ужанки  -  ведь  в  твоих  владениях  тебе
подвластны многие тысячи душ.
   Маре стало дурно; она зажмурилась и стиснула  зубы,  чтобы  не  поддаться
острому желанию выкрикнуть бессмысленные проклятия. Во  рту  пересохло.  Кто
она такая, чтобы променять жизнь и счастье Камлио,  пусть  даже  ради  блага
собственной семьи? А ведь закон Империи давал ей такое право.
   - Нет.
   Это слово далось ей с  трудом,  но  прозвучало  твердо,  хотя  душу  Мары
обуревали сомнения. Боги, каким же  бесчестным  созданием  она  стала,  если
ставит судьбу какой-то строптивой служанки  превыше  блага  и  жизни  своего
дома, мужа и детей! Чего стоит одна жалкая потаскушка,  когда  речь  идет  о
чести властительницы Акомы, о безопасности всех, кого она любит,  об  основе
власти самого Ичиндара, в конце концов? В прежние времена она не задумываясь
приказала бы какой-нибудь служанке или рабыне выполнить то, чего требуют эти
турильцы; но сегодня, когда все зависит от одного ее  слова,  она  не  могла
потребовать такой жертвы.
   В наступившей напряженной тишине, когда у  ошеломленных  мужчин  отнялись
языки и Сарик тщетно пытался скрыть изумление и страх, явственно  написанные
на его лице, зазвучал голос Мираны.
   - Я закончила чесать шерсть, - сообщила она,  словно  дела  хозяйственные
были куда важнее людских жизней и судеб. Но ее руки  дрожали,  когда  Мирана
складывала шерсть и  приспособления  для  рукоделия  в  корзинку.  Мара  это
видела. Хотаба лишь обернулся и кивнул  жене.  Спутница  его  жизни  встала,
укутала плечи вязаными шалями с бахромой и жестом предложила Маре  следовать
за ней.
   Властительница Акомы колебалась:  долг  правителя  -  отвечать  за  своих
людей, и она собиралась добиваться, чтобы  ее  оставили  вместе  со  свитой.
Однако Мирана, словно угадав ее мысли, едва заметно покачала головой.
   - Иди, госпожа, - с поклоном прошептал Сарик,  получив  торопливый  совет
Лайапы. - Здесь свои порядки, а ты сделала все, что могла. Если упрешься  на
своем, как бы не испортить  все  дело,  которое  привело  нас  сюда.  Лайапа
считает, что Мирана достаточно хорошо знает своего мужа и что  нужно  делать
так, как он велит. И по-моему, стоит прислушаться к его совету.
   Напоследок  Мара  метнула  высокомерный  взгляд  на  Хотабу,  чтобы   тот
хорошенько уразумел: никакие турильцы не заставят ее плясать под свою  дудку
и если она что-то делает, значит, у нее есть для этого  собственные  резоны.
Затем, гордо выпрямившись, она присоединилась  к  Миране,  направлявшейся  к
выходу.
   Люджан дернулся было вслед за ней, но Мара жестом остановила  его.  Среди
этих варваров ни один из них не был в безопасности,  да  и  что  может  один
безоружный воин против толпы горцев? Видимо, Мирана это понимала.
   - Оставайся-ка здесь с моим  мужем,  воин,  -  снова  заговорила  она.  -
Наплети ему, какой ты свирепый в бою и неутомимый в постели.  Я  не  задержу
твою госпожу надолго.
   Для Мары у нее нашлось другое утешение:
   - Не беспокойся, твою служанку не тронут, пока это дело не будет решено.
   Сжав с неожиданной в старухе силой руку Мары, Мирана  подтолкнула  ее  за
порог.
   Холодным воздухом им обожгло лица, так что кровь прилила к щекам.  Мирана
шла быстро, увлекая Мару  за  собой  и  не  давая  времени  передумать.  Они
свернули в проулок, где, судя по ароматам, пекари заканчивали  свои  дневные
труды. Какая-то собачонка  жадно  заглатывала  корки,  которыми  кормила  ее
девочка с косичками. При виде этой  картины  Мара  вспомнила  о  собственной
дочери: дорастет ли она до тех лет, когда заводят любимого зверька?
   Мара споткнулась, и Мирана поддержала ее.
   - Не раскисай, - сказала ока на языке цурани с сильным акцентом.  -  Тебе
хватило сил, чтобы покинуть родные места, бросить вызов Ассамблее и  явиться
к нам. Так теперь уж нечего жалеть себя.
   Мара подняла голову.
   - Разве моя судьба для тебя что-нибудь значит? -  в  недоумении  спросила
она.
