Раймонд ФЕЙСТ
    ИМПЕРИЯ I-III

    ДОЧЬ ИМПЕРИИ
    СЛУГА ИМПЕРИИ
    ХОЗЯЙКА ИМПЕРИИ


    Раймонд ФЕЙСТ
    ИМПЕРИЯ I: ДОЧЬ ИМПЕРИИ


    ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


Глава 1
ВЛАСТИТЕЛЬНИЦА

    Жрец  ударил  в  гонг.  Своды  куполов  храма,  украшенные  великолепной
многоцветной резьбой, отозвались одинокой  нотой,  которая  повторялась  все
тише и тише, становясь лишь воспоминанием о звуке... душою звука.
   Мара стояла, коленопреклоненная, на каменных  плитах  пола,  вытягивающих
тепло из ее тела. Она вздрогнула, но не от холода,  а  затем  слегка  повела
глазами влево,  где  точно  в  такой  же  позе  стояла  другая  посвящаемая,
повторившая движение Мары, когда та приподняла белое  покрывало,  подобающее
послушнице ордена Лашимы - богини Внутреннего Света.  Сохраняя  предписанную
ей неудобную позу под полотняной драпировкой, образующей над  головой  некое
подобие шатра,  Мара  нетерпеливо  дожидалась  момента,  когда  можно  будет
наконец опустить ткань. Она совсем чуть-чуть подняла покрывало,  а  оно  уже
оттягивало  ее  руки,  словно  каменные  гири!  Снова  прозвенел  гонг.  Это
послужило напоминанием о вечном присутствии  богини,  и  Мара  с  раскаянием
осознала, что  опять  позволила  себе  отвлечься  на  пустяки.  Теперь,  как
никогда, она должна быть собранной и сосредоточенной. Мысленно она попросила
у богини прощения, сославшись в свое оправдание на усталость, возбуждение  и
непонятные предчувствия. Мара молила богиню, чтобы  та  помогла  ей  обрести
внутренний мир, к которому она так страстно стремилась.
   Раздался третий удар гонга, а всего их должно  было  прозвучать  двадцать
два: двадцать - в честь богов, один - в честь Света Небес и один -  в  честь
двух девочек, ожидавших сейчас момента, когда  они  смогут  начать  служение
богине мудрости Верхнего Неба. Семнадцатилетняя Мара готовилась отречься  от
бренного мира, так же как и стоявшая рядом девушка, которая - когда отзвучат
еще девятнадцать ударов гонга - будет считаться ее сестрой, хотя они впервые
встретились только две недели тому назад.
   Мара  размышляла  о  своей  будущей  сестре.  Ора  была   вспыльчивой   и
своевольной девчонкой, чье  семейство,  отнюдь  не  родовитое,  но  богатое,
проживало  в  провинции  Лаш;  сама  же  Мара  происходила  из  древнего   и
могущественного рода Акома. То, что Ора получила доступ в храм, должно  было
показать  всему  свету  набожность  ее  семьи;  так  приказал  ее   дядюшка,
самозваный властитель: он любыми способами норовил втереться в какой  угодно
клан, лишь бы там соглашались принимать членов этого семейства. Мара  готова
была даже пойти против воли отца, лишь бы вступить  в  орден  Лашимы.  Когда
девушки  поведали  друг  другу  свои  истории,  Ора  сначала   отнеслась   к
услышанному с недоверием, а потом чуть ли не возмутилась,  узнав,  что  дочь
могущественного властителя сама  пожелала  провести  всю  жизнь  за  стенами
обители. Происхождение Мары сулило ей высокое положение в обществе,  сильных
союзников, множество  знатных  искателей  ее  руки  и  наверняка  -  брак  с
отпрыском другого именитого рода. А вот ее, Ору, принесли в жертву - так она
это называла - именно для того, чтобы девушки следующих поколений в ее семье
могли  иметь  все  те  блага,  от  которых  Мара  готова  была  отречься  по
собственной воле. Уже не в первый раз Мара задумалась, сможет ли  Ора  стать
доброй сестрой ордена. А потом - и тоже не в  первый  раз  -  Мара  спросила
себя, достойна ли она сама нести сестринское служение.
