилки. Она откинулась на подушки с вышитым  символом  ее  семьи  -
птицей шетра - и только сейчас вполне осознала, как страшило ее  возвращение
домой. Она даже вообразить не могла просторные помещения большого  дома  без
оживляющего их громкого  голоса  Лано  или  циновки  на  полу  кабинета,  не
усеянные свитками,  которые  так  и  оставались  в  беспорядке,  когда  отцу
надоедало читать хозяйственные отчеты. Мара слабо  улыбнулась,  вспомнив,  с
каким отвращением отец относился к коммерции, хотя и был в ней весьма сведущ
и опытен. Он предпочитал заниматься делами, связанными с военным искусством,
состязаниями и политикой; но Мара не забыла и его слова о том, что для всего
требуются деньги, а потому не стоит ими пренебрегать.
   Когда носилки были подняты на плечи рабов, Мара позволила себе облегченно
вздохнуть. Правда, она предпочла бы занавески паланкина из менее  прозрачной
ткани: было трудно выносить взгляды крестьян и мастеровых,  попадавшихся  на
пути в этот ранний час. Сидя наверху  тележек  с  овощами  или  стоя  позади
прилавков с разложенными товарами, они с любопытством рассматривали  знатную
госпожу, проплывающую мимо них в паланкине,  и  ее  свиту.  Приходилось  все
время помнить о необходимости сохранять подобающую осанку, и  это  оказалось
ужасно утомительным делом. У