ру тайного  знания
он испытывал уважение, близкое к благоговению  после  того  дня,  когда  они
вместе пустились на поиски противоядия. Однако  поручить  человеку  -  пусть
даже обладающему таким даром лицедейства и  перевоплощения  -  проникнуть  в
самое сердце тонга Камои означало требовать невозможного.  Но  у  Хокану  не
было убедительных доводов, чтобы заставить жену понять: она посылает Мастера
на смерть именно тогда, когда больше всего нуждается в его услугах.

***

   Аракаси покинул кабинет властительницы в тяжелом  раздумье.  Беседа  была
столь долгой, что он охрип. Всеобъемлющий и точный доклад, с которым он сюда
явился, был результатом многих месяцев упорного труда в самых  разных  краях
Империи. Мастер не давал покоя своим агентам, заставляя их  добывать  ответы
на  интересующие  его  вопросы,  хотя  прекрасно  понимал,  какую  опасность
представляет Чимака, первый советник правителя Джиро. Двое агентов при  этом
лишились своего  прикрытия  и,  попав  в  безвыходное  положение,  предпочли
броситься на собственные клинки, чтобы избежать допросов и истязаний.  Пытка
могла бы  исторгнуть  у  них  невольные  признания,  а  предать  госпожу  им
запрещала  честь.  И  хотя  разведчикам  Аракаси  удалось  общими   усилиями
обнаружить  кое-какие  перемены  в   составе   союзов,   заключенных   ранее
противниками императора, и выявить несколько  традиционалистских  заговоров,
Мастер так и не сумел ни на волос приблизиться к решению  главной  задачи  -
узнать имя нанимателя, который посылал убийц из Камои против Акомы.
   Стали известны новости  и  более  тревожные,  чем  последнее  неудавшееся
покушение на властителя Хоппару. Как оказалось, были и другие посягательства
на жизнь членов семьи Ксакатекас. Планы злоумышленников сумела сорвать  одна
из агентов Аракаси в этом доме. Дважды случалось так, что  она,  затесавшись
среди поваров, "по неловкости" роняла на пол тарелки с  пищей,  вызвавшей  у
нее подозрение.
   Это  сообщение  заставило  Мару   вздрогнуть.   Она   побледнела,   потом
покраснела; Аракаси никогда прежде не видел ее в таком гневе. Ее  слова  все
еще звучали в памяти Мастера,  и,  кроме  гнева,  в  них  угадывалось  горе,
никогда не отпускавшее ее со дня гибели Айяки:
   - Аракаси, - сказала она, - я прошу тебя найти способ выкрасть  секретные
записи тонга. Нужно положить  конец  атакам  на  нас,  а  теперь  еще  и  на
союзников императора. Если за покушениями стоит  не  только  Анасати,  но  и
кто-то еще, я хочу знать, на каком я свете.
   Выслушав приказ, Аракаси по-солдатски отсалютовал хозяйке  ударом  кулака
по собственной груди. После многомесячных  бесплодных  усилий  проникнуть  в
архивы Анасати и после трех  неудачных  попыток  внедрить  новых  агентов  в
усадьбу Джиро он  испытал  нечто  похожее  на  облегчение,  получив  задание
пробраться в логово тонга. Аракаси с досадой признавал, что Чимака  -  самый
умный противник из всех, с кем он имел дело.  Но  даже  столь  блистательный
виртуоз политической игры, как первый советник в  доме  Анасати,  не  станет
ожидать, что кто-то решится на такой безрассудно-смелый ход - бросить  вызов
всей общине убийц. И пока Чимака  не  знает  главного  разведчика  Акомы  по
имени, он понемногу выстраивает свое понимание методов Аракаси -  понимание,
которое  позволяет  ему  предугадывать   поведение   противника.   Тщательно
отмеренная доза неожиданностей может на некоторое  время  увести  Чимаку  по
ложному следу, особенно если ему  останутся  неизвестными  истинные  причины
наблюдаемых событий.
   Тихий, как тень, погруженный в  собственные  мысли,  Аракаси  свернул  за
угол, по привычке придерживаясь переходов потемнее. Узкий коридор  пересекал
самую старинную часть усадебного дворца. Полы были проложены на двух  разных
уровнях - наследство какого-то забытого властителя, уверенного в том, что он
всегда должен стоять выше своих слуг.  Кроме  того,  ему  -  а  может  быть,
кому-нибудь из его жен - была свойственна любовь ко всяческим безделушкам  и
украшениям.  В  стенах  имелись  ниши-углубления   для   статуй   и   других
произведений искусства. Вид этих ниш всегда  наводил  Аракаси  на  невеселые
мысли: он не мог не думать, что некоторые из них достаточно просторны, чтобы
в них нашел укрытие убийца.
