лько одно - изобразить раскаяние.
   - Госпожа, я навлек позор на Акому. Прилагая все силы, я не смог... -  Он
запнулся и сглотнул  слюну.  -  Госпожа,  смилуйся  надо  мной,  я  не  могу
печалиться, как подобает, из-за смерти благородного властителя. Он  встретил
свой конец с честью и доблестью и заслужил, чтобы по нему скорбели. И все же
я, по правде говоря, не чувствую ничего, кроме облегчения.
   Мара опустила  глаза,  пристыженная  искренним  отчаянием  Джайкена.  Она
подняла кисточку, оторвавшуюся от уголка  одной  из  подушек,  и  откровенно
призналась себе, что тоже не находит у  себя  в  душе  подлинной  скорби  по
Бантокапи. Да,  она  играла  по-крупному  и  сегодня  воочию  увидела  плоды
содеянного ею. Да, события этого дня повергли ее в ужас и попросту выбили из
колеи. И совесть жгучими уколами напоминала о себе. Но таких мук  раскаяния,
какие терзали примерного слугу, стоявшего перед ней на коленях, Мара в своей
душе не находила.
   Надо было хотя бы сказать ему несколько слов утешения.
   - Джайкен, все знают, что мой муж бывал к тебе несправедлив. Он  не  смог
оценить твои достоинства и пренебрегал мудростью твоих советов. Ты  преданно
служил ему, пока Бантокапи был жив.  Теперь  он  больше  не  является  твоим
хозяином, так послушай меня: надень на запястья  красные  траурные  повязки.
Поступай так, как и все остальные, ведь надо соблюдать традиции, но  доверяй
своему сердцу. Если ты не сможешь скорбеть, то по крайней  мере  чти  память
Бантокапи.
   Джайкен низко поклонился; было видно,  что  слова  госпожи  принесли  ему
огромное облегчение. Более жестокосердая госпожа могла потребовать, чтобы он
лишил себя жизни, и это было ему известно. Но за многие часы, проведенные  в
обществе Мары, Джайкен успел подметить и  другое:  когда  дело  доходило  до
истолкования нравственных законов, его нынешняя хозяйка оказывалась мудрее и
проницательнее, чем большинство  правителей.  И  даже  самые  убежденные  ее
противники должны были  бы  восхищаться  дерзостью,  с  которой  она  сумела
отвести от себя угрозу со стороны Анасати.
   После ухода  Джайкена  Мара  просидела  в  одиночестве  несколько  часов.
Чувства, теснившиеся у нее в груди,  были  куда  более  запутанными,  чем  у
честного хадонры. Она наблюдала, как догорают лампы, размышляла и  время  от
времени дремала. Ей снился Ланокота, одетый в красное,  и  отец,  пронзенный
остриями вражеских мечей. Иногда его тело меняло очертания, и он превращался
в Бантокапи,  а  порой  казалось,  что  это  Лано  лежит  в  пыли,  а  Кейок
провозглашает, что он  достойно  принял  смерть.  Временами  в  ее  сознание
врывался плач Айяки, громкий и как будто нескончаемый.
   Перед  рассветом  она  проснулась  в  поту,  дрожащая  от  озноба.  Лампы
догорели,   и   лунный   свет,   проникая   сквозь   перегородки,   создавал
серебристо-серые узоры на плитках  пола.  Мара  лежала  неподвижно,  пытаясь
постичь смысл единственной истины, которая сейчас имела значение. Она жалела
Бантокапи, но не раскаивалась в своем выборе. Служение в стенах храма Лашимы
помогло бы Маре сохранить душевный покой и чистоту детских лет.  Но  теперь,
отведав вкус власти и испытав азарт  Игры  Совета,  она  твердо  знала,  что
никогда не откажется от своих замыслов.
   Легкий ветерок шелестел в кустах акаси, донося в  комнату  нежный  аромат
цветов и заставляя забыть запахи чернил и пергамента. Лежа  с  полузакрытыми
глазами, откинувшись на подушки, Мара мысленно поблагодарила мужа за  первый
и последний прекрасный подарок: в предсмертный час на священной поляне он на
мгновение позволил ей увидеть его погубленное величие. Властитель Анасати  в
свое время не позаботился о том, чтобы помочь  росткам  добра  в  душе  сына
пробиться к свету - и они заглохли.  А  она  потворствовала  его  разгульной
жизни во имя собственной корысти. Изменить прошлое  невозможно.  Но  будущее
лежало перед ней, подобно чистому листу  пергамента.  Мара  могла  добиться,
чтобы Айяки воспитывался совсем по-иному; мужество и  сила  отца  не  должны
переродиться в упрямство. Некогда она поклялась, что вытравит из  души  сына
задатки, унаследованные им от Бантокапи, зато будет ревностно  взращивать  в
нем все лучшие свойства семьи Акома.  Теперь  же  ей  открылось,  что  Айяки
получил такие дары, которые нельзя отвергать.
