цера, служившего намного  лучше,  чем  от
него могли бы ожидать.  А  возможно,  их  дружбе  способствовала  и  веселая
общительность Люджана, столь не похожая на постоянную замкнутость  командира
авангарда.
   Внезапно Папевайо напрягся. В коридоре послышались тихие  шаги.  Судя  по
тому, что Люджан оставил при себе очередной протест, он также  насторожился.
Оба офицера обменялись бесшумными  жестами,  мгновенно  достигнув  согласия.
Некто, не  желавший  быть  обнаруженным,  приближался  со  стороны  наружной
галереи. Папевайо  заранее  разложил  новые  циновки  на  всех  пересечениях
коридора  вокруг  спальни  Мары.  Их  шорох  неминуемо  должен  был   выдать
присутствие любого, кто наступит на них, войдя в коридор.
   Этот звук и послужил им сигналом. Не говоря ни слова, Люджан обнажил  меч
и занял позицию у двери. Папевайо прислонил копье к стене со стороны сада, а
затем вынул из ножен сразу и меч, и кинжал. Отблеск лунного  света  сверкнул
на покрытых лаком доспехах, когда он улегся на место Мары, положив оружие  у
постели.
   Потянулись  томительно  долгие  минуты.  Затем  перегородка,   отделяющая
спальню от зала рядом с садом, бесшумно  отодвинулась.  Незваный  гость  без
колебаний молнией устремился в образовавшийся просвет, уже занося кинжал для
удара. Он быстро склонился над телом, которое, как он полагал,  принадлежало
властительнице Акомы.
   Папевайо откатился направо и,  мгновенно  вскочив,  принял  боевую  позу,
готовый мечом и кинжалом парировать удар; клинок ударил о клинок.  Люджан  в
это время зашел  сзади  убийцы,  намереваясь  отрезать  преступнику  путь  к
бегству.
   Слабый лунный свет все же выдал его, отбросив на пол длинную тень. Клинок
убийцы вспорол подушку, и пух джайги белой метелью закружился в воздухе.  Он
отпрянул и, обнаружив, что попал в западню, изготовился к  схватке.  Одеяние
носильщика никого не могло бы ввести в заблуждение: он двигался с  быстротой
и точностью искусного воина. Он метнул кинжал в Папевайо. Командир авангарда
отклонился в  сторону.  Мнимый  носильщик  беззвучно  промчался  мимо  него,
увернувшись от удара меча, который  лишь  полоснул  его  по  спине.  Прорвав
бумажную перегородку, он кинулся прочь по садовой тропинке.
   Люджан пустился в погоню, выкрикнув:
   - Он в саду!
   В ту же секунду  коридоры  загудели:  на  помощь  спешила  стража  Акомы.
Сдвигались  перегородки,   открывались   проемы;   в   образовавшийся   хаос
решительным шагом вступил Кейок, выкрикивая приказы, которые выполнялись без
промедления. Воины развернулись веером и начали методично  прочесывать  сад,
копьями нанося удары в гущу кустарников.
   Поднявшись на ноги, Папевайо собрался присоединиться  к  поискам,  однако
Кейок тронул его за плечо:
   - Он удрал?
   Командир авангарда лишь пробормотал проклятье. По долгому  опыту  он  мог
заранее предугадать, каков будет следующий вопрос военачальника, и  не  стал
дожидаться, пока этот вопрос будет задан:
   - Он прячется где-то в саду, но если ты хочешь знать, как он  выглядит  -
тебе лучше порасспросить Люджана. Он мог разглядеть убийцу в лунном свете, а
с моей стороны это была просто тень. - Папевайо  помолчал,  дожидаясь,  пока
Кейок пошлет за бывшим разбойником, а потом задумчиво добавил:
   - Он среднего роста, левша. И  изо  рта  у  него  сильно  пахнет  соленым
йомахом.
   Люджан дополнил описание:
   - На нем туника и веревочный пояс носильщика, но подошвы его сандалий  из
тонкой мягкой кожи, а не из дубленой кожи нидр.
   Подозвав двух солдат, оказавшихся поблизости, Кейок коротко приказал:
   - Обыщите комнаты, отведенные носильщикам Кеотары. Выясните, кого нет  на
месте. Он и есть тот, кто нам нужен.
   Минутой позже два  других  воина  приволокли  обмякшее  тело,  в  котором
Папевайо  с  Люджаном  опознали  убийцу.   Ко   всеобщей   досаде,   мнимому
"носильщику"  хватило  времени,  чтобы  вонзить  второй   кинжал,   размером
поменьше, себе в живот.
