и  услышать  молитву  человека,
запертого в подобном месте? Здесь, где не было окон, куда не проникали  даже
звуки извне, минуты тянулись нестерпимо долго. Сама  темнота  показалась  бы
отрадной, - все-таки хоть какая-то перемена! - но светящийся шар  чо-джайнов
все так же неподвижно висел в воздухе, и его яркость оставалась неизменной.
   Утро неизбежно должно было наступить.
   И все-таки после ползучей агонии ожидания рассвет застал  Мару  врасплох.
Неугомонный разум не соглашался смириться; мысли метались по кругу в поисках
поступка, слова  или  решения,  которые  могли  бы  переломить  враждебность
здешних правителей  и  принести  пленникам  свободу.  Однако  от  всех  этих
лихорадочных размышлений осталась только  мучительная  головная  боль.  Мара
чувствовала себя разбитой и подавленной, когда наконец  вспыхнул  магический
световой вихрь, знаменующий исчезновение их тюрьмы.
   Двойная колонна чо-джайнов  приблизилась  с  очевидным  намерением  взять
узников под стражу. У Мары хватило присутствия духа, чтобы подняться на ноги
и подойти туда, где уже стоял Люджан, бодрствующий и вполне собранный.
   Она взяла его сухие горячие руки в свои влажные ладони.  Затем  взглянула
ему  в  лицо,  лишенное  всякого  выражения,  и  ровным  голосом  произнесла
ритуальные слова:
   - Воин, ты служил Акоме с высочайшей доблестью.  Ты  простился  со  своей
хозяйкой, чтобы предъявить права на ту смерть, какую  избрал  сам.  Сражайся
честно. Сражайся отважно. Вступи с песней в чертоги Туракаму.
   Люджан склонился в поклоне. По-видимому, этот долг почтения,  исполненный
военачальником, истощил терпение  конвоя:  стражники  рывком  заставили  его
выпрямиться. Мару тоже бесцеремонно оттащили прочь: так пастух может утянуть
теленка-нидру, чтобы отогнать его на  бойню.  За  туловищами  окружавших  ее
чо-джайнов  она  потеряла  из  виду  Люджана.  Стражники  не   оставили   ей
возможности протеста, а просто повели по лабиринту  переходов,  опутывающему
город Чаккаха.
   Она  шла  с  высоко  поднятой  головой,  хотя  гордость  казалась   здесь
бессмысленной. На здешних чо-джайнов не производили впечатления ни честь, ни
храбрость, и им не было никакого  дела  до  человеческого  достоинства.  Она
предполагала, что очень скоро  ее  будут  приветствовать  духи  предков;  но
никогда она и вообразить не могла, что  это  произойдет  вот  так.  Здесь  и
сейчас все ее цуранские заслуги - и даже высочайший титул  Слуги  Империи  -
были пустым звуком. Сейчас она отдала бы все за возможность в последний  раз
взглянуть на детей или оказаться в объятиях мужа.
   Кевин был прав; никогда еще она не чувствовала  это  столь  остро.  Честь
оказалась всего лишь возвышенным словом для обозначения пустоты, и  безумием
было бы считать, что этим словом можно заменить благодать сохраненной жизни.
Почему только сейчас она вполне поняла, что восстановило  против  нее  магов
Ассамблеи? И если отсюда не  придет  поддержка,  которая  поможет  сокрушить
удушающее иго Всемогущих, тяготеющее над Цурануани, и  если  эти  турильские
чо-джайны не заключат с ней союз, где же Хокану найдет  достаточно  средств,
чтобы покончить с тиранией магов, столь ревностно ими охраняемой?
   Чо-джайны конвоя были равнодушны, словно  камни.  Они  быстро  шагали  из
коридора в коридор и  перешли  через  два  висячих  моста,  искрящихся,  как
стекло. Мара вглядывалась в небо, никогда еще не  сиявшее  такой  изумрудной
чистотой.  Она  вдыхала  ароматы  плодородной   земли,   зеленых   зарослей,
тропических цветов; она ощущала  даже  запах  льда,  принесенный  ветром  от
горных вершин. Она шла, омываемая цветными потоками света,  льющимися  через
стены и купола, и ее душа сжималась  от  сознания  нелепости  надвигающегося
конца.
