лава тонга Камои подал сигнал, и его приспешники собрались вокруг  него.
Повинуясь  следующему  приказу  магистра,  они  быстро,  в  полном  молчании
выскользнули из склада, оставив мертвых  лежать  как  лежали.  Оказавшись  в
одиночестве на арене совершившейся бойни, Обехан -  невидимый  для  глаз  ни
одного из смертных - достал из своей туники маленький  клочок  пергамента  и
подбросил  его  к  ногам  убитого  сына.  Золотая  цепь  привлечет  внимание
уборщиков мусора; тела будут найдены и обысканы любителями поживы; на бумагу
обратят внимание при последующем дознании.  Когда  глава  преступной  общины
повернулся на пятках,  чтобы  направиться  к  выходу,  клочок  пергамента  с
красно-желтым оттиском печати дома  Анасати  слетел  на  половицы,  все  еще
липкие от недавно пролитой крови.

***

   Первый приступ боли захватил Мару перед самым рассветом. Согнувшись в три
погибели, она постаралась подавить вскрик. Хокану  мгновенно  стряхнул  сон.
Его заботливые руки сразу же коснулись жены.
   - Что с тобой?
   Боль  отпустила.  Мара  приподнялась,  опершись  на  локоть,  и   выждала
несколько секунд. Ничего ужасного не произошло.
   - Спазм какой-то, только и всего. Извини, что потревожила тебя.
   В предрассветном полумраке Хокану внимательно присмотрелся к ее лицу.  Он
бережно отвел от лица спутанные волосы Мары. Улыбка, которой она  так  давно
не видела, снова подняла кверху уголки его губ.
   - Малыш?..
   Мара засмеялась от радости и облегчения:
   - Думаю, да. Он,  наверное,  вздумал  брыкаться,  когда  я  спала.  Очень
бойкий.
   Хокану  нежно  провел  ладонью  по  щеке,  шее  и  плечу  Мары,  а  потом
нахмурился:
   - Такое ощущение, что тебя знобит. Она пожала плечами:
   - Да, немножко.
   Его беспокойство усилилось.
   - Но утро такое теплое! - Он снова притронулся к ее виску. - И на  лбу  у
тебя испарина.
   - Пустяки, - быстро возразила Мара. - Скоро все пройдет.
   Она закрыла глаза, с неудовольствием подумав, что причиной ее недомогания
могут оказаться чужеземные напитки, которые она с таким увлечением пробовала
накануне.
   Хокану почувствовал ее колебания:
   - Позволь, я позову к тебе лекаря.
   Приход домашнего целителя именно сейчас показался Маре совсем неуместным:
не хотелось нарушать первые минуты сердечной близости с Хокану, которой  она
так долго была лишена.
   - У меня уже были дети, муж мой. - Сказав это,  она  тут  же  постаралась
смягчить невольную резкость тона. Я здорова.
   Тем не менее завтракала  она  без  всякого  аппетита.  Чувствуя  на  себе
испытующий взгляд Хокану, она поддерживала  легкую  беседу  и  старалась  не
придавать значения жгучему покалыванию, которое время от  времени  пробегало
по ноге. Она уверяла себя, что нога просто затекла от долгого сидения.  Раб,
служивший отведывателем, выглядел вполне здоровым, когда выносил подносы  во
время завтрака.
   Наконец явился со своими табличками Джайкен, и Мара с головой зарылась  в
просмотр торговых донесений, благодарная уже за то,  что  ее  предрассветный
спазм как будто отогнал отчуждение Хокану. Он дважды  заглянул  к  ней  -  в
первый раз, когда надевал доспехи для воинских учений, а второй - перед тем,
как принять ванну.
   Через три часа боль разыгралась уже всерьез. Засуетились лекари,  пытаясь
хоть как-то  унять  мучения  госпожи,  когда  ее,  задыхающуюся,  уложили  в
постель. Оставив на столе недописанное письмо отцу, Хокану поспешил к  жене.