   Кейок плюнул на труп.
   - Жаль, что он умер почетной  смертью  -  от  клинка.  Вне  сомнения,  он
получил  на  это  разрешение  своего  господина,  прежде  чем  приступил   к
исполнению задания. - Послав слугу к солдатам с приказом  прекратить  поиски
убийцы, военачальник добавил:
   - По крайней мере этот пес предвидел возможность неудачи.
   Следовало без дальнейших проволочек донести обо  всем  происшедшем  Маре.
Кейок махнул рукой в сторону трупа:
   - Уберите эту падаль. Но сохраните какую-нибудь часть, по  которой  можно
будет его опознать. - Под конец он одобрительно кивнул Люджану и Вайо:
   - Ну что ж, все сделано как  следует.  Используйте  остаток  ночи,  чтобы
поспать.
   Когда глава воинских сил Акомы  скрылся  в  темноте,  оба  офицера  молча
переглянулись: Кейок редко бывал щедр на похвалу. Потом Люджан  ухмыльнулся,
а Папевайо многозначительно кивнул. Отлично поняв друг Друга, они свернули в
сторону солдатских  казарм,  чтобы  пропустить  глоток-другой  за  компанию,
прежде чем отправиться на честно заработанный отдых.

***

   Барули из Кеотары вышел  к  завтраку  в  самом  гнусном  настроении.  Его
красивое лицо опухло, а глаза покраснели, словно  во  сне  его  преследовали
кошмары. И все-таки можно было сказать почти наверняка:  гостя  угнетало  не
известие об убийце, проникшем вместе с  его  свитой  во  владения  Акомы,  а
бедственное и унизительное положение, в которое он угодил из-за  собственной
расточительности.
   Мара не забыла, как во время вчерашнего ужина Барули  совершенно  потерял
самообладание, и теперь ей было ясно: не настолько он искушен  в  лицемерии,
чтобы делать вид, будто не было никакого покушения на ее жизнь.
   - Друг мой, у тебя удрученный  вид!  Твои  покои  оказались  недостаточно
удобными? Ты плохо спал?
   Барули постарался сделать свою улыбку как можно более лучезарной:
   - О нет, госпожа. Отведенные мне комнаты  выше  всяких  похвал,  но...  -
Помрачнев, он вздохнул. - Просто у меня тяжело на душе. А насчет того  дела,
о котором я упоминал вчера... смею ли я  рассчитывать  на  твое  терпение  и
снисходительность?.. Если бы тебя не затруднило...
   От былой сердечности Мары не осталось и следа:
   - Все не так просто, как ты думаешь, Барули.
   В воздухе витал умиротворяющий аромат свежеиспеченного  тайзового  хлеба.
На столе остывали аппетитные яства, но Барули чувствовал, что  ему  кусок  в
горло не полезет. Он оцепенело уставился на хозяйку. Щеки  его  побагровели,
что было уж совсем не по-цурански.
   - Госпожа, - начал он, - боюсь, тебе неведомо, на какие бедствия ты  меня
обречешь, если ответишь отказом на мою смиренную просьбу.
   Мара молча подала знак кому-то, ожидавшему за перегородкой слева от  нее.
В ответ скрипнули доспехи, и на виду показался Кейок, несущий  окровавленную
голову убийцы. Без лишних церемоний он положил  ужасный  трофей  на  плоскую
тарелку перед юным отпрыском Кеотары.
   -  Ты  знаешь  этого  человека,  Барули,  -  не  вопрошая,  а  утверждая,
произнесла Мара.
   Никогда прежде он не слыхал,  чтобы  властительница  Акомы  разговаривала
подобным тоном. Именно ее голос, а не вид отрубленной головы, потряс  Барули
до глубины души. Он побледнел:
   - Это был мой носильщик, госпожа. Что произошло?
   На него упала тень офицера, и  солнечная  комната  вдруг  показалась  ему
холодной.
   - Нет, Барули, не носильщик. Это убийца. - Слова Мары падали  как  камни,
сорвавшиеся с кручи.
   Юноша моргнул, бессмысленным взглядом уставившись в  пространство.  Затем
пришло понимание. Он сгорбился, опустив голову. Прядь черных волос свесилась
ему на глаза.
   - Господин моего отца... - с трудом выдавил  он  из  себя,  назвав  таким
образом Джингу из Минванаби.
   Мара даровала ему минутную передышку, предложив Кейоку сесть рядом с ней.