   Скоро, очень  скоро  чо-джайны  доставили  ее  в  палату  под  прозрачным
пурпурным куполом, где накануне трибунал приговорил ее к смерти. На этот раз
здесь не было  никого  из  должностных  лиц,  даже  писарей.  Однако  палату
заполняло ощутимое присутствие единственного мага  из  расы  чо-джайнов.  Он
стоял в нише купола, а на мраморном полу у его ног  яркой  алой  линией  был
очерчен идеальный круг с простыми  символами,  указывающими  направления  на
восток и запад.
   Маре было известно значение  этой  фигуры.  По  традиции,  соблюдаемой  в
Цурануани с незапамятных времен, этот Круг Смерти,  диаметром  в  двенадцать
шагов, ограничивал арену назначенного поединка. Здесь  будут  сражаться  два
воина, пока один из них не расстанется с жизнью в древнем  ритуале,  который
Люджан избрал для себя вместо позорной казни.
   Мара прикусила губу, стараясь скрыть неподобающие  мрачные  предчувствия.
Когда-то ей пришлось быть свидетельницей ритуального самоубийства ее первого
мужа, но даже тогда в сердце у нее не было такого смятения, как сейчас. В те
тяжкие минуты она сожалела о гибели молодого деспота,  которого  безразличие
собственной семьи - отца и братьев - сделало беззащитным против смертоносных
интриг самой Мары. Тогда действительно ей впервые открылось, что Игра Совета
- это не столько жестокий кодекс чести,  сколько  лицензия  на  безжалостное
использование чужих ошибок. А сейчас и само понятие чести лишалось смысла.
   Мара   увидела   Люджана,   стоявшего   между   двумя   чо-джайнами    на
противоположной стороне палаты.  Она  достаточно  хорошо  его  знала,  чтобы
судить о  состоянии  души  офицера  по  его  манере  держаться,  и  с  болью
обнаружила, что человек-воин, который поднимет оружие, чтобы умереть, больше
не разделяет убеждений, в которых был воспитан. Он  ценит  почести,  которые
ему окажут в чертогах Туракаму,  куда  меньше,  чем  утраченную  возможность
жениться и завести детей.
   В глазах Мары требование Люджана, чтобы ему  предоставили  право  умереть
сражаясь, было  трагическим  и  нелепым  жестом.  Честь,  которую  он  может
выиграть для своей тени, в чем-то была похожа на "дурацкое золото",  которое
мидкемийские мошенники умудрялись всучить ничего не подозревающему торговцу.
И все-таки игру следовало довести до ее бессмысленного конца.
   К Люджану невозможно было относиться просто как  к  одному  из  бездомных
серых воинов, которых она избавила от жалкого прозябания в  горах.  Мара  не
могла отогнать чувство собственной вины: при  мысли  о  том,  какую  роль  в
преображении Люджана сыграла она сама, у нее захватывало дыхание.  Сохранять
бесстрастное лицо и надменную осанку, как полагалось вести себя  на  публике
знатной цуранской даме, становилось все труднее.
   Маг  чо-джайн  взмахнул  передней  конечностью,  и  на   виду   показался
служитель, несущий оружие, отобранное ранее у Люджана, и простые доспехи без
каких-либо отличительных признаков, специально изготовленные для путешествия
в Турил. Не без некоторого презрения инсектоид согнулся  и  сложил  всю  эту
амуницию к ногам воина.
   - В  нашем  улье  никому  не  известно,  как  используются  эти  защитные
средства, - прогудел маг; Мара  истолковала  эти  слова  как  некое  подобие
извинения за то, что служитель не может оказать Люджану любезность и  помочь
ему вооружиться.
   Повинуясь безотчетному порыву, Мара сказала:
   - Я помогу своему военачальнику.
   Эхо гулко разнеслось по палате. Однако - в  отличие  от  любого  собрания
человеческих созданий - ни один из  присутствующих  даже  ухом  не  повел  в
сторону Мары. Только  у  мага  слегка  дернулась  верхняя  конечность,  что,
вероятно, означало разрешение подойти к Люджану. Она наклонилась и подняла с
пола один из его наголенников,  а  потом  метнула  быстрый  взгляд  на  лицо
офицера. По изгибу его бровей она поняла: он удивлен ее выходкой, но  втайне
обрадован.  Мара  украдкой  улыбнулась  ему,  а  потом  наклонилась,   чтобы
зашнуровать одну из его боевых сандалий. Она не произнесла ни  слова.  Он  и
так должен был понять по небывалому поведению властительницы, как глубоко ее
уважение к нему.