   Поэтому он не был захвачен совсем уж врасплох, когда позади него раздался
оглушительный вопль и кто-то совершил атлетический прыжок с явным намерением
наброситься на него сзади.
   Он  круто  обернулся  и  через  мгновение  уже  крепко  держал  в   руках
брыкающегося  шестилетнего  мальчика,  рассерженного  из-за  того,  что  его
внезапная атака не удалась.
   Мастер подул на золотисто-рыжую кудряшку, прилипшую к  губам  ребенка,  и
поинтересовался:
   - Я сегодня так похож на Кейока, что ты решил со мной повоевать?
   Юный Джастин захихикал, извернулся и умудрился  поднять  игрушечный  меч,
вырезанный из дерева и украшенный лаковой инкрустацией.
   - Кейока я сегодня уже два раза убил, - похвастался он.
   Брови Аракаси поднялись. Он ухватил мальчика поудобнее,  удивленный  тем,
что удерживать бойкого вояку удается только ценой ощутимых  усилий.  Вот  уж
воистину сын своего отца:  и  держится  нахально,  и  ноги  длинные,  как  у
антилопы корани, с которой никто не может сравниться по скорости бега.
   - А Кейок сколько раз тебя сегодня убил, постреленок?
   Присмиревший Джастин сознался:
   - Четыре.
   Он добавил грубое ругательство на языке варваров, - вероятнее  всего,  он
перенял это выражение от  какого-нибудь  солдата,  который  водил  дружбу  с
Кевином во время кампании в Дустари. Аракаси мысленно отметил,  что  слух  у
мальчика такой же острый, как и ум,  если  он  так  наловчился  подслушивать
разговоры старших.
   - У меня такое впечатление, что тебе  давно  пора  спать,  -  укоризненно
произнес Мастер. - Твои няньки знают, что ты разгуливаешь по дому?  -  И  он
потихоньку двинулся в направлении детских комнат.
   Джастин тряхнул копной рыжих волос:
   - Няньки не знают, где я. - Он гордо улыбнулся, но  потом  его  оживление
улетучилось: он почуял неладное. - А ты им не скажешь? Мне  за  это  влетит,
это точно.
   В темных глазах Аракаси блеснул огонек.
   - Не скажу, но с одним условием, - со всей серьезностью ответил он.  -  В
обмен на мое молчание ты мне кое-что пообещаешь.
   Джастин принял торжественный вид. Подражая солдатам, которые подтверждали
свое обязательство уплатить долг (в случае проигрыша) при игре в  кости,  он
поднял руку и коснулся лба сжатым кулачком:
   - Я держу слово.
   Аракаси спрятал улыбку:
   - Очень хорошо, досточтимый молодой хозяин. Ты не издашь ни звука,  когда
я потихоньку от всех доставлю тебя к  спальне,  и  будешь  лежать  на  своей
циновке не шелохнувшись, с закрытыми глазами,  пока  не  проснешься,  и  это
будет утром, а не ночью.
   Джастин взвыл от такого вероломства. До чего  же  похож  на  отца,  думал
Аракаси, пока тащил протестующего малыша в детскую. Кевин  тоже  никогда  не
считался ни с обычаями, ни с правилами пристойности. Он бывал честен,  когда
это могло смутить окружающих, и лгал, если  находил  это  полезным.  Он  был
сущим бесом, если судить о  нем  просто  как  об  одном  из  слуг  в  хорошо
налаженном цуранском хозяйстве, но жизнь, несомненно, стала  менее  забавной
после того, как Кевина отправили через магические Врата обратно в  Мидкемию.
Даже Джайкен, который частенько служил мишенью  для  шуточек  Кевина,  порой
высказывал сожаление о его отсутствии.
   В точности соблюдая уговор, Джастин прекратил протесты  на  пороге  своей
комнаты: не стоило привлекать к себе внимание и раздражать нянек. Он  держал
свое слово воина до того  момента,  когда  Аракаси  бесшумно  уложил  его  в
постель, но глаза он не закрыл.  Вместо  этого  он  буравил  стоящего  рядом
Аракаси негодующим взглядом, пока его наконец не одолела усталость и  он  не
заснул глубоким и здоровым сном набегавшегося за день мальчика.
