невольным восхищением подумал Инкомо. -  Повернул  дело
так, будто молодой властитель сам до всего додумался. Будет тебе  его  воля,
куда он теперь денется?"
   Десио и вправду легко попался на эту удочку, но не понял главного.
   - Когда предатель будет у нас в руках, я самолично прослежу, чтобы  перед
казнью его  подвергли  страшнейшим  пыткам  во  имя  бога  Туракаму!  -  Нос
правителя из красного сделался пунцовым.
   Тасайо и бровью не повел:
   - Что греха таить, дорогой кузен, иногда нам всем хочется  отвести  душу.
Однако казнь шпиона, даже самая кровавая, будет только на руку Акоме.
   - Это как же? - Десио едва не  задохнулся.  -  Ты,  братец,  совсем  меня
заморочил. Чего  ради  дом  Минванаби  должен  сохранять  жизнь  презренному
изменнику?
   Опершись на локоть, Тасайо как ни в чем не бывало  взял  из  вазы  спелый
плод йомаха и будничным,  почти  ласковым  движением  вспорол  ногтем  тугую
кожуру вдоль бороздки.
   -  Вначале  нужно  выявить  все  связи  этого  изменника,  достопочтенный
повелитель. А уж мы позаботимся, чтобы Акома получала только  те  донесения,
которые мы сами ей подсунем.  -  Руки  воина  сжали  плод  и  с  беспощадной
легкостью разорвали его пополам, пролив лишь каплю багрового сока. -  Шпион,
сам того не ведая, будет расставлять ловушку для Акомы.
   Инкомо ответил одобрительной улыбкой. Десио переводил недоуменный  взгляд
с двоюродного брата на первого советника и  лишь  чудом  исхитрился  поймать
брошенную ему половинку йомаха. Он впился зубами в сочную мякоть, но тут  до
него дошел истинный смысл намеченного плана. Впервые за все время  правитель
мстительно  расхохотался,  предвкушая  возрождение   былого   величия   дома
Минванаби.
   - Славно, славно, - повторял он с набитым ртом. - Хвалю  за  сметливость,
братец. Снарядим горстку солдат, пусть наделают  шуму,  а  эта  тварь  будет
думать, что она умнее всех!
   Тасайо повертел в руках нетронутую половинку плода.
   - Вот только где? Где удобнее всего совершить налет?
   Поразмыслив, Инкомо рискнул предложить:
   - По моему разумению, господин, нападать следует вблизи ее дома.
   - Скажешь тоже! - Десио утер подбородок расшитым  рукавом.  -  Вокруг  ее
имения такие заставы - там и муха не пролетит.
   - Твоя правда, господин, в само имение вторгаться не следует. А вот когда
Мара снарядит караван в Сулан-Ку, тут-то мы и  ударим  -  на  выходе  из  ее
владений, по пути к речному порту. Если караван  будет  идти  под  усиленной
охраной и примет бой, значит, кто-то из наших воинов продался Акоме.
   Тасайо согласно кивнул, словно решающее слово оставалось за ним:
   -  Ты  зришь  в  корень,  первый  советник.  Если  мне  будет  позволено,
досточтимый кузен, я сам займусь подготовкой этого нападения. - Он  сверкнул
белозубой улыбкой. - Мы без труда узнаем, когда караван Акомы  отправится  в
путь. Нужно только ненавязчиво  расспросить  корабельщиков  из  Сулан-Ку  да
сунуть им пару монет, чтобы держали язык за зубами.
   Десио еще раз снизошел до похвалы:
   - Неплохо придумано, кузен. - Он хлопнул в ладоши и  приказал  явившемуся
на зов посыльному:
   - Привести сюда писаря.
   Когда за посыльным сомкнулись дверные панели, Тасайо не сдержал досаду:
   - Кузен, разве можно предавать письму секретные приказы?!
   - Ха! - фыркнул Десио, а потом зашелся лающим смехом. Он нагнулся  вперед
со своего возвышения и фамильярно ткнул Тасайо кулаком в  плечо.  -  Ха!  За
дурака меня держишь, братец? Неужто мне придет в голову  посвящать  в  такие
дела слуг или рабов?  Нет,  я  всего-навсего  собираюсь  отправить  послание
Имперскому Стратегу - попрошу его продлить твою побывку в родных  краях.  Он
мне не откажет: Минванаби всегда были ему верными союзниками. А ты,  братец,
сейчас нужнее здесь, чем на войне с варварами.
