ть и удержал все еще сильной и твердой рукой.
   - Береги ее, - сказал он с такой настойчивостью  в  голосе,  какой  Кевин
никогда прежде у него не  слышал.  -  Не  допусти,  чтобы  с  ней  случилось
что-нибудь дурное, иначе я пну тебя чем-нибудь потяжелее, чем  мои  походные
сандалии.
   Кевин беззаботно ухмыльнулся:
   -  Кейок,  дружище,  если  с  Марой  случится  беда,  то  тебе   придется
удовольствоваться пинками по моему трупу, потому что к этому времени  я  уже
буду мертв.
   Военный советник кивнул, соглашаясь, что Кевин сказал правду. Он отпустил
раба и быстро отвернулся; тем временем эскорт и носильщики уже  растворились
в дымке тумана. Кевин поспешил вдогонку, то и дело оглядываясь через  плечо.
Мидкемиец уже не был здесь таким чужаком, каким был когда-то,  и  сейчас  он
мог бы поклясться, что у старого, опытного  солдата  тяжкий  груз  лежал  на
душе.
   К тому времени как восходящее солнце разогнало туман в долинах, Мара и ее
почетный эскорт углубились в  лес,  покрывавший  подножия  Кайамакских  гор.
Прежде  чем  началось  дневное  движение  караванов  и  заспешили  в   обоих
направлениях ранние гонцы, процессия Акомы  свернула  с  главной  дороги  на
узкую тропу, которая забиралась все дальше в чащу.  Дневной  свет  с  трудом
проникал сквозь здешние дебри; задержавшийся туман и шум капель, падающих  с
мокрых  деревьев,  усиливали  гнетущее  впечатление,  которое  и  без   того
производил на путников этот лес. К тому же,  несмотря  на  ранний  час,  под
деревьями было душно и жарко.
   Командир отряда Кенджи остановил свою  маленькую  колонну  для  короткого
привала и позволил смениться носильщикам Мары. Эскорт был слишком мал, чтобы
включить в него еще и мальчика-водоноса, и рабам приходилось носить  кувшины
от придорожного источника. Им помогал Кевин, которому больно было  смотреть,
как они выбиваются из сил. Мара не была тяжелым  грузом  для  переноски,  но
сегодня она очень спешила, и  носильщики,  с  которых  пот  стекал  ручьями,
дышали с трудом.
   С кувшином в руке Кевин встал на колени у края тихого болотистого озерца.
Заглядевшись на необычный оранжевый мох, которым поросли берега озерца, и на
рыбьи стайки, мелькающие в тростниковых  зарослях  на  мелководье,  он  лишь
краем уха уловил обрывок разговора между Кенджи и Марой.
   Оказалось,  что  разведчик,  которому  было  поручено   продвигаться   на
некотором расстоянии позади отряда и наблюдать за тропой -  на  тот  случай,
если кто-либо идет за ними следом, - запоздал с донесением.
   - Придется задержаться и подождать его, - принял решение офицер.  -  Если
он не появится в течение ближайших минут, я предлагаю послать другого  воина
разузнать, в чем дело, а всем остальным пока укрыться за теми деревьями.
   Ухмыльнувшись  про  себя,  Кевин  нагнулся,   чтобы   наполнить   кувшин.
Разведчик, о котором шла речь, - сметливый и  изобретательный  весельчак  по
имени Джурату - любил поразвлечься. Минувшей ночью он допоздна играл в карты
с приятелями. Если казарменные байки о количестве вина, которое он влил себе
в глотку, хотя бы наполовину справедливы, то,  вероятно,  окажется,  что  он
просто идет гораздо медленнее, чем ожидалось, поскольку с похмелья еле  ноги
передвигает.
   Один из солдат так и сказал Кенджи, а затем добавил, что  сюда  время  от
времени наведываются серые воины  и  Джурату,  возможно,  задержался,  чтобы
понаблюдать за их действиями. Другой сухо предположил,  что  Джурату,  может
статься, торгуется с  этими  отщепенцами  за  бурдюк  вина.  Кевин  тихонько
засмеялся: если бы не присутствие  самой  властительницы,  подобная  выходка
несомненно была в духе Джурату. Подумав о серых воинах  и  нескольких  своих
сотоварищах-мидкемийцах, которые сбежали и теперь укрывались в  этих  лесах,
Кевин, поднявшись, вгляделся в заросли деревьев.