Не отходя от нее ни на миг, он держал ее за руку.  Он  сохранял  безупречное
самообладание, чтобы его страх не усилил ее страданий.  Однако  ни  травяные
снадобья, ни массаж не приносили облегчения.  Спазмы  сотрясали  тело  Мары,
взмокшее от обильного пота.
   Старший лекарь, прижимавший руки  к  животу  Мары,  с  озабоченным  видом
кивнул своему помощнику.
   - Пора? - спросил Хокану.
   Ответом ему был еще один кивок; лекарь продолжал свои хлопоты, а помощник
вихрем помчался из комнаты, чтобы срочно отправить посыльного за повитухой.
   - Но почему же так рано? - настаивал Хокану. - Ты уверен, что  ничего  не
упущено?
   Во взгляде лекаря мелькнуло раздражение.
   - Всякое случается, господин консорт. А  теперь  сделай  милость,  оставь
свою супругу и пришли сюда ее горничных. Они лучше тебя  знают,  в  чем  она
сейчас нуждается. Если тебе трудно оставаться в бездействии  или  ты  хочешь
как-то отвлечься, то можешь попросить поваров нагреть воды.
   Хокану не последовал совету лекаря. Он наклонился, поцеловал Мару в  щеку
и прошептал ей на ухо:
   - Моя отважная повелительница, богам должно быть  известно,  как  ты  мне
дорога. Они сохранят тебя в безопасности и сделают легкими твои роды, а если
нет - небеса ответят мне за свой недосмотр. Моя мать  всегда  говорила,  что
дети, в чьих жилах течет кровь Шиндзаваи, очень спешат появиться на свет.  И
кажется, это наше с тобой дитя не хочет отставать от своих родичей.
   Мара успела ответить ему нежным пожатием руки, прежде чем его оттащили от
постели  слуги,  которые,  повинуясь  краткому  приказу   лекаря,   попросту
вытолкнули консорта Акомы из его собственных покоев.
   Хокану не отводил взгляда  от  жены  до  последнего  мгновения,  пока  не
сдвинулись дверные створки.  Оставшись  в  коридоре,  он  было  подумал,  не
послать ли за вином. Впрочем, он тут же отказался от этого намерения, потому
что припомнил: как-то раз Мара рассказала ему, что ее  постылый  первый  муж
напился до бесчувствия по  случаю  рождения  Айяки.  Накойе  тогда  пришлось
приложить  немало  усилий,  чтобы  заставить  его  протрезветь  и  выслушать
радостную весть.
   Хокану не мог допустить, чтобы запах вина из его рта хотя бы  на  секунду
вызвал у Мары тяжелые воспоминания, когда он сможет подойти  к  ее  постели.
Неспособный думать ни о  чем,  кроме  того,  что  сейчас  происходит  с  его
обожаемой  женой,  он  безостановочно  мерил  шагами  коридор.  Он  невольно
прислушивался к каждому звуку, доносившемуся из-за дверей  спальни,  пытаясь
истолковать его значение. Торопливые шаги ничего не могли ему  поведать.  Но
когда наступала тишина, тревога нарастала еще  больше.  Он  внутренне  кипел
оттого, что таинство родов не оставляло ему никакой возможности вмешаться  и
помочь. Потом его губы искривились в полуулыбке: ему пришло  в  голову,  что
эта отвратительная, сводящая  с  ума  мука  незнания  сродни  тому  чувству,
которое испытывает жена, когда ее мужа посылают в сражение.
   Его одинокие метания были прерваны приходом  Люджана,  Сарика,  Инкомо  и
Кейока, которые  собрались  на  утренний  совет  в  главной  палате  и  были
встревожены  отсутствием  властительницы.  Старому  Инкомо  хватило   одного
взгляда на растерянное лицо Хокану, чтобы понять:  у  слуг  просто  не  было
времени, чтобы уведомить советников о происходящем.
   - Что с госпожой? - спросил он.