   Инкомо, не спускавший глаз с Тасайо, по достоинству  оценил  молниеносную
реакцию молодого воина, который в  доли  секунды  просчитал  силу  братского
кулака и сознательно позволил ему достичь цели. Тасайо равно  преуспел  и  в
искусстве угождать, и в искусстве убивать.
   Превозмогая боль в суставах, первый советник  с  холодной  отчужденностью
размышлял, сколь долго будет его господин терпеть подле  себя  человека,  по
всем статьям его превосходящего, но  совершенно  незаменимого  в  борьбе  за
возрождение попранного имени Минванаби. Рано или поздно  Десио  поймет,  что
рядом с двоюродным братом выглядит полным ничтожеством; его  начнет  снедать
зависть, он захочет показать,  кто  здесь  настоящий  властелин.  Оставалось
только надеяться, что прозрение наступит не раньше того часа,  когда  ведьма
из Акомы и ее малолетний отпрыск будут сброшены в яму и раздавлены  столбами
жертвенных ворот. Однако противника  нельзя  недооценивать.  Джингу  проявил
излишнюю самонадеянность и поплатился жизнью, а Мара  только  укрепила  свои
позиции.
   По всей видимости,  о  том  же  думал  и  молодой  воин.  Когда  послание
Имперскому Стратегу было написано  и  запечатано,  Десио  принялся  отдавать
слугам распоряжения насчет обеда, а Тасайо как бы между  делом  обратился  к
первому советнику:
   - Что слышно по поводу возможного союза Мары с  господином  Ксакатекасом?
Перед тем как меня отозвали из варварских владений,  один  из  его  офицеров
рассказывал, что хозяин ищет к ней подходы.
   Здесь Тасайо немного просчитался. Между  офицерами  враждующих  домов  не
могло быть и намека на приятельские отношения; отсюда Инкомо  заключил,  что
эти сведения добыты обманным путем. Первый советник не то  прочистил  горло,
не то подавил смешок, но охотно поделился своими соображениями:
   - Властитель Ксакатекаса всем  внушает...  если  не  страх,  то  глубокое
почтение. Впрочем, его позиции в Совете сейчас незавидны. - Обнажив в улыбке
ровные зубы, советник пояснил:
   - Наш высокочтимый Имперский Стратег был недоволен, когда  Ксакатекас  не
пожелал связать свои интересы с завоеваниями в варварском мире. Это  вызвало
различного  рода  политические  комбинации,  а   когда   страсти   улеглись,
оказалось,  что  Ксакатекас  возглавляет  всего-навсего  один  гарнизон   на
ничтожно  малой  заморской  территории.  В  настоящее  время   силы   Чипино
Ксакатекаса удерживают горный перевал в Цубаре. Судя по свежим донесениям, в
пустыне  сейчас  неспокойно,  так  что  правитель  не  знает  отдыха;   смею
предположить, ему сейчас не до поиска союзников.
   Слуги поспешили начать приготовления к обеду, а Десио  от  нечего  делать
встрял в разговор. Властным жестом потребовав внимания к своей  персоне,  он
заявил:
   - Представь себе, Тасайо, я в свое время рекомендовал  отцу  поразмыслить
именно в этом направлении.
   Первый советник прекрасно помнил: участие Десио заключалось в том, что он
сидел, изнывая от скуки, пока Инкомо и Джингу искали  способ  избавиться  от
Ксакатекаса.
   - Ну что ж, - подытожил Тасайо, - если Ксакатекас охраняет наши заморские
рубежи, можно уделить все внимание госпоже Маре.
   Десио  снисходительно  склонил  голову  и  откинулся  на  горку  подушек.
Полуприкрыв глаза и наслаждаясь своей ролью, он изрек:
   - Мы выработали вполне разумный план. Возлагаю на  тебя  его  исполнение,
кузен.
   Тасайо поклонился властителю, будто эти слова  вовсе  не  прозвучали  для
него пощечиной, и как ни  в  чем  не  бывало  вышел  из  кабинета  легкой  и
горделивой поступью. Инкомо с сожалением подумал, что  теперь  настал  черед
заняться более прозаическими делами.
   - Мой повелитель, если  позволишь,  я  позову  сюда  хадонру:  он  должен
обсудить с тобой предстоящую продажу зерна.
   Все помыслы Десио уже были направлены на  близкую  трапезу,  но  холодная
деловитость двоюродного брата пробудила в нем  чувство  ответственности.  Он
безропотно кивнул и набрался терпения, чтобы дождаться прихода Мургали.