Когда Барули собрался с силами настолько, чтобы встретиться с ней  взглядом,
она кивнула:
   - Несомненно, этот человек был агентом Минванаби. Точно так  же,  как  ты
был агентом своего отца.
   Барули    хватило    ума    понять,    что    возражать     бессмысленно.
Растерянно-затравленное выражение исчезло с его лица.
   - Я прошу о смерти, подобающей воину, Мара, - заявил он.
   Мара уперлась в покрытый скатертью стол стиснутыми кулаками.
   - Смерти, подобающей воину, Барули? - гневно  и  насмешливо  переспросила
она. - Воинами были мой отец и брат. Кейок - тоже воин. Я  сама  смотрела  в
лицо смерти, так что даже у меня больше оснований называть себя воином,  чем
у тебя.
   Ощутив нечто такое, чего он никогда прежде не замечал в  женщинах,  юноша
без привычного изящества вскочил на ноги, так что чашки на столе зазвенели.
   - Я не дамся вам  в  руки,  госпожа,  и  не  позволю  повесить  себя  как
преступника!..
   С этими словами Барули выхватил кинжал из складок туники.
   Меч Кейока уже был наготове для защиты властительницы, но,  когда  Барули
повернул кинжал острием к собственной груди, военачальник понял: сын Кеотары
не помышлял о нападении.
   Мара резко выпрямилась; ее приказ прозвучал как удар бича:
   - Убери кинжал, Барули. - Видя, что юноша  колеблется,  она  снизошла  до
объяснений:
   - Никто не собирается тебя вешать. Ты глупец, но не убийца. Тебя отправят
домой, чтобы ты объяснил отцу,  как  это  вышло,  что  его  собственный  дом
оказался под угрозой из-за союза с Джингу.
   Посрамленный красавец молча отступил; ему нечего  было  возразить.  Смысл
слов Мары не сразу дошел до  его  сознания,  но  вывод  был  неоспорим:  его
использовали, безжалостно надругавшись над  самыми  сокровенными  чувствами.
Убийственно  серьезный  и,  как  видно,  мгновенно  излечившийся  от  нежной
страсти, Барули низко поклонился.
   - Воздаю тебе должное, госпожа. Ты заставила меня предать отца.
   Если дать волю порывистой натуре Барули, то, скорее всего, он  предпочтет
восстановить свою попранную честь и бросится на собственный меч, как  только
покинет пределы Акомы. Мара понимала это и старалась поскорее придумать, как
избежать такого исхода: его самоубийство лишь  побудило  бы  Кеотару  к  еще
более решительной поддержке мстительных планов Джингу Минванаби. Нет, смерть
этого мальчика не входила в планы Мары.
   - Барули...
   - Да, госпожа? - Его удерживала на  месте  не  столько  надежда,  сколько
парализующее сознание катастрофы.
   Мара жестом велела  Барули  сесть,  он  неловко  повиновался.  Запах  еды
вызывал у него легкую тошноту, а стыд тяжелым грузом давил на плечи.
   Мара не могла подсластить горький вкус  поражения;  но  смерть  Бантокапи
научила ее не злорадствовать, одержав победу.
   - Барули, я не жалею о том, что сделано, - мягко сказала она.  -  Я  лишь
защищала то, что обязана защищать. Но у меня нет никакого желания  причинять
тебе лишние неприятности. Да, твой отец служит моему злейшему врагу, но  это
не более чем прихоть судьбы - твоей и моей.  Давай  не  будем  ссориться.  Я
верну тебе большую часть твоих великолепных даров в обмен на два обещания.
   Казалось, безвыходность помогла Барули обрести былую гордость:
   - Не жди, что я предам честь Кеотары.
   - А я и не стала бы тебе это предлагать, - заверила его Мара. -  Но  если
когда-нибудь ты  унаследуешь  -  после  отца  и  брата  -  титул  властителя
Кеотары... я прошу тебя не поддерживать традицию Тан-джин-ку. Ты согласишься
покончить с вассальной зависимостью твоего дома от Минванаби?
   Барули пренебрежительно махнул рукой:
   - Такой момент вряд ли  наступит,  госпожа  Мара.  Шансы,  прямо  скажем,
ничтожны.
   Наследником был старший брат Барули, а отец отличался отменным здоровьем.
   Словно в ответ на возражения юноши Мара указала ему на себя:  разве  сама
она не стала властительницей, когда меньше  всего  этого  ожидала?  Кому  из
смертных наперед известно, что принесет ему судьба?
   Стыдясь вспыхнувшей надежды, Барули спросил:
   - А второе условие?