   Да и, по правде говоря, у нее был навык обращения с доспехами. Она  много
раз опоясывала мечом Хокану, а до того - своего первого мужа,  Бантокапи;  а
еще раньше, в детские годы,  она  играла,  дурашливо  подражая  взрослым,  с
братом, Ланокотой, когда  тот  носил  еще  деревянный  тренировочный  меч  и
занимался боевыми упражнениями с Кейоком.
   Люджан кивком  дал  ей  понять,  что  шнуровку  она  затянула  правильно:
достаточно плотно, чтобы можно было связать концы,  но  не  настолько  туго,
чтобы стеснять движения. Последним она водрузила на  место  тяжелый  меч  из
слоистой кожи, которым он не раз останавливал  врагов  у  ее  дверей.  Когда
наконец  была  закреплена  последняя  застежка  на  оружейном   поясе,   она
выпрямилась и коснулась на прощание руки Люджана.
   - Пусть боги направляют твой клинок, -  тихо  произнесла  она  ритуальное
напутствие, которое мог бы сказать один  воин  другому,  отправляющемуся  на
смертный бой.
   Люджан коснулся ее волос и отбросил выбившуюся прядку ей  за  ухо.  Такая
вольность обращения могла бы считаться дерзостью, если бы Люджан не занял  в
ее сердце место погибшего брата.
   - Госпожа, не печалься. Если бы мне вернули вдруг все возможности выбора,
которые выпадали в юности, и предложили выбирать заново, я и сейчас во  всех
случаях принял бы такое же решение, как прежде. - Его губы дрогнули,  словно
их коснулся дух былого озорства. - Нет, пожалуй, не во  всех.  Раз-другой  я
сглупил, неосторожно побившись об заклад,  ну  и  вот  еще  толстая  хозяйка
притона, с которой я когда-то невежливо обошелся...
   Маг чо-джайн негромко постучал задней конечностью по мозаичному полу.
   - Время, назначенное для поединка, наступило! - монотонно возвестил он, и
один из чо-джайнов конвоя, без какого-либо дополнительного приказа, выступил
вперед и приблизился к границе круга.
   Он ждал, поблескивая передними конечностями-клешнями с  клиньями-лезвиями
на концах.
   Люджан послал Маре самую безмятежную из своих гримас, потом посуровел,  и
его лицо приняло обычно строгое выражение, какое было свойственно ему  перед
всякой битвой. Без единого взгляда назад, без единого намека  на  сожаление,
он подошел к кругу и остановился напротив чо-джайна,  который  был  назначен
его противником.
   Мара чувствовала себя одинокой и беззащитной. С неприятным  чувством  она
обнаружила, что конвоиры  позади  нее  перестроились,  расположившись  таким
образом, как будто  приготовились  преградить  ей  путь  к  отступлению  или
помешать  любому  другому  отчаянному  поступку,  на  который  она  вздумает
решиться. У нее задрожали коленки, и ее растерянность  возросла  еще  больше
оттого, что она допустила это - пусть даже такое незначительное - проявление
слабости.
   Она - Акома! Она не станет уклоняться от своей судьбы и не позволит  себе
унижать достоинство Люджана, дергаясь на своем месте  у  границы  круга.  Но
когда маг объявил, что по его сигналу оба  бойца  должны,  перешагнув  через
линию, войти в круг и начать  поединок,  властительница  с  трудом  подавила
желание закрыть глаза, лишь бы не видеть того, что здесь произойдет: ведь от
жалкой уступки, которой добился Люджан, зависела разве что его эпитафия.

***

   Люджан сжал рукоять меча. Его рука была тверда. Казалось, что все тревоги
отлетели прочь, и, насколько Мара могла судить, он выглядел более уверенным,
чем  когда-либо  прежде.  Предстоящая  битва  должна  была  стать  для  него
последней, и это приносило облегчение. Здесь, на краю рокового круга вызова,
не было никаких неизвестных осложнений, о которых  стоило  бы  беспокоиться;
исход боя будет одинаковым, независимо от  того,  победит  он  или  потерпит
поражение.  Он  не  выйдет   из   круга   живым.   Желать,   чтобы   события
разворачивались иначе,  было  бы  пустой  тратой  сил  и  поубавило  бы  ему
храбрости. Следуя кодексу цуранского воина, он до сих пор не обманул  ничьих
ожиданий. Он служил своей госпоже  исправно  и  беззаветно;  он  никогда  не
показывал спину ни одному врагу. С раннего детства ему внушали,  что  смерть
от клинка - достойная участь, высшее проявление  чести,  более  священной  в
глазах богов, чем сама жизнь.