   Туман рассеивался. Лучи солнечного света пронизывали шатер  ветвей.  Если
бы  Кевин  хоть  отчасти  не  был  готов  к  тому,  чтобы  увидеть  признаки
человеческого присутствия, он прозевал бы тот момент, когда там,  в  листве,
быстро мелькнуло и сразу пропало чье-то лицо. Тонкий крючковатый нос явно не
принадлежал Джурату, да и шлем был совсем не такой.
   Руки Кевина напряглись  и  дрогнули;  вода  пролилась  из  наклонившегося
кувшина. Нельзя было ни крикнуть, ни даже побежать: ведь  тогда  затаившийся
наблюдатель понял бы, что его заметили. Превозмогая дрожь в  коленях,  Кевин
повернулся  спиной  к  источнику.  Подражая  шаркающей  походке   ко   всему
безразличного раба, он отправился назад, к каравану Мары.
   Каждый шаг требовал напряжения всех душевных сил. У  Кевина  зудела  кожа
между лопатками, словно в любой момент он ожидал страшного удара стрелы.
   Дюжина шагов, которые отделяли его от Кенджи и  носилок  Мары,  казалось,
отняли вечность. Кевин заставлял себя двигаться как ни в чем не бывало, в то
время как мысли лихорадочно метались у него в голове. А тут еще, как  назло,
занавески в носилках с треском раздвинулись, и Мара уже собралась высунуться
наружу, чтобы обратиться к Кенджи.
   Страх, будто молния, ударил  по  нервам  Кевина.  Вцепившись  намертво  в
кувшин с водой, он мысленно внушал женщине:  "Отклонись  назад!  Спрячься  в
полумраке носилок!"
   Но Мара не спряталась. Она распахнула занавески еще шире и, подняв взгляд
на Кенджи, уже открыла рот, чтобы заговорить.
   Чутьем угадав, как близка опасность, Кевин больше  не  стал  медлить.  Он
неловко споткнулся о камень и выплеснул содержимое кувшина на властительницу
и ее офицера. Более того, он оказался настолько неуклюж, что  растянулся  во
весь рост, ввалившись плечами и грудью внутрь паланкина.
   От неожиданности и  возмущения  у  его  госпожи  вырвался  крик,  который
прозвучал глухо под тяжестью литого торса Кевина, когда он опрокинул  ее  на
спину, глубоко вдавив в подушки и загородив собою, как живым  щитом.  Заодно
он умудрился также перевернуть паланкин набок, превратив носилки в бруствер.
   Его рывок отнюдь не был преждевременным. Едва Кевин выпутался из шелковых
занавесок, на отряд посыпались вражеские стрелы.
   Просвистев в воздухе, они вонзались в  землю  и  ударялись  о  доспехи  с
зловеще-однообразным звуком, напоминающим об ударах карающих дланей.  Кенджи
упал первым, успев выкрикнуть последний приказ. Стрелы непрерывно барабанили
по доскам пола перевернутого паланкина: теперь пол  стоял  перед  Марой  как
стена или как баррикада.
   - Это засада, - прохрипел Кевин  ей  в  ухо,  тогда  как  она  отбивалась
кулаками, стараясь вырваться из его объятий. - Не шевелись.
   Стрела насквозь пропорола подушку и пропахала  канавку  в  земле.  Увидев
это, Мара присмирела. Потрясенная внезапностью нападения, она прислушивалась
к крикам оставшихся в живых  воинов,  которые,  исполняя  приказ  умирающего
офицера, бросились сверху на носилки, чтобы прикрыть Мару своими телами.
   Положение было отчаянным. Стрелы сыпались градом. От  досок  в  основании
паланкина  летели  щепки.  Кевин  попробовал  выглянуть  наружу  и  тут   же
почувствовал, будто кто-то острыми граблями прошелся наискосок по его плечу.
Он разразился коротким проклятием, быстро нырнул назад  и  рывком  содрал  с
себя рубаху раба.
   Двое воинов, которые  находились  ближе  всех  к  Маре,  умирали.  Стрелы
настигли их, когда они бросились на защиту хозяйки. Но теперь холодный свист
стрел сменился лязгом мечей: те, кто напал  на  них,  выскочили  из  леса  и
завязали бой с немногочисленными воинами Акомы, которые  еще  оставались  на
ногах.
   - Быстро, - бросил Кевин  рабам-носильщикам,  оцепеневшим  от  страха,  и
протянул им свою рубаху. - Заверните в это госпожу. Яркая одежда  делает  ее
слишком заметной мишенью.
   Один из носильщиков ответил ему нерешительным взглядом.
   - Делай, как я говорю! - прикрикнул Кевин. - Ее честь обратится  в  прах,
если она умрет.