   Мастер тайного знания не сомневался, что  Джастин  снова  улизнул  бы  из
детской, невзирая на данное им торжественное обещание, если  бы  Аракаси  не
подкрепил это твердое "слово  воина"  своим  присутствием.  Всеми  повадками
мальчик напоминал скорее мидкемийца, чем жителя Цурануани; мать  и  приемный
отец поощряли развитие в нем этих качеств.
   Сейчас трудно было предугадать, каким образом заявит о  себе  нецуранский
характер Джастина, когда он повзрослеет, -  послужит  ли  благому  делу  или
приведет  к  тому,  что  имя  и  натами  Акомы  останутся  незащищенными  от
враждебных выходок Джиро и его союзников. Аракаси вздохнул,  проскользнул  в
просвет между панелями стенной  перегородки  и  двинулся  в  путь  по  саду,
залитому лунным светом. Добравшись до помещений, которые служили ему жилищем
в тех редких случаях, когда он задерживался в поместье  на  несколько  дней,
Аракаси скинул  с  себя  свою  самую  последнюю  маску  -  личину  бродячего
коробейника, торгующего дешевыми  украшениями.  Он  выкупался  в  прохладной
воде, не желая тратить время на  ожидание,  пока  слуги  натаскают  горячей;
смывая въевшуюся дорожную грязь, он уже прикидывал, как подступиться к своей
новой миссии.
   Письменные свидетельства  о  контрактах,  заключенных  гонгом  Камои  или
другой общиной того же толка, находились во владении самого Обехана.  Только
доверенный преемник (обычно им становился один  из  сыновей)  мог  знать,  в
каком тайнике содержатся эти свитки, - на тот случай, если Обехана постигнет
внезапная  кончина.  Для  того  чтобы  установить  местонахождение   опасных
документов, Аракаси придется оказаться достаточно близко к  вожаку  Братства
Красного Цветка - самой могущественной общины в Империи.
   Аракаси смывал краску с волос энергичными  движениями,  позволявшими  ему
дать выход накопившимся тяжелым чувствам. Пробраться в самое сердце Братства
будет куда труднее, чем уцелеть во всех прошлых вылазках.
   Аракаси ничего не  сказал  Маре  об  опасностях  этого  предприятия.  Ему
достаточно было взглянуть на угасшее, изможденное лицо Мары,  чтобы  понять:
нельзя добавлять ей тревог, иначе ее выздоровление затянется  на  еще  более
долгий срок.
   Аракаси откинулся на  спину,  не  замечая,  что  последнее  тепло  успело
улетучиться из воды. Он размышлял о своей встрече с Джастином.  Беспокойство
Мары за сына - единственного оставшегося в живых - будет  только  нарастать:
Аракаси это понимал. На  нем  лежала  часть  ответственности  за  то,  чтобы
мальчик вырос и достиг совершеннолетия; сейчас это означало, что  он  обязан
найти средства обезвредить самого опасного вооруженного злодея в  Империи  -
Обехана, главаря общины Камои.
   Любой здравомыслящий человек счел бы задачу невыполнимой,  но  это  ни  в
малейшей степени не смущало Аракаси. Беспокоило другое: впервые за  всю  его
долгую и богатую приключениями жизнь у него не  было  ни  малейшей  зацепки,
которая хотя бы подсказала ему, с чего начать. Место,  где  обретался  глава
Братства, держалось в строжайшем секрете. Агенты, которые получали плату  за
посредничество, не были столь легкой  добычей,  какой  оказался  аптекарь  в
Кентосани. Им полагалось совершить самоубийство - как они и поступали  много
раз в истории, - прежде чем их заставят выдать  следующее  звено  в  цепочке
связных. Они были преданы своему смертоносному  культу  точно  так  же,  как
агенты Аракаси были преданы Маре. Так и не отогнав  тревожных  дум,  Аракаси
вышел из ванны и насухо обтерся полотенцем, после чего облачился  в  простую
длинную рубаху. Почти половину ночи он провел  отыскивая  у  себя  в  памяти
события и лица, которые помогли бы ему раздобыть путеводную нить.
   За пару часов до рассвета он встал, несколько раз  потянулся  и  мысленно
собрал воедино все обстоятельства, которые могут послужить ему на пользу.