   - Если ты придешь к власти, то будешь должен оказать мне одну  услугу.  -
Мара плела свою сеть с осторожностью дипломата. - Случись так,  что  я  умру
или расстанусь с мантией правящей властительницы, ты ничем не будешь  обязан
моему преемнику.  Но  если  я  буду  жива,  а  ты  унаследуешь  Кеотару,  то
один-единственный раз ты должен будешь исполнить мое желание. Это может быть
просьба поддержать меня в делах торговых, или в военных, или в Игре  Совета.
Сделав это, ты будешь свободен от дальнейших обязательств.
   Барули пустыми глазами уставился на скатерть, но напряженность  его  позы
свидетельствовала, что мысленно он взвешивает свои возможности. Мара  ждала,
неподвижная, как изваяние,  в  блеске  солнечных  лучей,  проникающих  через
перегородки. Второе условие она добавила  по  наитию,  чтобы  отвлечь  мысли
юноши  от  самоубийства,  но  пока  он  сидел,  обдумывая  предложение,   ее
собственные мысли забежали уже далеко вперед: она поняла, что ей открываются
новые многообещающие пути, ведущие к успеху в Игре Совета.
   Поставленный перед выбором, когда, с одной стороны, его ожидали смерть  и
разорение семьи, а с другой - маячила возможность оттянуть расплату за  свои
безумства, дав обещание, которое, быть может, никогда не придется исполнять,
Барули быстро принял решение:
   - Госпожа, я говорил опрометчиво. Твои  требования  таят  в  себе  немало
опасностей, и  все  же  я  выбираю  жизнь.  Если  боги  отдадут  мне  мантию
властителя Кеотары, я выполню твои условия. -  Он  медленно  встал;  повадка
юноши изменилась, и в  его  тоне  мелькнула  насмешка.  -  Но  поскольку  не
приходится ожидать, что ни с того ни с сего я вдруг  унаследую  Кеотару,  то
получается, что ты сваляла дурака.
   Жестокость   того,   что   предстояло   сейчас   совершить,   была   Маре
отвратительна, но ничего другого ей не оставалось.  Она  молча  подала  знак
слуге, ожидавшему за ширмой, и тот с поклоном вложил в руку хозяйки свиток с
сорванной печатью.
   - Барули, это послание предназначалось тебе, но поскольку  твой  отец  не
погнушался заслать в Акому убийц под видом слуг из твоей свиты, Джайкен счел
себя вправе прочесть, что здесь написано.
   Свиток был перевязан лентами красного цвета - цвета  Туракаму.  Чувствуя,
как ледяной холод сжимает сердце, Барули протянул непослушную руку. Он читал
манускрипт, написанный безукоризненным почерком  главного  писца  Кеотары  и
казавшийся  слишком  невесомым  для  тех  тяжких  вестей,  которые   в   нем
содержались. Пораженный в  самое  сердце  новым  горем,  юноша  задрожавшими
руками скомкал пергамент. Однако он сумел как-то сохранить самообладание:
   - Женщина, ты не менее опасное создание, чем скорпион кети... маленький и
смертоносный...
   Предлагая свои условия договора, Мара уже знала, что старший  сын  Мекаси
убит в варварском мире - еще одна жертва завоевательной кампании  Имперского
Стратега. Она расставляла силки для Барули,  не  подозревавшего,  что  титул
наследника уже перешел к нему.  Теперь  честь  не  позволяла  отказаться  от
данной клятвы.
   Дрожа от гнева, Барули в упор смотрел на женщину, которую  когда-то  имел
глупость полюбить.
   - Слушай, змея! Мой отец - крепкий мужчина, и у него  впереди  много  лет
жизни. Я дал клятву, но тебе  не  дожить  до  того  дня,  когда  ты  сможешь
потребовать ее исполнения!
   Кейок подобрался, готовый схватиться за меч, но Мара  лишь  промолвила  с
усталым сожалением:
   - Не сомневайся, я доживу и напомню о твоем долге. Подумай об этом, когда
станешь забирать обратно свои подарки. Оставь лишь певчую птицу.  Она  будет
напоминать мне о  юноше,  любившем  меня  слишком  сильно,  чтобы  сохранить
благоразумие.
   Ее искренность всколыхнула воспоминания, которые несли теперь лишь горечь
и боль. Щеки Барули пылали лихорадочным румянцем, когда он объявил:
   - Я отправляюсь сейчас же. Надеюсь, что в следующий раз -  с  соизволения
Красного Бога - увижу не расчетливую притворщицу, а ее мертвое тело.