Глава 5
ПРИОБЩЕНИЕ

   Легкий  ветерок  шевелил  листву.  Запах  цветов   и   свежеподстриженных
кустарников наполнил покои Мары. Пока не сгустился сумрак, в комнате хватало
одного светильника, да и тот горел  не  в  полную  силу.  Изменчивые  язычки
пламени отражались в драгоценных камнях, выхватывая из темноты  полированные
яшмовые столешницы, златотканые узоры, эмалевые вазы. Но  властительницу  не
трогали эти сказочные картины. Она думала о другом.
   Служанка  с  благоухающим  гребнем  колдовала  над  непокорными  волосами
госпожи, облаченной в зеленое шелковое платье с  узором  из  птиц  шетра  по
вороту и  рукавам.  В  приглушенном  свете  кожа  Мары  приобретала  теплый,
золотистый оттенок. Будь властительница более тщеславна, она бы не преминула
подчеркнуть эту особенность. Однако ее юные годы прошли в  монастыре  богини
Лашимы, где не было места женским ухищрениям. Мара нередко  ловила  на  себе
восторженные взгляды мужчин, но расценивала красоту, данную ей природой, как
дополнительное оружие в своем арсенале - не более и не менее.
   С  непозволительной  для  знатной  женщины  прямотой  она   расспрашивала
сидевшего напротив варвара о нравах и обычаях его народа. Кевина  ничуть  не
смущало такое пренебрежение к светским условностям: он отвечал без стеснения
и по существу. Мара заключила, что эти иноземцы неотесанны, если не  сказать
- грубы.  Иногда  ему  трудно  было  подобрать  нужное  слово  для  описания
неведомых цурани событий и явлений, но он оказался способным учеником,  и  с
каждым днем его речь становилась все богаче. Сейчас он  пытался  развеселить
Мару анекдотом про холостяка, которого приятели  прозвали  "в  каждой  бочке
затычка"; оставалось только объяснить, что здесь смешного.
   На Кевине не было ни рубахи, ни туники. Слуги так и не смогли подобрать в
кладовых одежду  нужного  размера.  В  конце  концов  было  решено,  что  он
обойдется набедренной повязкой. Скудость этого одеяния с  лихвой  восполняли
драгоценные шелковые ткани и обсидиановые бусины.  Однако  Мару  не  тронули
старания незадачливых костюмеров. Еще вчера  развязные  повадки  этого  раба
казались  ей  забавными,  но  сегодня   они   вызывали   только   неприязнь.
Властительница  была  настроена  слушать  дельные  и  точные  ответы,  а  не
сомнительные прибаутки.
   Уставшая от дневных хлопот, Мара все же  отметила,  что  варвар  предстал
перед ней опрятным и ухоженным, отчего он помолодел на добрый десяток.  лет.
Видимо, он был не намного старше ее самой. Тем не менее годы жестокой борьбы
приучили ее к суровости, тогда как этот закаленный в войнах  иноземец  являл
собой полную беспечность. Он светился насмешливостью и  лукавством,  которые
казались Маре то привлекательными, то отталкивающими.
   Она выбирала самые безобидные  темы:  народные  празднества,  музыкальные
инструменты,  ювелирные  украшения,  поварское  искусство.  Потом   разговор
перешел на выделку меха и работы по металлу - редкие для  Келевана  ремесла.
Несколько раз Мара ловила на себе  испытующий  взгляд  Кевина:  он  старался
понять, что она замышляет.
   Между тем мысли властительницы приняли иное направление. Цуранский  уклад
жизни неоднократно вызывал у этого иноземного раба полное недоумение, а то и
неприятие. Такой взгляд мог сослужить ей хорошую  службу  -  иногда  полезно
посмотреть на себя со стороны, при трезвом расчете это дает  преимущество  в
борьбе.
   Этот  человек  -  нет,  этот  раб,  поправила  себя  Мара  -   заслуживал
пристального  внимания.  Его  нетрудно  было  представить  на  месте  самого
опасного противника  в  Игре  Совета.  Сквозь  шелуху  легковесной  болтовни
проглядывали зерна недюжинного ума. По правде говоря, она еще  не  научилась
распознавать, когда Кевин говорит всерьез, а когда просто морочит ей голову.
Например, он с жаром доказывал, что его деревню, а может, город - поди знай,
что такое Занн - когда-то опустошал дракон, хотя  любому  ребенку  известно,
что драконов в природе не существует: это всего-навсего сказочные чудовища.
   Заметив, что невольник утомился, Мара жестом приказала служанке  принести
фруктовый шербет. Кевин залпом осушил бокал и удовлетворенно вздохнул. Тогда
Мара задала ему вопрос о настольных играх  и,  вопреки  своему  обыкновению,
слушала не перебивая.