   Услышав новый удар гонга, звучный и глубокий, Мара на  мгновение  закрыла
глаза, мысленно послав к небесам мольбу - наставить ее на праведный  путь  и
одарить  покоем  души.  Почему  она  все  еще  терзается   сомнениями?   Еще
восемнадцать ударов гонга - и она навсегда лишится семьи, друзей, привычного
мира. Вся ее прошлая жизнь останется позади - от  первых  детских  забав  до
неизбежных тревог дочери благородного
   Властителя,  вовлеченного  в  Игру  Совета  -  нескончаемую   борьбу   за
верховенство, которая определяла всю жизнь в  мире  цурани.  Ора  станет  ее
сестрой, ибо в ордене Лашимы знатность рода и его заслуги утрачивают  всякое
значение. Важно только служение богине, требующее целомудрия и послушания.
   Снова прозвучал гонг; это был пятый удар. Мара украдкой бросила взгляд  в
сторону алтаря, установленного на возвышении. Перед статуей богини Лашимы  в
резных сводчатых нишах застыли шестеро коленопреклоненных жрецов и жриц;  по
случаю обряда посвящения лицо богини не было скрыто  за  покрывалом.  Нежный
свет восходящего солнца,  струившийся  сквозь  стрельчатые  окна  в  высоких
куполах, пронзал полумрак храма, словно тонкие сияющие пальцы. Казалось, что
утренняя заря ласкает богиню своим прикосновением и  рядом  с  этим  блеском
меркнут  окружающие  статую  разноцветные  обрядовые  свечи.  "Какой  доброй
выглядит Владычица в розовом свете восхода", - подумала Мара. Повелительница
Мудрости смотрела вниз с полуулыбкой  на  благородно  изогнутых  губах,  как
будто обещала любовь и защиту всем, находящимся под  ее  опекой  и,  подобно
Маре, ищущим душевного мира.
   Единственный жрец, не преклонявший колен, снова ударил в гонг.  Солнечный
луч отразился от металлической  поверхности,  и  золотой  блик  пробежал  по
темному занавесу, перегораживавшему вход во внутренний  храм.  Затем,  когда
ослепительный блеск угас, гонг прозвонил еще раз.
   Оставалось еще пятнадцать ударов. Мара  прикусила  губу,  уверенная,  что
милосердная богиня ее простит: ведь она отвлеклась всего  лишь  на  какой-то
миг! Ее мысли были подобны летучим вспышкам, играющим  на  гранях  разбитого
хрусталя, мечущимся из стороны в сторону, не останавливаясь на одном  месте.
"Как видно, я не слишком-то  удачная  находка  для  монастырской  общины,  -
сокрушенно признала Мара, обратив взгляд наверх, к статуе.  -  Умоляю  тебя,
Дарительница  Внутреннего  Света,  будь  со  мной  терпелива".  Мара   снова
взглянула на стоявшую рядом девушку. Ора  оставалась  неподвижной  и  тихой;
глаза у нее были закрыты. Мара решила взять  с  нее  пример  -  в  том,  что
касалось умения соблюдать внешнюю невозмутимость,  -  даже  если  она  и  не
находила должного покоя у себя в сердце.
   Еще раз прозвучал гонг.
   Мара пыталась найти  скрытый  центр  своего  существа,  свою  опору:  она
прилагала все усилия, чтобы  добиться  равновесия  в  собственной  душе.  Ее
старания увенчались успехом... но лишь на несколько минут. Новый удар  гонга
опять вернул ее к действительности.  Мара  чуть-чуть  изменила  позу,  желая
стряхнуть раздражение и хоть ненадолго дать отдых ноющим рукам. К тому же ей
очень хотелось глубоко вздохнуть. Внутреннее спокойствие, которому учили  ее
храмовые сестры  в  течение  всего  срока  послушничества,  опять  никак  не
давалось ей, хотя она усердно трудилась в монастыре  долгие  шесть  месяцев,
прежде чем ее сочли достойной испытания здесь, в Священном Городе, у  жрецов
Высокого Храма.
   Снова послышался удар гонга - такой же  чистый  звук,  как  сигнал  рога,
который призывал в  строй  воинов  Акомы.  Как  прекрасно  они  выглядели  в
доспехах, покрытых зеленым лаком, - особенно офицеры с гордыми плюмажами - в
тот день, когда выступили в поход, чтобы присоединиться к войску  Имперского
Стратега. Мара тревожилась, пытаясь предугадать исход войны, которая  шла  в
варварском мире: там сражались ее отец и брат. Слишком много сил семьи  было
отдано этой  войне.  В  клане  произошел  раскол:  в  Высшем  Совете  мнения
разделились, и поскольку ни  одна  отдельная  семья  не  добилась  ощутимого
перевеса, кровавая политика тяжким бременем легла на плечи рода Акома. Семьи
клана Хадама были едины только по названию,  и  если  дальние  родственники,
добивающиеся милостей от семьи Минванаби, предадут Акому, в  этом  не  будет
ничего удивительного или невероятного. Если бы Мара имела право  участвовать
в совете отца, она настояла бы на выходе из Партии Войны, а может быть  даже
на союзе с Партией Синего Колеса - партией, притворявшейся, что интересуется
только торговлей;  на  самом  деле  эти  люди  спокойно  делали  все,  чтобы
подорвать мощь Имперского Стратега.