   Чувствуя себя спокойным и готовым  к  предстоящему  испытанию,  Люджан  в
последний раз провел пальцем вдоль лезвия меча,  проверяя,  нет  ли  на  нем
зазубрин. Их не было.
   Потом все размышления пришлось прервать: заговорил маг чо-джайнов:
   - Слушайте меня, поединщики. После того как вы перешагнете красную линию,
начинают действовать законы круга. Следующее пересечение линии - изнутри или
снаружи,  если  кто-либо  другой  захочет  вмешаться,  -  влечет  за   собой
немедленную  смерть.  Условия  поединка  будут   соответствовать   цуранской
традиции: либо приговоренный погибнет в бою внутри круга,  либо  -  если  он
окажется победителем - ему будет  разрешено  выбрать  себе  палача.  Я,  маг
города-государства Чаккаха, нахожусь здесь,  дабы  засвидетельствовать,  что
все правила будут соблюдены.
   Люджан коротко отсалютовал магу. Воин из  чо-джайнов  не  подал  никакого
знака повиновения,  только  вместо  позы  отдыха  принял  наклонную  стойку,
знаменующую готовность к  атаке.  На  гладких  поверхностях  острых  лезвий,
которыми заканчивались его  передние  конечности,  играли  лучи  отраженного
света, а глаза сверкали так, как они никогда не сверкают у людей. Если  даже
жалость и печаль были частью общего разума  роя,  такие  чувства  оставались
незнакомыми боевому "орудию" общества чо-джайнов. Их воин получал лишь  один
приказ: сражаться и убивать. В цуранских войнах  Люджану  случалось  видеть,
как роты инсектоидов превращали поле сражения в настоящую бойню, потому  что
-  если  погода  не  слишком  холодная  -   чо-джайн   намного   превосходит
воина-человека по быстроте и точности движений. В лучшем случае,  прикидывал
Люджан в уме, если понадеяться на влажный воздух, заполняющий палату,  можно
рассчитывать, что он сумеет парировать несколько ударов, прежде чем его тело
будет изрублено на куски. Его переход в чертоги  Туракаму  будет  быстрым  и
почти безболезненным.
   Его губы искривились в едва уловимом намеке на усмешку. Если повезет,  то
еще до заката солнца он будет  пить  квайетовое  пиво  в  чертогах  Туракаму
вместе со старым другом Папевайо.
   - Перешагните линию и по моему сигналу  начинайте,  -  распорядился  маг,
после чего он топнул задней конечностью по полу;  при  этом  раздался  звук,
похожий на удар гонга.
   От кажущейся безмятежности Люджана не осталось и  следа.  Он  впрыгнул  в
круг, почти не почувствовав  за  спиной  красной  горячей  вспышки,  которая
означала, что началось  действие  магических  сил,  властвующих  над  ареной
поединка. Боец, выставленный чо-джайнами, ворвался в круг со всей  возможной
скоростью, какой можно было ожидать от такого существа, и  не  успел  Люджан
сделать три полных шага, как его клинок ударился о  хитин.  Такой  противник
был вдвойне опаснее обычного, ибо у чо-джайна  имелись  две  боевые  клешни,
одинаково пригодные и для нападения, и для защиты. Зато у  Люджана  меч  был
длиннее клешни неприятеля и, кроме того, он, как всякое  двуногое  существо,
имел обыкновение сражаться стоя и  в  стычке  с  шестиногим  чо-джайном  мог
наносить удары сверху, воспользовавшись преимуществом своего роста.
   Но чо-джайн обладал превосходной естественной броней.  Пробить  хитиновый
покров так, чтобы причинить инсектоиду хоть малейший вред, можно было только
точным ударом копья с прочным наконечником или тяжелым  двухручным  топором.
Единственным уязвимым местом у чо-джайнов были суставы, но все равно слишком
часто скорость, а не тактика решала дело. Снова  и  снова  Люджан  парировал
выпады. Он прочно стоял на ногах, которые легко пружинили  и  позволяли  ему
увертываться от ударов, обрушивающихся на него с двух сторон. Он отклонялся,
крутился и разворачивал лезвие  своего  меча,  пользуясь  точными  приемами,
которые были проверены временем и оказались наиболее полезными для защиты от
чо-джайнов. Клинок ударялся  о  хитин  не  понапрасну:  Люджану  было  важно
нащупать, как именно пользуется противник своими конечностями. Обычно у этих
созданий все-таки существовали некоторые предпочтения:  правая  клешня  чаще
служила для защиты, а левая натренирована для атаки. Меч  и  лезвия  клешней
кружились в смертельной пляске. Люджан почувствовал, что его руки становятся
липкими: начинала сказываться усталость. Он мысленно разразился проклятиями.