   Еще одна группа воинов,  скрывавшихся  в  лесу,  бросилась  в  атаку.  Те
немногие из людей Мары, которые уцелели, окружили носилки редким кольцом. Их
было слишком мало - жалкая преграда на пути  лавины  врагов.  От  дальнейших
уговоров Кевину пришлось отказаться: чужак с  мечом,  отделившись  от  толпы
сражающихся, собирался напасть  на  него  сзади.  Кевин  подхватил  с  земли
клинок, который, по-видимому, выпал из рук кого-то из погибших воинов Акомы,
обернул собственное запястье сорванной занавеской  и,  круто  развернувшись,
приготовился убивать, пока сам не будет убит.

***

   Дома, во владениях Акомы, Айяки, сердито насупившись, исподлобья  смотрел
на Накойю. Лицо у него горело сердитым румянцем и кулаки были крепко  сжаты:
Накойя с двумя рабами и нянькой - все вместе - готовились к  вспышке  гнева,
какой обычно не приходится ожидать от девятилетнего мальчика.
   - Не стану я это надевать! - крикнул Айяки. - Оно оранжевое, а этот  цвет
носят Минванаби.
   Накойя посмотрела на одежду, которая вызвала  у  наследника  Акомы  столь
резкий протест: шелковый кафтанчик  застегивался  на  черепаховые  пуговицы,
которые  можно  было  -  при  наличии  воображения  -  назвать   оранжевыми.
Действительной причиной этого спора было то, что Айяки предпочитал вовсе  не
носить никакой одежды в  разгар  лета,  в  жаркие  и  душные  дневные  часы.
Взрослые пытались  убедить  его,  что  наследнику  столь  знатного  рода  не
пристало  носиться  по  коридорам  нагишом,  как  дети  рабов;  но  все  эти
увещевания он просто пропускал мимо ушей.
   Однако за спиной Накойи был многолетний опыт  обращения  со  своевольными
детьми  Акомы.  Она  схватила  Айяки  за  напрягшиеся  плечи  и   хорошенько
встряхнула его:
   - Молодой воин, ты будешь носить ту одежду, которую тебе  дают,  и  вести
себя как положено властителю, которым  ты  станешь,  когда  вырастешь.  Если
будешь и дальше упрямиться - проведешь утро за чисткой грязной посуды вместе
с поварятами.
   У Айяки расширились глаза.
   - Ты не посмеешь! Я не слуга и не раб!
   - Тогда не  веди  себя  как  они  и  оденься  как  подобает  благородному
господину.
   Схватив Айяки за запястье, Накойя решительно потащила его через спальню к
слуге, который ждал с кафтаном наготове. Несмотря на недуг,  из-за  которого
ее пальцы опухли и с трудом сгибались, у нее все еще была железная хватка.
   Айяки перестал упираться и просунул  стиснутый  кулачок  в  подставленный
рукав. Затем он остановился,  нахмурившись  и  растирая  запястье,  на  коже
которого остался багровый след от пальцев советницы.
   - Теперь другую руку, - сердито бросила Накойя. - И больше никаких глупых
штучек!
   Айяки неожиданно воспрянул духом и с усмешкой повторил:
   - Больше никаких глупых штучек.
   Затем без возражений он предоставил слуге  возможность  надеть  рукав  на
вторую руку, и вскоре ненавистный кафтан водворился  на  его  плечах.  Тогда
Айяки с победоносной улыбкой поднял руку к верхней черепаховой пуговице и  в
мгновение ока оторвал ее.
   - Кафтан мне подходит, - вызывающе заявил он. - Но носить оранжевое я  не
буду!
   - Дьяволенок! - так и ахнула Накойя. От негодования она шлепнула  его  по
щеке, что заставило мальчишку разразиться возмущенным воплем.
   Он заорал так громко, что слуги вздрогнули. Стражники в коридоре невольно
отвлеклись и не услышали, как мягко  приземлился  на  пол  некто  в  черном,
метнувшийся через окно в комнату.
   Внезапно слуга, стоявший ближе всех, покачнулся и упал с ножом  в  спине,
не успев даже вскрикнуть, а в  следующий  момент  второй  слуга  свалился  с
перерезанным горлом.
   Накойя  почувствовала  глухой  удар  падения  тела  на  деревянный   пол.
Постоянное ожидание опасности, с которым она жила долгие годы, не подвело ее
и на этот раз. Она наклонилась, схватила наследника Акомы, который  все  еще
продолжал реветь, и изо всех сил толкнула его в угол. Он покатился и застрял
Между спальной  циновкой  и  подушками,  разбросанными  в  обычном  утреннем
беспорядке.