   Хокану ответил:
   - Говорят, что младенец вот-вот родится.
   Лицо Кейока застыло  в  защитной  маске  бесстрастия,  а  Люджан  покачал
головой:
   - Рано.
   - Такие вещи случаются, - поспешил сообщить Инкомо. - Дети не рождаются в
точно рассчитанное время. Мой старший сын  родился  восьмимесячным.  Он  рос
здоровым и сильным и сейчас как будто не обижен здоровьем.
   Но Сарик оставался безмолвным. Он не  вмешивался  в  разговор  со  своими
обычными  саркастическими  замечаниями,  чтобы  хоть   немного   приободрить
остальных, которые места себе не находили от тревоги. Он внимательно смотрел
на Хокану темными глазами и не произносил ни слова, хотя его мысли то и дело
возвращались к торговцу, который носил золотые украшения, словно в  этом  не
было ничего особенного.
   Проходили часы. Все дела были заброшены. Советники  Мары,  с  молчаливого
согласия Хокану, держались вместе,  расположившись  в  уютной  комнате,  где
властительница  иногда  предавалась  благочестивым  размышлениям.  Время  от
времени Кейок или Люджан  отправляли  слугу  с  каким-либо  приказом  воинам
гарнизона или же от Джайкена к Сарику приходили сообщения, требующие совета.
Когда дневной зной достиг полной силы и слуги по приказу Хокану принесли еду
для полуденной трапезы, никто, казалось, не испытывал желания  подкрепиться.
Новости о состоянии Мары не становились более утешительными, и, когда  стало
ясно, что дело идет к вечеру, даже Инкомо утратил  возможность  поддерживать
разговор ничего не значащими фразами.
   Больше невозможно было отрицать: роды  Мары  оказались  весьма  трудными.
Иногда из ее комнаты доносились низкие стоны и вскрики, но чаще  сподвижники
Мары слышали лишь тишину. Вечером  вошли  слуги  и  зажгли  лампы.  Появился
Джайкен с вечными следами мела на руках и виновато признал, что у  него  уже
не осталось свитков, с которыми еще можно поработать.
   В этот миг крик Мары, как  клинок,  прорезал  воздух.  Хокану  вздрогнул,
круто повернулся и устремился вдоль по коридору. Вход в комнату его жены был
приоткрыт, иначе он проломил бы стену. При ярком свете ламп  были  отчетливо
видны  две  повитухи,  с  трудом  удерживающие  Мару,   которая   билась   в
конвульсиях. Ее руки  и  плечи,  всегда  отличавшиеся  изысканной  белизной,
сейчас заливала горячечная краснота.
   Хокану похолодел от страха.  Он  видел  лекаря,  стоящего  на  коленях  в
изножье спальной циновки; его  руки  были  в  крови.  Подняв  голову,  чтобы
потребовать салфеток, смоченных в холодной воде,  он  увидел,  кто  стоит  у
дверей.
   - Господин, тебе нельзя здесь находиться!
   - Я буду здесь и ни в каком другом месте, - отрезал Хокану  таким  тоном,
каким отдавал приказы. - Объясни, что было упущено. Немедленно!
   - Я...
   После  секундного  колебания  лекарь  отказался   от   попыток   что-либо
объяснить: тело его госпожи изогнулось дугой и этот спазм был слишком  похож
на агонию.
   Хокану рванулся к постели жены. Он плечом оттолкнул в  сторону  повитуху,
схватил дергающуюся руку Мары и склонился к ее лицу:
   - Я здесь. Успокойся. Все будет хорошо, жизнью своей тебе ручаюсь.