   Любовь, постоянное внимание, забота о том, чтобы ни одно из его дарований
не  пропало  втуне,  -  вот  что  поможет  ей   вырастить   сына   достойным
продолжателем рода Акома, которым  будут  гордиться  даже  Анаса-ти.  И  она
обещала себе, что все так и будет.

Глава 11
ВОЗРОЖДЕНИЕ

   Мара прислушивалась к неумолчному журчанию ручейка, вытекающего из  пруда
на тихой поляне священной рощи Акомы.
   Набегавший порывами ветер со свистом проносился сквозь ветви деревьев,  и
этот звук усиливал беспокойство малыша Айяки.
   Детскому разуму был недоступен смысл церемонии оплакивания;  он  сознавал
только, что ему холодно от легкого ветерка, а  вернуться  к  играм  мама  не
позволяет.
   Мара не испытала ни скорби, ни раскаяния, когда высыпала пепел  Бантокапи
в лунку под натами Акомы. Ее муж был мертв, и властитель  Анасати  оплакивал
погибшего, хотя при жизни тот был для  него  всего  лишь  нелюбимым  младшим
сыном. Вероятно, Текума горевал вдвойне из-за  того,  что  не  мог  покарать
виновницу кончины Бантокапи: мать единственного внука Анасати, Мара могла не
опасаться мщения. Однако и торжествовать по случаю одержанной победы она  не
смела.
   Резкий ветер срывал мантию с Мары; ее бил озноб. В сердце у нее не должно
быть места для сожалений. Что сделано, то сделано, и  это  было  необходимо;
если думать иначе - душевные терзания будут  еще  мучительнее,  чем  теперь.
Если позволить себе сомнения - пусть даже самые смутные, -  то  она  рискует
утратить способность к решительным поступкам в будущем. В конечном счете это
наверняка привело бы Акому к уничтожению: ведь Игра Совета все  равно  будет
продолжаться. Как ни печальна эта минута, нельзя допускать, чтобы мимолетная
жалость заставила ее колебаться, когда настанет срок принимать решения.
   Уже дважды за короткий срок - менее чем за  два  года  -  Мара  совершала
обряд оплакивания. Только сейчас вместо боли, таящейся глубоко внутри,  была
грусть. Седзу не раз повторял, что смерть - это часть  политики,  но  сейчас
она понимала: нынешняя церемония  была  просто  данью  необходимости,  чтобы
оправдать убийство.  И  эта  истина,  внезапно  открывшаяся  во  всей  своей
неприглядности, угнетала Мару вопреки самым убедительным доводам рассудка.
   Она попыталась обрести покой в  безмолвной  молитве,  обращенной  к  тени
мужа. "Бантокапи, - думала она, - к какому бы бесславному  состоянию  ты  ни
привел свой дух, в конце концов умер ты достойно. На мгновение - и не важно,
сколь кратким оно было, - ты стал достоин имени властителя Акомы. За  это  я
горжусь тобой. Пусть же твое странствие в неизмеримых  далях  Колеса  Судьбы
наградит тебя лучшей участью в следующей жизни".
   Мара выполнила  ритуал  полностью:  разорвала  платье,  поранила  руку  и
насыпала пепел между грудей. Айяки беспокойно жался к  ней,  отбросив  прочь
четки, которые дала ему Накойя, чтобы  чем-то  его  занять.  Мара  разорвала
одежду на мальчике и припорошила золой его крохотную  грудку.  Он  поглядел,
что это она делает, и недовольно скривился. Стойкий, как и его  отец,  Айяки
не заплакал, когда Мара, строго следуя  требованиям  обряда,  ущипнула  его.
Вместо этого он оттопырил нижнюю губку и воинственно нахмурился.  Ритуальным
кинжалом  Мара  уколола  его  в  плечо,  и  вызванный  этим  вопль  завершил
церемонию. Она подержала  ручку  Айяки  над  прудом,  так  чтобы  его  кровь
смешалась в воде с ее кровью.
   И тогда хлынули слезы. Одинокая и свободная  от  постоянного  присутствия
советников и слуг, Мара самой себе призналась: в глубине ее души жил  страх.