   - А ты хоть раз видела  коня?  -  невпопад  спросил  Кевин,  когда  слуги
принялись зажигать светильники. - Пожалуй, из всего, что у меня  было  дома,
больше всего я скучаю по лошадям.
   Сквозь оконные ставни просвечивал медно-золотой лик келеванской  луны.  У
Кевина вырвался глубокий вздох. Его пальцы теребили бахрому подушки, а глаза
подернулись пеленой.
   - Ах, госпожа, была у меня одна кобылка, я ее сам вырастил. Каурой масти,
а грива черная, что твои кудри. - Поглощенный  воспоминаниями,  варвар  даже
подался вперед. - Резвая, выносливая - чертовка, а не кобылка. А  уж  в  бою
пены ей не было. Ударом  копыта  могла  сразить  воина  в  полных  доспехах.
Сколько раз она мне жизнь спасала!.. - Он поднял глаза и внезапно осекся.
   Если до сих пор Мара слушала с ленивым интересом, то  теперь  она  словно
окаменела. От одного вида лошадей у цуранских воинов стыла  кровь  в  жилах.
Никому бы не пришло в голову расхваливать этих чудищ. Под чужим  солнцем,  в
краю варваров простились с жизнью  брат  и  отец  Мары  -  они  погибли  под
конскими  копытами.  Возможно,  рука  этого  самого  Кевина  сжимала  копье,
пригвоздившее одного из  них  к  мидкемийской  земле.  Мару  охватила  такая
скорбь, какой она не знала многие месяцы. Вместе  с  этой  скорбью  нахлынул
застарелый страх.
   - Не желаю больше слушать о лошадях, - бросила она с таким  неистовством,
что служанка с перепугу едва не выронила гребень.
   Кевин  оставил  в  покое   бахрому   подушки,   ожидая   объяснений,   но
правительница уже обрела прежнюю непроницаемость.
   - Мой рассказ чем-то тебя напугал? -  с  непривычной  мягкостью  произнес
мидкемиец.
   Мара снова напряглась, сверкнув глазами. Цурани не так-то легко напугать,
подумала она и чуть не сказала это вслух. Еще не хватало оправдываться перед
рабом! Тряхнув головой, она отстранилась от служанки с гребнем.
   Для цуранской девушки этот жест был хуже удара хлыстом. Бедняжка  рухнула
на колени, коснулась лбом пола и пулей вылетела за дверь. Но  варвар  ничего
не  заметил.  Он  преспокойно  повторил  свой  вопрос,  словно  обращаясь  к
непонятливому ребенку, но удостоился только взгляда, преисполненного  жгучей
ярости.
   По неведению Кевин усмотрел в этом одно лишь презрение.  Его  истерзанная
душа полыхнула злостью.
   -  Спасибо  за  приятную  беседу,  госпожа,  -   издевательски   протянул
мидкемиец. -  Пока  другие  гнули  спину  на  солнцепеке,  я  здесь  получил
бесплатный урок разговорной речи. Но ты, кажется, забыла,  что  наши  народы
ведут войну. Я взят в плен, но остаюсь твоим врагом. Больше ты  не  вытянешь
из меня ни слова: не приведи господь, я  тут  выболтаю  лишнее  и  дам  тебе
перевес в силе. А  сейчас  позволь  откланяться.  Варвар  вскочил  и  теперь
возвышался над Марой, как глыба, но она не шелохнулась.
   - Нет, не  позволю.  -  Даже  эта  убийственная  дерзость  не  поколебала
самообладания правительницы.  -  Ты  взят  не  "в  плен".  Ты  взят  мною  в
собственность.
   - Ну нет! - По лицу Кевина пробежала злая усмешка. - Я военнопленный -  и
точка.
   - Сидеть! - потребовала госпожа.
   - Как же, жди! Небось не привыкла, когда тебе перечат?  -  Одним  прыжком
Кевин бросился на Мару и сдавил ей горло.
   Она так растерялась, что не успела кликнуть стражу.  Сильные  загрубевшие
руки сжимали ей шею, вдавливая в нежную кожу нефритовые бусы. Слишком поздно
Мара поняла, что под маской его беспечности скрывается пучина отчаяния.
   Властительница заскрежетала зубами от  боли;  извиваясь,  она  попыталась
ударить варвара ногой в пах. Кевин встряхнул ее, как тряпичную куклу,  потом
еще и еще, не чувствуя, как ему в  запястья  впиваются  острые  ногти.  Мара
захрипела. Он сжал ей горло ровно настолько, чтобы не задушить, но не  давал
возможности позвать на помощь. Потом мидкемиец наклонился и  заглянул  ей  в
лицо.