   Мара нахмурилась. Опять ее разумом овладели земные заботы. Она  попросила
прощения у богини, а потом отогнала мысли о мире, который оставила навсегда.
   Звон гонга разнесся по храму, в снова Мара подняла  глаза.  На  этот  раз
каменные черты богини, казалось, выражали мягкий  упрек,  словно  напоминая:
добродетель коренится в самом человеке. Помощь  придет  только  к  тем,  кто
воистину стремится к прозрению. Мара потупилась.
   Эхо от гонга не успело еще замереть, когда в тишину храма ворвался другой
звук - резкий и совершенно неуместный. Чьи-то  сандалии  ударялись  твердыми
подошвами о каменный пол колоннады наружного храма; раздавался неясный  стук
оружия  и  доспехов.  Из-за   занавеса   послышался   приглушенный   возглас
жреца-привратника:
   - Остановись,  воин!  Сейчас  нельзя  входить  во  внутренний  храм!  Это
запрещено!
   Мара оцепенела. Знобящее предчувствие легкой  дрожью  пробежало  по  ней.
Из-под шатра-покрывала  она  видела,  что  встревоженные  жрецы  на  помосте
поднялись с колен. Они обратили лица к дерзкому пришельцу, и следующий  удар
гонга в должный миг не прозвучал.
   Верховный отец-наставник решительно двинулся к занавесу, нахмурив  брови.
Мара крепко зажмурилась. Если бы только  она  могла  с  такой  же  легкостью
погрузить во тьму весь окружающий мир, никому не удалось  бы  ее  найти.  Но
звук шагов прекратился, и раздался голос верховного отца-наставника:
   - Что побудило тебя к такому кощунству, воин? Ты нарушил самый  священный
обряд!
   Ответ не заставил себя ждать:
   - Мы пришли за властительницей Акомы!
   Властительницей Акомы... Как холодная сталь кинжала пронзает  грудь,  так
пронзили эти слова душу Мары. Короткая услышанная фраза перевернула  всю  ее
жизнь. Ее разум восставал, ей хотелось выкрикнуть отчаянный протест, но  она
заставила себя сохранять спокойствие. Никогда не опозорит она своих  предков
публичным выражением горя. Медленно поднявшись с колен, она  ровным  голосом
отозвалась:
   - Я здесь, Кейок.
   Верховный отец-наставник направился к Маре; жрецы и жрицы, все как  один,
следили за ним взглядом. Вот он остановился перед ней, и священные  символы,
которыми было украшено его ритуальное облачение, ярко  сверкнули,  когда  он
подал знак одной из жриц; та тотчас же поспешила встать с ним  рядом.  Потом
он взглянул Маре в глаза и прочел в них тщательно скрываемую боль.
   - Дочь моя, очевидно, наша Хранительница Мудрости предназначила тебе иной
путь. Ступай, и да пребудут с тобой ее любовь и  милосердие,  властительница
Акомы.
   И он слегка поклонился.
   Мара  поклонилась  в  ответ,  а  затем  передала  жрице  свое  полотняное
покрывало. Не заметив, как завистливо вздохнула Ора, она наконец обернулась,
чтобы взглянуть в лицо тому, чье появление так круто переменило ее судьбу.
   На нее был  устремлен  взгляд  усталых  глаз  стоявшего  почти  у  самого
занавеса Кейока, военачальника Акомы. То был закаленный в сражениях  воин  с
прямой и горделивой осанкой, которую он не утратил за  сорок  лет  верной  и
трудной службы. Сейчас весь его вид  выражал  готовность  немедленно  встать
рядом с девушкой, предложить ей руку для опоры или  даже  загородить  собой,
если напряжение окажется для нее слишком сильным.
   Бедный, беззаветно преданный Кейок, подумала Мара. Ему и  самому  нелегко
далась миссия вестника горя. Она не разочарует его, не уронит  чести  семьи.
Поставленная лицом к лицу с трагедией, она сохраняла выдержку и достоинство,
приличествующие властительнице знатного рода.