   Она умудрилась кивнуть между двумя судорогами.  Ее  черты  были  искажены
болью, щеки и лоб приобрели мертвенно-пепельный оттенок и были  влажными  от
испарины. Хокану не отводил взгляда от ее  глаз:  он  всей  душой  стремился
внушить ей уверенность и в то же время сознавал, что больше ничем  не  может
ей помочь. Приходилось полагаться на то, что лекарь и  повитухи  знают  свое
дело... а между тем его возлюбленная супруга истекала кровью,  которой  были
пропитаны простыни, разбросанные вокруг ее бедер. Хокану видел,  но  еще  не
позволял себе осознать присутствие чего-то, что  всхлипывающие  служанки  не
успели прикрыть: крошечную синеватую неподвижную  фигурку  около  ног  Мары.
Если когда-то это и было младенцем в материнской утробе, то теперь  от  него
остался лишь жалкий комок безжизненной человеческой плоти.
   В сердце Хокану вспыхнул гнев:  итак,  когда  случилась  беда,  никто  не
отважился сообщить ему, что его сын, его и Мары, родился мертвым.
   Спазм миновал. Мара обмякла в руках мужа, и он нежно прижал  ее  к  себе.
Она была настолько измучена, что  просто  лежала  с  закрытыми  глазами;  ее
дыхание  было  слабым  и  беззвучным.  Сделав  над  собой   усилие,   словно
потребовалось проглотить горячий уголь, Хокану устремил на лекаря взгляд, не
сулящий ничего доброго:
   - Что с моей женой?
   Слуга покачал головой и шепотом ответил:
   - Отправь самого  резвого  из  своих  скороходов  в  Сулан-Ку,  господин.
Постарайся найти кого-нибудь из жрецов Хантукаму, ибо...  -  от  горя  он  с
трудом выдавливал из себя слова, - я больше ничего  не  могу  сделать.  Твоя
жена умирает.

Глава 7
ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ

   Скороход свернул в сторону.
   Не слишком озабоченный тем, что едва не столкнулся  с  встречным  гонцом,
Аракаси тем не менее сразу остановился посреди дороги. Солнце стояло  высоко
над головой: только что миновал полдень, и в этот час лишь дело, не терпящее
отлагательств, могло вынудить посланца из Акомы мчаться с  такой  скоростью.
Аракаси нахмурился, припомнив мрачное выражение лица курьера. Не привыкший к
проволочкам, Мастер тайного знания круто  развернулся  и  бегом  двинулся  в
обратную сторону, по направлению к Сулан-Ку. Он был скор на ногу, а одет как
посыльный какого-нибудь торговца средней руки. Ему  потребовалось  несколько
минут, чтобы догнать скорохода, но тот не остановился, услышав настоятельный
вопрос.
   - Да, я несу послания из усадьбы Акома, - ответил он на  бегу.  -  Но  их
содержание не твое дело.
   Борясь с жарой, пылью и неровностями  дороги,  Аракаси  прилагал  немалые
усилия, чтобы держаться наравне с человеком, который  не  желал,  чтобы  его
задерживали. Однако Мастер успел  рассмотреть  глазки-щелочки,  приплюснутый
нос и широкие скулы бегуна. Порывшись в памяти, он припомнил и имя.
   - Хайбаксачи! - произнес он после недолгой паузы. - Будучи верным  слугой
госпожи Мары, могу утверждать, что  это  именно  мое  дело  -  знать,  какая
надобность заставляет тебя сломя голову мчаться в  Сулан-Ку  в  такую  жару.
Наша госпожа не  станет  требовать,  чтобы  ее  гонцы  рисковали  заполучить
солнечный удар из-за какого-то пустяка. Отсюда следует, что в  Акоме  что-то
неблагополучно.
   Скороход удивленно обернулся. Он узнал в прилипчивом незнакомце одного из
старших советников Мары  и  слегка  умерил  прыть,  перейдя  на  легкий  бег
трусцой.
   - Это ты! - воскликнул он. - Как я мог распознать тебя в такой  одежонке?
Разве это не цвета торговой компании из Кешаи?
   - Пусть это тебя не беспокоит, - нетерпеливо бросил Аракаси  и  сорвал  с
головы повязку,  которая  ввела  слугу  в  заблуждение.  -  Скажи  мне,  что
стряслось.