   Главная советница позвала стражу, но ее слабый старческий голос никто  не
услышал. Айяки в это время вопил, ослепленный яростью, и безуспешно  пытался
выпутаться  из  постельного  белья.  Только  Накойя  видела   грозящую   ему
опасность: жизнь покидала слуг, истекающих кровью на полу детской.
   При виде фигуры в черном одеянии братства убийц из  уст  Накойи  вырвался
невнятный возглас. Злодей извлек из-за пояса другой  нож  и  пальцами  левой
руки сделал петлю на шнурке. Его лицо было скрыто колпаком из тонкой  черной
ткани, на руках натянуты перчатки. Сквозь прорези колпака было видно только,
как горят фанатическим огнем глаза, устремленные на намеченную жертву  -  на
мальчика, который был наследником Мары.  Одна  Накойя  преграждала  наемнику
путь. Нож уже был занесен для броска, чтобы сразить ее.
   - Нет!..
   В тот самый момент, когда нож вылетел из его руки,  Накойя,  пригнувшись,
бросилась вперед и вцепилась в левую руку убийцы. Как  иначе  могла  бы  она
помешать ему пустить в дело роковой шнур, приготовленный  для  горла  Айяки?
Кинжал просвистел над головой первой советницы и вонзился  в  оштукатуренную
стену.
   Убийца выругался и сделал шаг в сторону. Но Накойя успела  ухватиться  за
удавку. Она рвала ногтями тонкие кожаные перчатки наемника  и  царапала  его
пальцы в безумной попытке отнять шнур.
   - Не бывать тому... - задыхалась  она.  Дозваться  до  охраны  так  и  не
удалось: слабый голос ей не повиновался.
   Убийца  не  стал  тратить  время  на  борьбу.  Его   глаза   презрительно
сощурились, и, выхватив правой рукой из-за пояса еще  один  нож,  он  всадил
клинок между ребрами старой женщины.
   Лицо Накойи исказилось от боли, но она все еще цеплялась за шнур.
   - Умри, старуха! - Убийца злобно повернул нож.
   Тело Накойи свело судорогой. У нее вырвался стон смертной  муки,  но  она
еще крепче сжала шнур.
   - Он не умрет... позорной смертью... - выдавила она через силу.
   Крики Айяки прекратились. Он увидел нож в стене у  себя  над  головой,  а
затем - кровь, растекающуюся по половицам. Один из упавших слуг еще корчился
в агонии.  Так  и  не  выпустив  из  руки  оранжевую  черепаховую  пуговицу,
парализованный ужасом Айяки перестал реветь. Ему сразу пришло в голову,  что
убийца - это сам Тасайо. Как только  он  проникся  этим  убеждением,  в  нем
пробудилась отцовская отвага.
   - К бою! - заорал он. - К бою!..
   В  его  воображении  возникли  видения  воинов   -   и   он,   решительно
выкарабкавшись из подушек, кинулся  лупить  незваного  гостя  и  для  начала
ударил того по бедру.
   Посланец Камои не удостоил вниманием этот наскок,  вознамерившись  сперва
добить Накойю. Он еще глубже протолкнул нож в рану.
   Кровь старой няни успела насквозь пропитать черную перчатку, пока  убийца
выдергивал удавку из судорожно сжатых старческих рук. Но она еще боролась и,
собравшись в комок, упала на Айяки, прижав его к полу.
   - Будь  проклят  вовеки,  -  едва  слышно  прохрипела  она.  Ее  покидали
последние силы. Айяки  задергался,  пытаясь  высвободиться.  Убийца  схватил
мальчика и потащил его к себе.
   Сквозь  пелену,  застилающую  глаза,  старая  женщина   увидела   наконец
стражников на  пороге.  Ворвавшись  в  детскую  с  обнаженными  мечами,  они
устремились через  комнату  к  убийце,  выкрикивая  боевые  кличи.  В  ярких
солнечных лучах их оружие сверкало нестерпимым блеском.
   Убийца   заторопился,   желая   побыстрее   прикончить   Айяки,   который
изворачивался и отбивался с яростными воплями.  Накойя  пыталась  приподнять
голову из лужи растекающейся крови. Видеть она не могла  -  только  слышала,
как стучали по полу босые ноги сопротивляющегося  Айяки.  У  нее  темнело  в
глазах, но она успела с удовлетворением осознать: скомканный  шнур  все  еще
оставался у нее в руках. Единственное, что ей удалось, - она вынудила убийцу
пустить в дело нож... Мальчику, который умер достойной  смертью  от  клинка,
уже нечего бояться.
   - Айяки... - прошептала она, а затем, с бесконечной жалостью, - Мара...