   Не замеченный патрулями, он  покинул  усадьбу.  Однажды  Хокану  пошутил,
заявив, что какой-нибудь стражник может случайно убить  главного  разведчика
Мары, если тот будет тайком бродить по ночам вокруг  дома.  На  это  Аракаси
ответил, что такого стражника необходимо будет повысить в должности, раз  он
сумел избавить Мару от негодного слуги.
   Рассвет застал Аракаси на дальнем берегу озера: Мастер шел ровным  шагом,
обдумывая дальнейшие действия. Он строил и пересматривал  планы,  отбрасывал
их, но не отчаивался, а лишь все более проникался сознанием важности стоящей
перед ним цели. К восходу солнца он  уже  был  на  реке,  затерявшись  среди
других путешественников, ожидающих  прибытия  почтовой  барки,  -  еще  один
безымянный пассажир, который держит путь в Священный Город.

Глава 11
УТРАТА

   Проходили месяцы.
   Румянец наконец вернулся на щеки Мары. Наступила весна,  в  должный  срок
отелились нидры, и кобылы, доставленные из варварского  мира,  произвели  на
свет  здоровых  жеребят.  С  разрешения  Люджана  Хокану  получил   в   свое
распоряжение несколько десятков солдат, обучил их  ездить  верхом,  а  потом
начал тренировать в искусстве сражаться в конном строю.
   Пыль, поднятая в воздух при таких маневрах, долго еще висела над полями в
сухом горячем воздухе, и на  исходе  дня  берег  озера  оглашался  смехом  и
шутливыми возгласами свободных от службы солдат, наблюдающих,  как  немногие
избранные  купают  своих  мидкемийских  страшилищ  или  стирают  пот  с   их
лоснящихся боков. Иногда, когда игры становились довольно  грубыми,  мокрыми
оказывались не только наездники и лошади.
   С той самой террасы, которая некогда служила во  время  учений  командным
пунктом  для  Тасайо  Минванаби,  за  тренировками  нарождающейся  кавалерии
наблюдала Мара. Вместе с нею находились горничные и маленький сын; все  чаще
компанию ей составлял и муж - в кожаных штанах для верховой езды, при мече и
арапнике.
   В один из таких дней, когда солнце уже склонялось к западу, Мара увидела,
как старый седой ветеран многих походов потянулся к своей лошади и поцеловал
ее в нос. Это зрелище настолько позабавило властительницу,  что  впервые  за
долгие недели окружающие увидели на ее лице беззаботную улыбку.
   - Смотри-ка, - сказала она мужу, - солдаты, очевидно, начинают  привыкать
к  лошадям.  Уже  многие  возлюбленные  наших  воинов  жаловались,  что   их
избранники  проводят  больше  времени  в  конюшнях,  чем  в  своих  законных
постелях.
   Хокану усмехнулся и обнял ее гибкий стан:
   - Ты тоже сетуешь на это, женщина?
   Мара полуобернулась в его объятиях и перехватила взгляд Джастина, который
уставился на нее своими невинными,  широко  открытыми  глазами.  Всем  своим
видом он так напоминал отца, что Мара не сразу справилась  с  охватившим  ее
волнением; но тут он пальцами изобразил грубый знак, который наверняка узнал
не от приставленных к нему воспитателей.
   - А ты сегодня ночью собираешься сделать ребеночка, - сказал  он,  гордый
своим умозаключением и ничуть не обескураженный  оплеухой,  которую  тут  же
получил от ближайшей к нему няньки.
   - Что за дерзость! Так разговаривать с матерью! Не знаю, где ты  набрался
таких штучек с пальцами, но, если это повторится, не миновать тебе порки!
   Покраснев  до  корней  волос,  нянька  поклонилась  хозяевам  и  потащила
протестующего Джастина в детскую, чтобы уложить его спать.
   - Да ведь солнце еще вон как  высоко  стоит!  -  негодовал  провинившийся
малыш. - Как же я смогу спать, если вокруг все видно?
   Парочка исчезла за поворотом лестницы, которая  вела  вниз  с  холма;  но
прежде, чем они скрылись из виду, шевелюра Джастина полыхнула огнем в  лучах
низкого солнца.
   - Всеблагие боги, он растет не по дням, а по часам, - с нежностью  сказал
Хокану. - Скоро надо будет подобрать ему наставника для занятий  с  оружием.
Как  видно,  уроков  счета  и  письма  недостаточно,  чтобы   помешать   ему
подглядывать за слугами.