Когда кожаные оболочки рукояти его меча пропитаются влагой, они растянутся и
не будут так туго охватывать срединный стержень. Рука начнет проскальзывать,
и меч перестанет ей повиноваться. А когда имеешь дело с чо-джайном, малейшая
оплошность может стать решающей. Сила их ударов была такова, что при  прямом
столкновении клешни с наружным изгибом цуранского слоистого меча клинок  мог
разлететься вдребезги.
   Люджан успел отбить очередной удар защитной клешни чо-джайна, которым тот
вознамерился перерубить его колени. Прыжок назад спас его от такого  увечья,
но, приземлившись, он ощутил жжение в  пятке,  которое  напомнило  ему,  как
близко к охранному кругу он  при  этом  оказался.  Сделав  обманный  маневр,
которому  научил  его  Кевин-варвар,  он  вырвался  из  опасной  близости  с
неприятелем  и  был  несказанно  удивлен,  когда  его  собственный   клинок,
заскрежетав по хитину, подрезал край сустава ноги.
   Чо-джайн зашипел и подался назад, по-видимому встревоженный.  И  ответный
удар  чо-джайна  едва  не  стал  последним  для  Люджана:  военачальник  был
настолько не подготовлен  к  своему  маленькому  успеху,  что  на  мгновение
расслабился.   Какое-то   чутье   заставило   его   полуобернуться    -    и
кинжально-острое хитиновое лезвие скользнуло по плечу, срезав часть кирасы и
вместе с ней - клок кожи, достаточно большой,  чтобы  рана  заявила  о  себе
жгучей болью. Усилие, которое потребовалось, чтобы  отразить  удар  защитной
конечности, отозвалось дрожью в каждой жилке тела.
   Только головокружительный акробатический прыжок  выручил  Люджана,  когда
противник снова чуть не загнал его к алой границе круга. Он сумел увернуться
от  живой  молотилки  -  атакующего  чо-джайна,  -  остро  ощущая   грозящую
опасность. Ему было необходимо перевести дух. Бой  не  оставлял  Люджану  ни
малейшей надежды на победу. Его клинок снова столкнулся с хитиновым лезвием:
он   воспользовался   щитком,   прикрывающим   запястье,   чтобы   отклонить
оборонительную клешню в тот самый момент, когда атакующая клешня со  свистом
пронеслась  на  расстоянии  волоска  от  его  горла.  Вложив  все   силы   в
стремительный бросок, воин ринулся внутрь  дуги,  образующей  конус  главной
атаки чо-джайна. Он ударил по суставчатой конечности  противника  в  той  ее
части, которая не была  прикрыта  хитиновым  клином,  -  внутри  "локтевого"
сгиба. Сустав сложился, и  клешня,  ударившись  о  заднюю  пластину  кирасы,
повисла за спиной Люджана.
   Удар, однако, был достаточно силен, чтобы Люджан едва не  задохнулся.  Он
попятился на полшага, чтобы снова пустить в дело  меч,  тогда  как  чо-джайн
возмущенно пыхтел,  оцепенев  от  изумления.  Люджан  проделал  классический
выпад, и его  изогнутый  меч  вонзился  в  сустав,  где  средняя  конечность
соединяется с туловищем. Раненый чо-джайн,  хромая,  отступил.  Его  средняя
нога уже не была аккуратно подогнута; она волочилась сбоку,  ни  на  что  не
годная. Без меры удивленный тем, что его  атака  увенчалась  удачей,  Люджан
вдруг сообразил: у этих чо-джайнов нет опыта сражений с людьми!  Они  вполне
прилично  натасканы  для  единоборства   по   древним   цуранским   правилам
фехтования, существовавшим сотни  лет  назад.  Но  должно  быть,  запрет  на
передачу знаний через границы сделал невозможным знакомство  с  новшествами,
принятыми после договора с цурани. После войн с  Мидкемией  солдаты  Империи
освоили усовершенствованные приемы фехтования,  отчасти  позаимствованные  у
вар