   - Ничего не значит, - обыденным тоном ответила Мирана.  Ее  темные  глаза
выжидающе остановились на властительнице Акомы. - Ничего бы не  значила  для
меня твоя судьба, будь ты похожа на тех цурани, которых мы  знавали  прежде.
Но ты не такая. Хотаба убедился в этом, когда предложил променять служанку.
   Мара еще выше вскинула голову:
   - Она не моя собственность, чтобы я ею торговала,  даже  ради  избавления
моей семьи от грозящих  ей  опасностей.  Я  предоставила  ей  выбор,  и  она
осталась со мной по собственной воле. Камлио не рабыня...
   Мирана пожала плечами, отчего бахрома ее шали  заколыхалась  на  холодном
пронизывающем ветру.
   - Верно, и по нашим законам тоже ты не вправе  торговать  ею.  Однако  на
твоей родине господа распоряжаются судьбами, своих слуг, рабов и  детей  как
им вздумается. И считают, что боги ниспослали им такое право.
   - Они верят в это, - осторожно ответила Мара.
   - А ты?
   Вопрос Мираны хлестнул, как пастушеский кнут.
   - Не знаю, во что верю я, - хмуро призналась Мара. - Пожалуй, в одно. Как
Слуга Империи, я поставила интересы государства и народа  превыше  всего.  И
теперь не могу ценить свою жизнь выше любой другой жизни.  Камлио  со  мной,
потому что я поклялась одному человеку охранять ее. Тот, кто доверил мне  ее
безопасность, ничем не хуже меня. Существует понятие чести, суть которого  -
слепое  повиновеиие  обычаям,  но  существует  и   другое   понятие   чести,
объемлющее... гораздо больше.
   Взгляд Мираны стал пронзительно-острым.
   - Ты другая. Она разговаривала скорее сама с собой, чем с Марой. - Молись
богам, чтобы твоей непохожести оказалось достаточно для освобождения.  Я  на
твоей стороне. Но никогда не забывай: турильские мужчины  более  искренни  и
великодушны, когда рядом нет женщин. У нас суровая страна, и тот, кто  будет
проявлять мягкость, рискует потерять жену, добытую в набеге.
   - У него отобьет жену другой? - изумилась Мара.
   Сморщенные губы Мираны сложились в лукавую ухмылку.
   - Может, уведет другой. А то и хуже - жена сама покинет его дом и очаг  и
в знак презрения за слюнтяйство... набьет одеяло снегом.
   - Вы так делаете? - Мара расхохоталась, забыв про свои невзгоды.
   - А как же.
   Заметив, что гостья озябла, Мирана стащила с себя одну из теплых шалей  и
накинула ее Маре на плечи; от шали пахло дымом и грубой овечьей шерстью.
   - Давай зайдем в мою любимую пекарню. Там  в  этот  час  сладкие  булочки
прямо из печи. Я тебе расскажу, чем мы тут еще занимаемся помимо  исполнения
своей главной обязанности - делать вид, что  принимаем  всерьез  кукареканье
наших драчливых мужчин.

***

   В отличие от дымной духоты дома Совета воздух  в  пекарне  резко  обдавал
сухим жаром печей, особенно уютным  во  влажном  климате  высокогорья.  Мара
неловко присела на  деревянный  стул.  В  этих  промозглых  горах  цуранские
подушки вряд ли были бы уместны на  каменном  полу.  Не  привыкшая  к  такой
мебели, Мара то и дело меняла положение туловища  в  попытке  найти  удобную
позу, однако ей ничего не оставалось, кроме как покориться  необходимости  и
провести вечер в легкой светской болтовне. Мирана, как  и  супруга  вождя  в
Лозо, как видно, была  не  прочь  потолковать  о  пустяках,  пока  городские
старейшины держат совет.
   - Мужчины бывают такими детьми, тебе не кажется?
   Мара изобразила вежливую улыбку:
   - В таком случае твой муж - очень сердитый ребенок.
   Мирана  рассмеялась,  устраиваясь  напротив  за  деревянным  столом,   на
поверхности которого имелись желоба, куда хозяева пекарни, не  отрываясь  от
болтовни с гостями, выкладывали свежие хлебы.
   Мирана откинула с головы все  свои  многочисленные  платки  и  шали,  под
которыми обнаружились седые волосы, стянутые плетеным шерстяным шнурком.
   - Хотаба? - снисходительно вздохнула она. - Он пустозвон, но я его люблю.