   Он круто повернулся, не питая иллюзий: любой солдат  Акомы,  до  которого
долетели  эти  слова,  был  готов  к  немедленному   ответу   на   последнее
оскорбление. Однако Мара, положив руку на локоть  Кейока,  молча  удерживала
его на месте, пока  юноша  не  скрылся  за  дверью.  Через  некоторое  время
послышался шум, всегда возникающий при отбытии многолюдного кортежа;  вскоре
он затих вдали.
   Вошла Накойя с самой кислой миной на лице.
   - До чего же назойливый юнец, - досадливо проворчала она, однако, заметив
подавленность Мары, заговорила, не переводя дыхания, о другом. - Вот тебе  и
еще один урок, дитя. В делах сердечных мужчины ох как уязвимы. И чаще  всего
оказывается, что эти раны долго не заживают. Может, ты и выиграла эту партию
в игре, но зато нажила себе смертельного врага. Опаснее всего именно  те,  в
ком любовь переплавилась в ненависть.
   Красноречивым жестом Мара показала на мертвую голову носильщика.
   - Кто-то должен был заплатить за происки Минванаби. Какие бы  страсти  ни
обуревали душу Барули, своей цели мы достигли. Он промотал достаточную часть
состояния отца, чтобы нанести ощутимый ущерб казне Кеотары. К Джингу  начнут
приставать, чтобы он помог выпутаться верному вассалу, а нам  на  руку  все,
что причиняет беспокойство этому джаггуну.
   - Дочь моего сердца, пути судьбы редко бывают столь простыми.
   Накойя подошла ближе, и  Мара,  впервые  подняв  глаза,  увидела  свиток,
зажатый в старческих руках. Ленты и печати были оранжевые с черным; Маре и в
голову не могло прийти, что когда-нибудь она увидит  эти  цвета  под  крышей
своего дома.
   - Это только  что  доставили,  -  сообщила  первая  советница,  передавая
пергамент хозяйке.
   Не в силах сдержать дрожь в руках, Мара сорвала ленты  и  печать.  Шелест
развернувшегося свитка нарушил мертвую тишину комнаты. Лицо Мары  оставалось
бесстрастным, словно восковая маска, пока она читала послание.
   Накойя затаила дыхание; Кейоку вдруг  стало  трудно  сохранять  привычную
каменно-неподвижную стойку воина. Наконец Мара подняла глаза.
   - Как вы, вероятно, догадались, - сказала она  двум  самым  старым  своим
сподвижникам, -  властитель  Минванаби  приглашает  меня  присутствовать  на
официальной  церемонии  празднования  дня  рождения   нашего   высокочтимого
Имперского Стратега.
   Кровь медленно отлила от иссохших щек Накойи.
   - Откажись, - вырвалось у  нее.  За  все  прошедшие  поколения  на  землю
Минванаби не ступала нога ни одного человека из семьи  Акома,  разве  что  в
сопровождении солдат, вооруженных для войны. Для Мары  войти  в  дом  самого
Джингу и оказаться в обществе его союзников означало подписать себе смертный
приговор. - Твои предки как-нибудь простят этот позор, - запинаясь на каждом
слове, закончила Накойя.
   - Нет! - решительно возразила властительница Акомы. - Если я откажусь, то
рискую нанести Альмеко серьезное оскорбление, а после  предательства  Партии
Синего Колеса он может разъяриться из-за любого пустяка. - Голос изменил ей,
но трудно было  судить,  что  было  тому  причиной:  то  ли  сожаление,  что
приходится вступать в поединок с Джингу, когда она еще к этому не готова, то
ли страх за свою жизнь. Ее лицо оставалось непроницаемым, когда она объявила
о своем решении:
   - Акома не должна склониться  перед  угрозой.  Я  отправлюсь  в  цитадель
врага.
   Накойя издала слабый возглас протеста, а затем в отчаянии отвернулась.
   Видя, как горестно поникли плечи ее  наперсницы,  Мара  попыталась  найти
слова утешения:
   - Мужайся, мать моего сердца. Вспомни, если Туракаму придет по мою  душу,
властитель Минванаби не сможет праздновать победу, если  не  убьет  также  и
Айяки. Ты считаешь, он  дерзнет  бросить  вызов  соединенной  мощи  Акомы  и
Анасати, чтобы лишить жизни моего сына?
   У Накойи не было ответа на этот вопрос; она  лишь  покачала  головой.  Но
сердце говорило ей, что Джингу способен на все, лишь бы увидеть гибель своих
старинных врагов. В истории Игры Совета творились и более черные  дела  -  и
притом по причинам куда менее весомым, чем кровная