   Кейок поклонился своей госпоже, когда она  приблизилась  к  нему.  Позади
него стоял высокий молчаливый Папевайо, лицо которого,  как  всегда,  являло
собой непроницаемую маску. Самый сильный воин в гвардий  Акомы,  он  состоял
при Кейоке одновременно и помощником,  и  телохранителем.  Он  поклонился  и
отвел в сторону занавес, чтобы открыть проход для Мары.
   Мара слышала, как оба одновременно шагнули, чтобы встать по  обе  стороны
от нее; при  этом  Папевайо  занял  место  на  один  шаг  позади,  в  точном
соответствии с этикетом.  Она  безмолвно  провела  их  по  садовой  террасе,
отделяющей внутренний храм  от  наружного;  затем  они  пересекли  колоннаду
наружного  храма,  и  проследовали  через  длинный  входной  коридор,   мимо
великолепных  фресок,  передающих  содержание  различных  историй  о  богине
Лашиме. Цепляясь за любую возможность хоть как-то унять сокрушительную боль,
Мара заставляла себя  вспоминать  каждую  легенду,  представленную  на  этих
фресках: как богиня перехитрила Туракаму, Красного Бога, ради спасения жизни
младенца; как она обуздала гнев императора Инчолонганбулы и не позволила ему
стереть с лица земли город Мигран; как она  открыла  первому  мудрецу  тайну
письма. Проходя мимо самой любимой своей  фрески,  Мара  зажмурилась.  Здесь
было показано, как богиня, приняв обличье жалкой старухи, решила спор  между
земледельцем и его женой. Мара  отвела  взгляд  от  этих  образов,  ибо  они
принадлежали к тому миру, который ныне ее отверг.
   Скоро, слишком скоро они достигли выхода.  Прежде  чем  начать  спуск  по
истертым мраморным ступеням, Мара на мгновение задержалась. Внизу, во  дворе
храма, расположился в ожидании небольшой  отряд  гвардейцев  в  ярко-зеленых
доспехах Акомы. На некоторых из них виднелись повязки, наложенные, очевидно,
на свежие раны, но все отсалютовали  ей,  как  полагалось,  прижав  кулак  к
сердцу, едва она показалась на виду. Мара с трудом подавила страх: если уж в
эскорт приходится назначать раненых солдат, значит, исход сражения  воистину
плачевен. Многие доблестные воины погибли. И из-за того, что Акома оказалась
вынуждена явить миру столь очевидное свидетельство своей слабости, Щеки Мары
вспыхнули от гнева.  Возблагодарив  богов  за  то,  что  храмовое  облачение
позволяет скрыть дрожь в коленях, она спустилась по лестнице. У подножия  ее
ожидал паланкин. Двенадцать рабов молча стояли  рядом,  пока  властительница
Акомы усаживалась. Затем Папевайо и Кейок заняли места  по  обе  стороны  от
носилок. По команде Кейока рабы схватились за шесты и подняли их  на  плечи.
Укрытая  между  легкими  вышитыми  занавесками  паланкина,  Мара  неподвижно
сидела, выпрямив спину, пока солдаты строились впереди и позади носилок.
   Рабы двинулись к реке сквозь толпу, заполнявшую улицы Священного  Города.
Они обгоняли повозки, запряженные медлительными шестиногими  нидрами,  а  их
самих, в свою очередь, обгоняли  быстроногие  гонцы  и  юркие  носильщики  с
тюками на плечах или на голове, подгоняемые  стремлением  как  можно  скорее
отнести поклажу клиентам, которые обещали награду за быструю доставку.
   Шум и суета городской жизни снова поразили  Мару:  в  тишине  храма  даже
потрясение от появления Кейока она прочувствовала не в полной  мере.  Теперь
же, когда пришло ясное понимание свалившейся на нее беды, она напрягала  все
силы, чтобы не дать скатиться подступившим  слезам.  Она  не  хотела  ничего
говорить, как будто молчание было способно скрыть истину. Но девушка жила  в
Империи Цурануани и происходила из рода Акомы. Малодушие не изменит прошлого
и уж наверняка не избавит  от  грядущих  бедствий.  Она  глубоко  вздохнула.
Затем, отодвинув занавески, так  чтобы  видеть  Кейока,  шагающего  рядом  с
носилками, Мара высказала вслух то, в чем уже не приходилось сомневаться:
   - Их обоих нет в живых?
   Кейок коротко кивнул:
   - Госпожа, твои отец и брат были посланы на  бессмысленный  штурм  против
укреплений варваров. Это было убийство.
   Его лицо оставалось бесстрастным, но в голосе сквозила горечь.