Грозится прибить меня за длинный язык уже сорок два года, чуть ли не с  того
самого дня, когда он перекинул меня через плечо и дал деру через перевал  от
моих братьев и отца. Но за всю жизнь он ни разу  не  поднял  на  меня  руку.
Видишь ли, Мара, у нашего народа  принято  бросаться  страшными  угрозами  и
жуткими оскорблениями.  Похвальба  у  нас  -  род  искусства,  и  затейливое
ругательство вызовет у оскорбленного скорее восхищение, нежели негодование.
   Тут она смолкла - у стола остановился юноша в вязаной шерстяной  фуфайке,
с подносом в руках. Перейдя на турильский, Мирана заказала  горячие  сладкие
хлебцы и подогретый сидр. Потом,  взглянув  на  обведенные  темными  кругами
глаза Мары, добавила к заказу вина. Юноша принял  у  Мираны  три  деревянных
кружка с просверленными  дырками  и  кинулся  выполнять  заказ,  ежесекундно
оглядываясь назад в надежде, что жена вождя на него не смотрит  и  он  может
разглядеть заморские одежды Мары.
   Пока не вернулся слуга с едой и питьем, Мирана поддерживала ни к чему  не
обязывающую беседу, а потом Мара  сделала  вид,  что  занялась  едой.  Из-за
пережитых волнений она не чувствовала голода, хотя от грубого черного  хлеба
шел восхитительный запах, а питье вовсе не оказалось такой кислятиной, как о
нем твердили ветераны турильских войн.
   За окном сгустилась тьма; по улице прошла стайка  щебечущих  девушек  под
надзором юношей - слуг или, может быть,  братьев,  которые  несли  дымящиеся
факелы,  освещая  путь.  В  глубине  пекарни  подмастерье  вынимал  из  печи
последние хлебы, а угли в топке меняли красный  цвет  на  серый,  покрываясь
пленкой пепла.
   Мару точило беспокойство. Вино согрело ее, но от тревоги руки  оставались
холодными и влажными. Она занимается пустопорожней болтовней, а где  Камлио?
Что с Сариком, Люджаном и солдатами? Самое ужасное - имеет ли Хокану хотя бы
малейшее  представление,  куда  она  запропастилась  после  визита  в   храм
Туракаму?  Тогда  она  сумела  отправиться  в  путешествие,  сбив  с   толку
преследователей, но теперь все это вспоминалось как во сне - такими далекими
казались дела Империи отсюда, где мужчины задиристы и хвастливы, где  всегда
туман и облака.
   - Зачем тебе понадобилось  искать  у  нас  тех,  кто  владеет  искусством
магии?
   Внезапный вопрос Мираны смущал прямотой. Мара вздрогнула, едва не выронив
глиняную кружку с остатками сидра. Вдруг  до  нее  дошло,  что  их  болтовня
просто позволяла престарелой собеседнице  выбрать  благоприятный  момент,  и
теперь не имело никакого смысла молчать, скрывая правду.
   - С годами я поняла, что Ассамблея Магов - это петля  на  шее  Империи  и
населяющих ее народов. В наших традициях много несправедливого, и  я  хотела
бы это изменить. Между домами Акомы и  Анасати  существует  кровная  вражда.
Маги запретили применять силу для решения этого давнего  спора,  но  тяжесть
гнева Ассамблеи не ложится в равной мере на обе стороны,  как  того  требует
справедливость.  Свободу  действий  Акомы  они  ограничили  весьма  жесткими
рамками, тогда как  господам  из  Анасати  многое  сходит  с  рук.  Им  было
дозволено подсылать убийц к союзникам Акомы. Как  это  ни  прискорбно,  убит
отец моего мужа. Теперь не  осталось  никаких  сомнений:  эдикт  Всемогущих,
лишающий Акому права на месть, - это всего лишь уловка, маскирующая истинные
цели магов. Я стремлюсь к переменам вопреки желаниям Ассамблеи, поэтому я  и
мои дети оказались в опасности.
   - Так, значит, все твои возвышенные цели на деле  сводятся  к  стремлению
выжить?
   Мара в упор взглянула на старуху, понимая, что остротой ума та не уступит
властительнице Изашани.
   - Можно сказать и так. Но я предпочитаю думать, что действовала  бы  так,
даже если бы ничто не угрожало моей семье и всем, кого я люблю...
   - Покинув свои владения, ты отправилась не куда-нибудь, а именно в Турил,
- перебила ее Мирана. - Почему?
   Мара бессознательно крутила между пальцами почти уже пустую кружку.