Страх, что она еще не готова к следующему ходу в  Игре  Совета.  Унижения  и
страдания,  которые  она  вытерпела  от  Бантокапи;  сомнение  и  муки,   не
отпускавшие ее, пока она готовила его падение; все  опасности,  которым  она
подвергалась после гибели отца и брата, -  все  могло  пойти  прахом.  Ветры
житейских случайностей и политической удачи могли разметать  плоды  всех  ее
усилий. Ненависть к Акоме  никогда  не  утихала  у  Минванаби.  Иногда  Мара
чувствовала, что теряет надежду.
   Пытаясь обрести опору в простых и понятных движениях, она одела  Айяки  в
крошечную обрядовую мантию, подготовленную для этой минуты. Затем облачилась
в белое платье, успокоила плачущего сына и понесла его к выходу из рощи.
   Долетевший до нее шум был первым признаком того, что прибыли  посетители.
Во дворе слышался лязг оружия, и взволнованные голоса слуг  перекрывали  шум
ветра в кронах деревьях. Мара крепче обняла  теплое  тельце  Айяки.  Мучимая
мрачными предчувствиями, она обогнула защитный ряд живой  изгороди  и  почти
столкнулась с закованным в доспехи Кейоком. Старый воин  расположился  прямо
напротив входа, и по тому, что застежки на его доспехах не были  закреплены,
Мара поняла, что  ему  пришлось  надевать  парадную  амуницию  в  величайшей
спешке. Как видно, гости были важными персонами.
   - Анасати? - тихо спросила она.
   Кейок ответил коротким кивком.
   -  Папевайо  и  Накойя  ждут  тебя,  госпожа.  Около  казарм  сейчас  под
присмотром Люджана вооружаются две роты.
   Мара  нахмурилась.  Кейок   вряд   ли   стал   бы   упоминать   о   таких
предосторожностях, если бы Текума пришел с мирными намерениями; ее  опасения
подтвердились, когда военачальник рассчитанным движением поднял руку и потер
подбородок большим пальцем.
   Мара  глубоко  вздохнула  и  быстро  увернулась,  когда  Айяки  шаловливо
взмахнул кулачком.
   - Да вознаградит Лашима твою предусмотрительность, Кейок, -  пробормотала
она, ступив за ограду, и сердце у нее забилось чаще.
   Двор был битком набит  придворными,  воинами  и  слугами;  все  они  были
покрыты дорожной пылью, а их простые и удобные доспехи  явно  сработаны  для
ратных трудов - не для торжественных визитов. Среди них ярким пятном  одного
из цветов его герба выделялся властитель Анасати, терпеливо  восседавший  на
носилках. По правую руку от господина стоял его советник Чимака.
   При появлении Мары в сопровождении Накойи и Папевайо, следующих за нею на
шаг позади, все смолкли. Воины Анасати подтянулись и выровняли строй,  когда
властительница Акомы склонилась в  легком  поклоне...  однако  не  настолько
легком, чтобы оскорбить вельможу ранга Текумы:
   - Добро пожаловать, отец моего мужа.
   - Приветствую тебя, дочь моя, - с горечью ответил Анасати.  -  Я  вижу  у
тебя на руках сына моего сына. Нельзя ли мне взглянуть на него поближе?
   Мара ощутила жгучий укол вины. Представление внука могло стать  радостным
событием. Но сейчас, в момент, отягченный невысказанной враждебностью, Айяки
был просто передан в протянутые руки деда. Прижатый к надушенному одеянию  и
к острым граням украшений из  драгоценных  камней,  мальчик  ежился,  но  не
плакал. Текума всмотрелся в маленькое личико и сказал:
   - Он похож на Банто.
   Мара кивнула в знак согласия.
   После долгого объятия Текума в холодном  молчании  вернул  ребенка.  Мара
немедленно передала его Накойе, которая обняла  дитя  так  же  ласково,  как
обнимала его маму после  другого  погребального  обряда...  много  лет  тому
назад.
   - Отнеси моего сына в детскую, - сказала властительница Акомы.
   Когда старая няня удалилась, Мара устремила взор на мрачное лицо свекра:
   - Позволь предложить тебе гостеприимство этого дома.
   - Нет, дочь, - отчеканил Текума. Вся нежность, на какую он был  способен,
ушла вместе с Айяки. - Нога моя не переступит порога дома убийцы моего сына.
   Мара едва не пошатнулась. Сделав над собой огромное  усилие,  она  сумела
бесстрастно ответить:
   - Твой сын сам лишил себя жизни, мой господин, во имя требований чести.