   И ее поглотил мрак.

***

   Сделав выпад, Кевин проткнул мечом атакующего чужака и вырвал  клинок  из
тела врага, который с пронзительным воплем упал ему под ноги. Он перепрыгнул
через раненого и схватился со  следующим.  Несколькими  минутами  раньше  он
подобрал вражеский щит - и это спасло ему жизнь, хотя и не избавило  еще  от
одной раны в левое плечо и от удара наискосок по ребрам.
   Мучительная боль затрудняла движения. Кровь струилась по обнаженному телу
и насквозь пропитала набедренную повязку. Вражеский солдат обменялся  с  ним
тремя  ударами  меча  и  тогда  только  понял,  что  имеет  дело  с   рабом.
Разразившись ругательством, он уклонился от  продолжения  боя  и  повернулся
спиной к Кевину, который без лишних церемоний нанес ему удар сзади.
   - Подыхай во имя цуранской чести! -  в  бешенстве  воскликнул  варвар.  -
Боги, молю вас, пусть коротышки остаются тупицами подольше!
   Если они и впредь будут гнушаться скрестить  с  ним  клинки,  то  у  Мары
появится шанс уцелеть.
   Но  их  было  слишком  много.  Враги,  дотоле  спрятанные  за  деревьями,
накатывали волна за волной.  Когда  Кевин  стремительно  развернулся,  чтобы
отбросить еще одного из них, он понял:  про  отряд  Акомы  уже  нельзя  было
сказать,  что  он  просто  "окружен".  Положение  стало  много  хуже.   Круг
защитников был разорван. Неприятель пробился внутрь и начал  кромсать  тела,
которые лежали поверх носилок, прикрывавших Мару.
   Мидкемиец взвыл,  подобно  демону  смерти.  Насмерть  поразив  вражеского
солдата, он оставил клинок в обмякшем теле и подхватил  с  земли  другой,  а
заодно могучим ударом ноги еще раз  перевернул  носилки.  Деревянный  каркас
угрожающе накренился, что заставило нападавших отпрянуть и на какое-то время
ослабить натиск. Затем носилки тяжело упали, подмяв под себя и  Мару,  и  ее
заслон из тел умирающих охранников.
   Кевин перемахнул через препятствие с рыком:
   - Назад, шелудивые псы!
   Добавив  несколько  цуранских  непотребных  выражений,   он   перешел   в
наступление. Вид его залитого кровью почти обнаженного тела и неистовый  рев
поверг в смятение первые ряды неприятеля. Когда он приземлился после прыжка,
его угораздило насту-ить на стрелу.  Острая  боль  от  вонзившихся  в  пятку
четырех лезвий  наконечника  исторгла  у  него  новый  залп  ругательств  на
вабонском наречии, а под конец, опять перейдя на язык цурани, Кевин пожелал:
   - Пусть Туракаму сожрет ваши сердца на завтрак!..
   Тогда все их мечи обратились против него.
   Отразить такое множество ударов он не мог, как не мог  и  задуматься  над
тем, не пострадала ли Мара от его бесцеремонного использования носилок.
   Он понимал одно: здесь ему  уготована  смерть,  а  он  не  желал  с  этим
смириться.
   Меч задел его голень. Он пошатнулся, упал, перекатился вбок -  и  клинки,
просвистевшие в воздухе у него над головой, взрыли землю совсем рядом. Снова
перекатившись  по  земле,  Кевин  резко  поднял  щит,   когда   в   пределах
досягаемости оказался замешкавшийся воин. Тот скорчился от  жестокого  удара
щита в пах - удара, считавшегося запретным.
   Наконец Кевин втиснулся под перевернутые  носилки.  Он  нашарил  пальцами
упавший щит, извернулся и выставил  перед  собой  это  последнее  прикрытие.
Сверху посыпались  удары,  и  каждый  из  них  обжигал  болью  руки  Кевина,
удерживающие щит.
   - Боги, когда же этому придет конец?..  -  Он  снова  разразился  потоком
проклятий, но сейчас его  кощунственные  возгласы  подозрительно  напоминали
рыдание.
   А мечи непрерывно молотили по  щиту.  Они  дробили  и  слоистую  кожу,  и
деревянную  основу;  в  руках  Кевина  оставались  лишь  обломки.  Откуда-то
издалека, возможно из леса, до него донеслись крики и шум еще одной схватки.
   - Проклятие! - прохрипел он, а потом у него вырвался горький смех:
   - Мало им того, что мы разбиты... им еще хочется изрубить нас в куски!

***

   Сверкнул клинок, и  слетевшая  с  плеч  чер