   - Чо-джайны иносказательно дали мне понять, что было  бы  разумнее  всего
избрать путь на восток. Маг Малого пути, затаивший зло против  Ассамблеи  за
прошлую обиду, советовал искать разгадку именно здесь. Я нахожусь в  Туриле,
потому что мой род прервется, если я не получу ответа на свои вопросы. И еще
потому, что слишком много страданий выпадает  на  людскую  долю  по  милости
политики и Игры Совета. Многие из тех, кого я любила, переселились в чертоги
Красного бога. И виною тому - наша жажда власти. Несправедливость и убийства
во имя чести не прекратятся,  если  Ассамблее  будет  позволено  перехватить
власть у Императора и восстановить пост Имперского Стратега.
   Спокойно сложив руки и уткнувшись взглядом  в  усыпанный  крошками  стол,
Мирана,  казалось,  обдумывает  услышанное.  Наконец  она,  видимо,  приняла
решение:
   - Тебя выслушают.
   Маре не осталось времени поломать голову над тем,  каким  образом  Мирана
намеревается повлиять на мнение мужчин в Совете. Не заметила она  ни  обмена
знаками, ни поданного сигнала, однако в  следующую  минуту  хлопнул  входной
полог, впустив облако морозного пара. Порывом воздуха  задуло  три  масляные
лампы из четырех, освещавших опустевшую пекарню.
   Вошел старый горец  в  тяжелом  плаще.  Огонь  оставшейся  лампы  освещал
вошедшего со спины, и в багряных отсветах угасающих углей  очага  черты  его
лица едва угадывались. От множества шерстяных одежек,  надетых  одна  поверх
другой, пахло квердидрами; с ушей, едва видимых под капюшоном, свисали диски
из раковин коркара - они крутились  и  поблескивали  при  каждом  шаге.  Что
касается лица, то  в  тени  надвинутого  капюшона  Маре  ничего  не  удалось
разглядеть.
   - Встань, - повелительно прошептала Мирана.  -  Выкажи  почтение,  ибо  с
тобой будет говорить Калиани.
   Незнакомое слово заставило Мару удивленно поднять брови.
   - Калиани - традиционное  имя,  которое  носят  самые  могущественные  из
посвященных в тайны, - объяснила Мирана, чтобы сгладить замешательство Мары.
   Закутанная фигура приблизилась, и по тому,  как  искрилась  и  вспыхивала
кайма накидки, стало ясно,  что  это  не  просто  накидка,  а  мантия  мага,
расшитая по краю драгоценными серебряными блестками. Узор складывался в руны
или, быть может, тотемы более сложные, чем те, что украшали  дверные  косяки
домов. Мара поклонилась с таким же почтением, какое выказала бы Всемогущему,
посетившему ее дом.
   Турильский маг, никак не ответив на поклон,  откинул  капюшон...  и  Мара
увидела копну серебряных волос,  заплетенных,  как  у  Мираны,  в  косицы  и
уложенных в подобие  короны.  Под  этим  сооружением  из  косичек  оказалось
сморщенное лицо древней старухи.
   Женщина! У Мары перехватило дыхание.
   - В вашу Ассамблею Магов допускаются женщины? -  воскликнула  она,  забыв
всякие приличия.
   Старуха вскинула голову,  зазвенев  тяжелыми  подвесками;  в  ее  повадке
появилось опасное раздражение.
   - Благодарение богам, у нас тут нет ничего похожего  на  вашу  Ассамблею,
Мара из Акомы.
   У  входа  в  пекарню  появились  две  горожанки  с  очевидным  намерением
закончить здесь свои вечерние дела. С порога разглядев закутанную  колдунью,
они отвесили торопливый поклон и молча попятились на улицу. Вошедший  следом
юноша тоже повернулся и поспешил прочь. Входной полог упал,  закрывая  вход,
но в комнате, казалось, стало холоднее.
   - Прости меня, - почти  заикаясь,  пробормотала  Мара.  -  Властительница
Калиани, я приношу извинения, но я и предположить не могла...
   - У меня нет титула. Можешь обращаться ко мне просто - Калиани, -  сменив
гнев на милость, разрешила кудесница
   Она  уселась,  зашуршав  одеждами,  расправила  длинные  рукава,  сложила
миниатюрные высохшие руки и вдруг стала похожей на обычную печальную  старую
женщину.
   - Я знаю, что в вашей  имперской  Ассамблее,  -  слова  ее  вылетали  как
плевки, - принято убивать всех девочек,  у  которых  обнаружился  магический
дар. Моя предшественница на этом посту бежала из  провинции  Лаш.  Она  едва
спасла свою жизнь, а вот три ее сестры оказались не столь удачливы.