   Текума на мгновение склонил голову, отдавая долг памяти сына.
   - Я знаю, Мара. Но я также знал сына. Как бы мало ни был он пригоден  для
роли властителя, он бы никогда не додумался до такого оскорбления Имперского
Стратега и собственного отца. Только тебе мог принадлежать подобный замысел,
и только ты могла его осуществить. - Что-то похожее на уважение на  крат-кий
миг окрасило его речь. - Я воздаю должное  твоему  блестящему  ходу  в  Игре
Совета, Мара из Акомы, - его голос обрел обычную  суровость,  -  но  за  эту
кровавую победу ты дорого заплатишь.
   Мара взглянула Текуме в лицо и поняла: только скорбь и гнев заставили его
сказать больше, чем он  мог  себе  позволить  при  обычных  обстоятельствах.
Мысленно она призвала себя к осторожности, вслух же ответила:
   - Господин, я только повиновалась своему мужу  и  господину  и  повторила
тебе приказания, которые он отдал мне при свидетелях.
   Текума отмахнулся от возражений:
   - Достаточно. Не в этом дело. Мантию Акомы унаследовал мой  внук,  и  это
послужит залогом союза между нашими домами.
   При этих словах из свиты Анасати  выступил  вперед  тощий,  хищного  вида
человек со злыми глазами.
   Текума сказал:
   - Это Налгара. Он будет править от моего имени до тех пор, пока Айяки  не
достигнет совершеннолетия.
   Мара не была застигнута врасплох:
   - Нет, господин мой.
   Глаза Текумы сузились:
   - Я не слышал сказанного тобой.
   Мара  понимала,  что   сейчас   нельзя   проявлять   слабость;   она   не
воспользовалась предоставленной ей возможностью уступить:
   - Когда ты отправишься в обратный путь, ты прихватишь  этого  человека  с
собой.
   У воинов Анасати загремели доспехи, когда их руки схватились за оружие, а
рука Текумы задрожала, готовая подать сигнал к нападению.
   - Женщина, ты смеешь?..
   Надеясь, что  Люджану  хватило  времени  для  вооружения  ее  собственных
отрядов, Мара стояла на своем:
   - Да, господин. Я на этом настаиваю.
   Маска вежливости слетела с лица Текумы:
   -  Как  управлять  наследными  владениями  Айяки,  буду  решать  я.  Я  -
властитель Анасати.
   - Но это земли Акомы, - прервала его Мара; ее голос звенел  от  гнева.  -
Господин Анасати, кажется, забыл, что его  сын  был  властителем  Акомы.  Но
Акома никогда не была, не является и  впредь  никогда  не  будет  вассальным
владением Анасати. Твой внук сейчас - наследник титула властителя.  Как  его
мать я опять становлюсь правящей госпожой Акомы -  до  того  дня,  когда  он
достигнет совершеннолетия.
   Лицо Текумы исказилось от сдерживаемой ярости:
   - Женщина, не пытайся разгневать меня!
   - По-видимому, мой гость уже и без того разгневан, так что слова мало что
изменят.
   Пытаясь выиграть время, Мара отыскивала взглядом проблески зеленого цвета
позади ощетинившихся оружием гвардейцев Анасати. Но его свита сомкнулась так
тесно, что не было никакой возможности разглядеть людей Люджана,  даже  если
они уже  и  появились  поблизости.  Ей  оставалось  только  одно:  держаться
выбранной тактики. И она продолжила:
   - Когда Банто принял на себя власть  над  Акомой,  он,  как  тебе  хорошо
известно, снял с себя все обязательства перед  тобой,  сохранив  только  те,
которые он свободно выбрал сам. Текума, твой сын не имел права принести обет
перед нотами Акомы до тех пор,  пока  ты  не  освободил  его  от  феодальной
зависимости. Покажи мне документ, любой документ, назначающий тебя  опекуном
Айяки в случае смерти Банто и отказывающий мне в праве наследования. Тогда я
устранюсь. Но без законного  основания  ты  не  можешь  притязать  на  титул
правителя Акомы.
   Лишь едва заметное подергивание губ Текумы выдало его растерянность.
   Мара поспешила убедить его в своей  правоте,  прежде  чем  противостояние
обернется насилием:
   - Мы принадлежим к разным кланам, так что у тебя нет власти  над  Акомой.
Ты даже не можешь требовать от нас политической преданности.  Банто  никогда
не пытался изменить нашим союзам, так что Акома все еще относится  к  членам
Партии Нефритового Ока, а не к Имперской. У тебя нет здесь власти, Текума.