   - Он не подглядывал, - возразила  Мара.  -  При  случае  он  не  упускает
возможности улизнуть куда-нибудь в казармы  или  в  бараки  рабов.  И  очень
внимательно слушает, когда мужчины бахвалятся своими победами над особами из
Круга Зыбкой Жизни или над девушками-служанками. Он - сын своего отца, когда
речь идет о том, чтобы поглазеть на женщин, и сегодня утром он  сказал  моей
горничной Кейше нечто такое, что она  покраснела,  как  юная  девушка,  хотя
таковой отнюдь не является.
   Она склонила голову набок и из-под опущенных ресниц вгляделась в мужа:
   - Он грубый и неотесанный мальчик, которого придется женить  пораньше,  а
не то, чего доброго, он наплодит бастардов Акомы по всей стране, и все  отцы
молоденьких девушек станут гоняться за ним с мечом... ну если и не  все,  то
уж половина - это точно.
   Хокану тихонько засмеялся:
   - Из всех забот, которые он может  тебе  причинить,  эта  беспокоит  меня
меньше всех прочих.
   Глаза у Мары расширились.
   - Да ведь ему семь лет только что исполнилось!
   - В таком случае это для него самое подходящее время,  чтобы  обзавестись
маленьким братцем, - сказал Хокану. - Появится второй дьяволенок, за которым
ему  надо  будет  присматривать...  глядишь,  и  сам  он  станет  бедокурить
поменьше.
   - Ты тоже грубый и неотесанный мальчик, - мстительно поддела его Мара  и,
с коротким смешком выскользнув из объятий  мужа,  побежала  вниз  по  склону
холма. Поплотнее запахнуть свой легкий халатик она позабыла.
   Хокану справился с изумлением и  последовал  за  женой.  От  нахлынувшего
восторга кровь бросилась ему в лицо. Слишком долго он не видел свою  госпожу
в таком игривом настроении  -  со  злосчастного  дня  отравления.  Он  бежал
неторопливо, уверенный, что именно этого она сейчас  желает,  и  не  пытался
перейти на более широкий, размашистый шаг атлета,  чтобы  догнать  Мару.  Он
поравнялся с ней только в узкой лощине у берега озера.
   Лето было в полном  разгаре.  Среди  сухих  трав  еще  виднелась  зелень.
Кусачие насекомые, отравлявшие жизнь в начале лета, куда-то  попрятались,  а
хор цикад не умолкал. Воздух был напоен теплом.
   Хокану порывисто обнял жену, и оба упали на землю -  растрепанные,  почти
не дыша, отбросив всякую церемонность и чопорность.
   - Мой господин и консорт, - сказала Мара, - кажется, у нас осталась  одна
проблема: нехватка наследников.
   Его пальцы уже распускали оставшиеся шнурки ее халата.
   - После наступления темноты патрули  Люджана  обходят  дозором  берег,  -
напомнил он.
   Она ответила сияющей улыбкой:
   - Тогда тем более нам нельзя терять время.
   - Ни в коем случае, - радостно подтвердил Хокану.
   После этого обоим было уже не до разговоров.

***

   Долгожданный наследник мантии Шиндзаваи, судя по  всему,  был  зачат  той
ночью - либо на берегу, под открытым небом,  либо  позже,  посреди  душистых
подушек, после кубка вина  сао,  который  супруги  осушили  вместе  в  своих
покоях. Шесть недель спустя у Мары уже не  оставалось  сомнений.  Она  знала
признаки беременности, и, хотя, просыпаясь, она  чувствовала  себя  скверно,
Хокану слышал по утрам ее пение. Но в его улыбке таился привкус горечи.  Ему
было известно то, чего не знала она: дитя,  которое  она  носит  сейчас  под
сердцем, будет у нее последним, и все целители-жрецы  Хантукаму  не  властны
это изменить.
   До того дня, когда он случайно услышал спор между поварятами  с  кухни  и
побочным сыном одного из приказчиков, ему  и  в  голову  не  приходило,  что
младенец может оказаться женского пола. Он предоставил событиям  идти  своим
чередом и не обращал внимания на пари, которые заключались в казармах насчет
предполагаемого пола будущего ребенка.
   Хокану даже мысли такой не допускал, что боги пошлют ему дочь, а не сына:
ведь этому ребенку - последнему, которого Маре суждено выносить - предстояло
унаследовать имя и состояние семьи Шиндзаваи.
   Состояние радостной беззаботности, в которой началась  эта  беременность,
быстро уступило место строжайшей  бдительности.  После  попытки  отравления,
после покушений на союзников Ак