   Мара прикусила губу: она чувствовала легкую  дурноту  из-за  перенесенных
волнений и выпитого  вина,  которое  в  сочетании  с  изматывающей  тревогой
произвело не слишком благотворное действие.
   - Мне рассказывал об этом маг Малого пути, который  ненавидел  Ассамблею.
Но в душе я не могла заставить себя поверить в такую жестокость.
   Светлые глаза Калиани были бездонно глубокими, когда  они  встретились  с
глазами Мары.
   - Можешь поверить, ибо это правда.
   Потрясенная Мара стиснула  зубы,  чтобы  сдержать  дрожь:  на  нее  снова
нахлынул страх за оставленных дома дорогих людей. От Калиани -  хрупкой,  по
виду похожей на обыкновенную старую  бабушку,  закутанную  от  сквозняков  в
сотню  одежек,  -  исходила  сила,  заставляющая  кровь  стынуть  в   жилах.
Осознавая, что каждое ее слово будет  придирчиво  взвешено,  Мара  поспешила
задать вопрос, пока ее не покинули остатки храбрости:
   - Мне говорили, что Ассамблея боится вас. Почему?
   - Это правда, - бросила в ответ Калиани. Она хрипло захихикала; от  этого
звука, более похожего на карканье, пробирал озноб. -  У  тебя  на  родине  с
рабами обращаются жестоко и при этом утверждают, что такова воля богов. Ваши
властители соперничают друг с другом и убивают - во имя чести. Но  чего  они
этим достигают? Славы? Нет. Благословения небес? Нет  и  еще  раз  нет.  Они
теряют сыновей, затевают войны, сами принимают смерть на собственных мечах -
и все зря, властительница Мара. Их одурачили. Их хваленая честь -  не  более
чем фетиш, это оковы, дробящие народную силу. Пока в Игре  Совета  род  идет
против рода. Ассамблея хозяйничает  в  стране.  Ее  власть  огромна,  но  не
беспредельна да и не так уж неодолима.
   В откровенности чародейки Маре померещился проблеск надежды.
   - Значит, ты могла бы мне помочь? - спросила она.
   Тут морщинистое лицо старухи превратилось в непроницаемую маску.
   - Помочь тебе? Это еще предстоит решить. Тебе придется проделать со  мной
небольшое путешествие.
   Мара пришла в ужас: она боялась оставить Люджана, Сарика, а  более  всего
Камлио в лапах диких горцев.
   - Куда же мы отправимся?
   - Есть вещи, которые тебе следует увидеть. Совет  моих  собратьев  должен
выслушать твои доводы, твою  историю  и  допросить  тебя.  -  Словно  угадав
причину смятения Мары, Калиани смягчила свое непреклонное требование:
   -  Это  займет  времени  не  больше,  чем  нужно  двум  женщинам,   чтобы
побеседовать. А то как бы твои воины не обеспокоились за тебя и не  наделали
глупостей.
   - Тогда я в твоем распоряжении, - решительно сказала Мара.
   Понимая, что другого случая  не  представится,  она  приняла  предложение
Калиани, но не ожидала, что дальнейшие события будут разворачиваться с такой
быстротой. Турильская колдунья перегнулась через узкую столешницу,  твердыми
сухими пальцами взяла Мару за запястье и произнесла какое-то слово.
   Мара услышала только первый шипящий слог. Шум в ушах, яростный как грохот
штормовой волны, заглушил остальное. Пол ушел из-под ног; пропал и стул,  на
котором она сидела. Стены пекарни раздались в  стороны  и  исчезли,  уступив
место простору завывающей серой пустоты.
   Время застыло. Воздух стал холодным и разреженным.  К  стыду  всех  своих
предков, Мара чуть не закричала от страха, но переход через бездну столь  же
внезапно закончился.
   Так же бесцеремонно возвращенная на землю,  Мара  обнаружила,  что  стоит
посреди площади, освещенной шарами чо-джайнов. Калиани все  еще  сжимала  ее
запястье. Рука  колдуньи  была  тверда,  тогда  как  собственная  рука  Мары
дрожала,  как  пламя  свечи  на  ветру.  Не  в  пример  цуранским   городам,
расположенным на равнинах, здешние здания, вырубленные  в  крутых  гранитных
склонах, поднимались ярусами. Открытое пространство в нижней  части  долины,
где стояла Мара, было окружено террасами. Взгляд Мары скользил  вдоль  линии
колонн, контрфорсов и арок, возведенных с изумительным мастерством.  Опорами
для деревянных