   Паланкин  дрогнул:  носильщики  чудом  сумели  избежать  столкновения   с
тележкой, нагруженной плодами йомаха.  Они  свернули  на  улицу,  ведущую  к
речной пристани, и только тут Мара заметила, как судорожно стиснуты ее руки.
Сосредоточив всю свою волю, она приказала  пальцам  медленно  разогнуться  и
расслабиться. После долгого молчания она сказала:
   - Расскажи, как это произошло, Кейок.
   - Когда в мире варваров растаяли снега, мы получили  приказ  выступить  в
поход и занять позицию для отражения возможной  атаки  варваров.  -  Доспехи
старого воина скрипнули, когда он распрямил  плечи,  пытаясь  сбросить  гнет
воспоминаний о непомерной усталости и потерях; но голос его  звучал  так  же
ровно:
   - Солдаты из варварских городов Занн и Ламут уже находились  на  равнине:
они пришли туда раньше, чем их ожидали. Мы послали гонцов  с  донесениями  к
Имперскому Стратегу: его  лагерь  находился  в  долине  среди  гор,  которые
варвары называют Серыми Башнями. Стратега в тот момент не было в лагере;  на
время    своего    отсутствия    он     поручил     командовать     войсками
полководцу-наместнику, и  тот  отдал  приказ,  чтобы  отряд  Акомы  атаковал
позицию варваров. Мы...
   Мара перебила его:
   - Этот полководец-наместник... он из рода Минванаби, верно?
   На обветренном лице Кейока промелькнуло такое выражение, словно он  хотел
сказать: а голова-то у тебя работает, как ни велико твое горе.
   - Да, верно. Тасайо - племянник господина Джингу,  властителя  Минванаби,
единственный сын его покойного брата. -  Подтвердив  таким  образом  догадку
Мары, Кейок вернулся к прерванному повествованию:
   - Варвары многократно превосходили нас числом. Наш господин понимал это -
мы все понимали, - но не поступился честью. Он исполнил приказ,  не  задавая
вопросов. Мы бросились в атаку.  Полководец-наместник  обещал  подкрепление,
чтобы усилить наш правый фланг, но его отряды так  и  не  появились.  Вместо
того чтобы действовать с  нами  заодно,  воины  Минванаби  стояли  на  своих
позициях, как будто готовились к контратаке. Так приказал Тасайо. - Помолчав
несколько секунд, он продолжал:
   - И вот, когда нас уже теснили варвары, начавшие  контратаку,  из  долины
подошло подкрепление - часть легиона, воюющего под знаменами семей  Омечкель
и Чимирико. Они и понятия не имели ни о каком подлом умысле и храбро бились,
чтобы вызволить нас из-под копыт варварских коней. И  тогда  в  атаку  пошли
отряды  Минванаби,  как  будто  для  того,  чтобы  сорвать  контратаку.  Они
подоспели именно тогда, когда варвары уже  отступили.  Для  любого,  кто  не
присутствовал там с самого начала, все выглядело просто как неудачная стычка
с неприятелем. Но воины Акомы знают, что это было предательство Минванаби.
   Взглянув на Мару,  застывшую  с  опасно  прищуренными  глазами  и  плотно
сжатыми губами, Кейок снова  забеспокоился,  что  молодая  госпожа  опозорит
память своего отца, дав волю слезам раньше, чем допускает обычай.  Но  этого
не произошло. Она заговорила тихо, хотя и со сдержанной яростью:
   - Итак, господин из рода Минванаби улучил момент и послал моего  отца  на
смерть, несмотря на наш союз с Партией Войны?
   - Да,  госпожа.  Должно  быть,  господин  Джингу,  властитель  Минванаби,
приказал Тасайо пойти вопреки замыслам Имперского Стратега. Джингу ни  перед
чем не остановится. Если бы наша армия отступила с тех позиций  и  сдала  их
варварам, гнев Стратега обрушился бы на  Тасайо  и  его  ждала  бы  позорная
смерть. Но князю Альмеко для его завоеваний нужна  поддержка  Минванаби,  и,
хотя он сердит на племянника Джингу, но держит свое возмущение при себе.  Со
стороны может показаться, будто ничего не потеряно.  Никто  не  победил,  но
никто и не проиграл. Однако с точки зрения Игры Совета это триумф  Минванаби
и поражение Акомы.
   Впервые в жизни Мара уловила в голосе Кейока намек на  какое-то  чувство.
Почти с горечью он сказал:
   - То, что и я, и Папевайо остались в живых...  такова  была  воля  твоего
отца, госпожа. Он приказал нам держаться в стороне - вместе с этим небольшим