   - Вот теперь ты по-настоящему струсила, - объявил он.
   Из-за спазмов Мара не могла произнести  ни  звука;  ее  широко  раскрытые
глаза  наполнились  слезами.  Однако  она   не   дрогнула.   Черные   волосы
благоуханной волной накрыли  его  руки;  округлая  грудь,  прикрытая  тонким
шелком, касалась железного локтя.
   - Ты зовешь  меня  презренным  варваром,  рабом,  не  ведающим  чести,  -
прошипел Кевин. - Но тут ты заблуждаешься. Будь ты мужчиной,  я  бы  свернул
тебе шею. Пусть это карается смертью, зато одним  врагом  стало  бы  меньше.
Однако мои земляки не воюют с женщинами. Поэтому я  дарю  тебе  жизнь.  Зови
своих стражников - пусть меня изобьют или прикончат. Но в нашем народе  есть
поговорка: "Хоть повадки наши грубы, враг об нас сломает зубы". Вспомни  эти
слова, когда увидишь, как меня вздернут на суку. Тело  можно  изувечить,  но
сердце и душа останутся свободными. Я оставляю  тебя  в  живых  потому,  что
этого требуют мои понятия о чести. С этой минуты  каждым  своим  вздохом  ты
будешь обязана милости раба. - С этими словами он встряхнул ее  в  последний
раз. - Живи и помни мою доброту.
   Обессиленная и донельзя униженная, Мара  набрала  полную  грудь  воздуха,
чтобы позвать стражников. Одного ее слова было достаточно, чтобы  мидкемийца
стерли в порошок. Ведь он - раб, существо без души и без чести. Почему же он
с таким достоинством, с нарочитой медлительностью уселся перед ней на пол и,
насмешливо глядя ей прямо в глаза, невозмутимо ожидал решения своей  участи?
Мару  охватило  такое  отвращение,  какого  она  не  испытывала  со  времени
замужества. Все ее существо требовало возмездия за неслыханное оскорбление.
   "Что же ты медлишь? - дразнили дерзкие  голубые  глаза.  -  Зови  солдат,
пусть полюбуются на твои синяки". Правительница пришла в  смятение.  Солдаты
сразу поймут, что варвар мог задушить ее, как птенца, но  пожалел.  Прикажет
ли она его запороть или повесить - победа останется за ним, ибо он не  пошел
наперекор своей чести, и поэтому его смерть будет  не  менее  почетной,  чем
гибель на поле боя.
   От этих мыслей Мара похолодела. Поквитаться с этим  человеком,  используя
свою власть, - недостойно; быть вечно обязанной милости  раба  -  немыслимо.
Она оказалась в тупике, и Кевин это понял.
   Ее слова прозвучали чуть более глухо, чем ей бы хотелось:
   - В этом туре победа за тобой, раб. Ты поставил на кон единственное,  что
у тебя есть, - свое земное существование и призрачную надежду.  Я  оказалась
перед  выбором:  уничтожить  тебя  или  смириться  с  позором.  -  В  голосе
властительницы послышалась расчетливость. - Пусть это послужит мне уроком. Я
не доставлю себе удовольствия вздернуть тебя  на  виселицу,  хотя,  клянусь,
сейчас это мое  самое  большое  желание.  -  Она  позвала  слуг.  -  Отвести
невольника в барак. Предупредите стражников, что ему не  дозволено  выходить
на работы вместе с остальными. - Устремив взгляд на Кевина, она добавила:
   - Приведете его ко мне завтра после ужина.
   Кевин согнулся в шутовском поклоне, расправил плечи и  размашистым  шагом
вышел из комнаты.
   Оставшись в одиночестве, Мара почувствовала, что  ее  покинули  последние
силы. В душе у нее бушевал ураган. Она заставила себя сделать глубокий  вдох
и полный выдох. Теперь  можно  было  закрыть  глаза  и  вызвать  в  сознании
внутренний круг медитации - этому ее научили в монастыре.  Мысленным  взором
она начертила рисунок-мандалу  и  отринула  воспоминания  о  руках  варвара,
сжимавших ей горло. Злоба и страх отступили, возбуждение улеглось. Все мышцы
расслабились, и Мара открыла глаза.
   Теперь к ней вернулась способность хладнокровно осмысливать  события.  От
этого чужака можно кое-чему  научиться.  Чужак?  Да  это  презренный  раб!..
Пришлось снова  проделать  то  же  самое  упражнение.  Почему  ей  никак  не
удавалось обрести внутренний покой? Она ведь не пострадала, если не  считать
уязвленного самолюб