   Затем она подняла руку, словно призывая богов в свидетели, и  тут,  к  ее
великому облегчению, вперед выступили три десятка воинов Акомы с Люджаном во
главе,  полные  решимости  защищать  свою  госпожу.  В  тылу  отряда  Текумы
собралось еще пятьдесят воинов в боевом снаряжении,  готовых  к  немедленным
действиям, если в этом возникнет необходимость. Мара завершила свою  речь  с
иронической улыбкой:
   - Итак, я опять правлю Акомой,  до  тех  пор  пока  Айяки  не  исполнится
двадцать пять лет.
   Властитель Анасати собрался возразить, но вмешался его советник Чимака:
   - Мой господин, она все правильно сказала. Так гласит закон.
   Вынужденный сдержать гневную  тираду,  Текума  молчал  в  течение  долгой
минуты и затем промолвил:
   - В таком случае, что же будет с мальчиком, если ты умрешь?
   Ровным тоном Мара ответила:
   - Тогда Айяки станет правителем Акомы, не достигшим двадцати пяти,  готов
он к тому или нет... как это случилось со мной.
   Текума сделал неуловимый жест,  указывающий  на  то,  что  Мара  все-таки
женщина, одинокая среди своих врагов.
   - Мальчик, конечно, погибнет.
   Но угроза не поколебала юную властительницу,  которая  стояла,  вызывающе
выпрямившись:
   - Вероятнее всего, по приказанию  властителя  Минванаби  или  кого-нибудь
другого, кто стремится  пройти  по  трупам  людей  Акомы  ради  собственного
возвышения.
   Текума признал поражение:
   - Ну, ладно, дочь моя. Ты своего добилась.  Я  буду  стараться  сохранить
тебя в живых до тех пор, пока Айяки не примет власть над Акомой. Но если  ты
позволишь себе хоть единый шаг, который я сочту опасным для Анасати...
   - Не угрожай мне в моем доме, отец моего мужа, - предостерегающе  молвила
Мара, - я могу покончить с этим здесь и сейчас.
   Она указала на Люджана и воинов,  которые  в  полной  готовности  ожидали
приказаний своей госпожи. Соотношение сил резко изменилось: Текума  с  парой
десятков солдат оказался зажатым между двумя  отрядами,  каждый  из  которых
численно превосходил его охрану.
   Если бы он вздумал продолжать словесную стычку, дело могло обернуться для
него совсем скверно.
   Мара пристально всмотрелась в застывшие черты свекра:
   - Я не желаю между нами вражды, Текума. Твои  разногласия  с  моим  отцом
имели лишь политические корни. - Со вздохом более красноречивым, чем  слова,
она покачала головой. -  И  то,  что  сделала  я,  тоже  было  сделано  ради
политических целей... мы оба это знаем. И потом...  -  Не  дав  ему  времени
ответить, Мара продолжила:
   - Если бы ты сейчас погиб... у Джингу из Минванаби не осталось бы никаких
реальных соперников в Игре. Нет, я не прошу  тебя  быть  моим  союзником.  Я
только хочу, чтобы ты не был моим врагом.
   Кулак Текумы, поднятый, чтобы  подать  сигнал  воинам,  разжался.  Свекор
бросил на Мару быстрый взгляд.
   - Минванаби... да. Он уже считает себя достаточно  могущественным,  чтобы
выступить против  меня.  -  Властитель  Анасати  вздохнул,  осознав  наконец
спокойную силу в  осанке  Мары.  -  Вероятно,  твое  участие  может  кое-что
изменить. - Он покачал головой. - Я недооценил тебя. Может  быть,  и  Джингу
сделает ту же ошибку. - После минутного безмолвия Текума поклонился  в  знак
прощания:
   - Ну хорошо, Мара. Вот что я могу тебе пообещать: до тех пор  пока  Айяки
жив, я не  буду  препятствовать  тебе  в  твоем  стремлении  причинить  урон
Минванаби. Но я не  дам  таких  заверений,  если  будут  затронуты  интересы
Анасати. Между нами по-прежнему много разногласий. Но если  уж  моему  внуку
суждено унаследовать мантию Акомы, то ты, властительница,  убедишься:  я  не
забываю своих обещаний. Если же с ним случится какое-нибудь зло, прежде  чем
он вступит в права  наследства,  то  с  этого  мгновения  твоя  жизнь  будет
измеряться минутами.
   Текума кратко приказал своей свите построит