   - С хозяйкой плохо, - выдохнул гонец. - У нее случился  выкидыш.  Мальчик
родился  мертвым.  -  Казалось,  он  собирается  с  силами,  чтобы  поведать
остальное. - У нее кровотечение, очень опасное. Меня послали отыскать  жреца
Хантукаму.
   - О, богиня милосердия! - почти выкрикнул Аракаси. Он повернулся и  снова
бросился  бежать  к  усадебному  дворцу  Акомы.  Головная  повязка,  которая
завершала его маскарад, развевалась, забытая, у него в кулаке.
   Если самый  быстрый  скороход  послан  за  жрецом  Хантукаму,  это  могло
означать только одно: Мара умирает.

***

   Ветер шевелил занавески; бесшумно ступали многочисленные  слуги.  Хокану,
сидевший около постели Мары с окаменевшим лицом, уже в который раз  подумал,
что ему было бы легче броситься в битву с тысячей врагов, чем полагаться  на
надежду,  молитву  и  бестолковых  лекарей.  Он  не  мог  думать   о   своем
мертворожденном ребенке, об этом посиневшем тельце,  изуродованном  смертью.
Младенец погиб, ушел в чертоги Туракаму, даже не успев  ни  разу  вздохнуть.
Мара была жива, хотя жизнь в ней едва теплилась.
   Ее лицо было белым,  словно  фарфор;  повязки  и  холодные  компрессы,  с
помощью которых повитухи  пытались  остановить  кровотечение,  казалось,  не
приносят никакой пользы. На войне Хокану случалось видеть гибель воинов,  но
смертельные раны, полученные ими в бою, тогда тревожили его меньше, чем  это
предательски расползающееся пятно,  каждый  раз  появляющееся  заново  после
того, как служанки перестилали постель Мары. В молчаливом отчаянии он  кусал
себе губы, не замечая ни солнечных лучей, ни  ежедневных  сигналов  горна  с
почтовой барки, которая приносила известия из Кентосани.
   - Мара, - тихо шептал Хокану, - прости мое упрямое сердце.
   Не будучи слишком богобоязненным, он сохранял веру  в  "уал",  внутренний
дух, который  услышит  и  воспримет  то,  что  недоступно  смертным  ушам  и
сознающему разуму. Он говорил так, словно Мара пребывала в сознании и  могла
его слышать.
   - Ты последняя из рода Акома, госпожа, и все потому, что я не  соглашался
провозгласить Джастина твоим наследником. И теперь я  горько  раскаиваюсь  в
том, что себялюбие и гордыня помешали мне признать опасность,  нависшую  над
именем Акома. - Хокану помолчал, пытаясь овладеть своим голосом. - При  всей
моей любви к тебе я не мог поверить в существование врага,  который  посмеет
нанести тебе удар, когда я стою на страже,  охраняя  тебя.  Я  не  принял  в
расчет даже природу - опасности родов.
   Ресницы  Мары  не  шевелились.  Ее  рот  не  дрогнул  в  подобии  улыбки,
разгладилась даже морщинка  между  бровями.  Хокану  перебирал  пальцами  ее
темные распущенные волосы, разметавшиеся на шелковых подушках, и  боролся  с
подступающими слезами.
   - Может быть, я говорю все не так, - добавил он,  и  на  этот  раз  голос
все-таки выдал его волнение. - Живи, моя сильная, прекрасная госпожа.  Живи,
приведи нового наследника к присяге на верность Акоме над  священным  натами
твоей династии. Услышь меня, возлюбленная  моя  супруга.  В  этот  момент  я
освобождаю сына Кевина, мальчика по  имени  Джастин,  от  всех  обязательств
перед домом Шиндзаваи. Он твой, он должен  возвеличить  могущество  и  славу
Акомы. Живи, моя госпожа, и вместе мы произведем на свет других  сыновей  во
имя будущего обоих наших домов.
   Глаза Мары не открылись при  этою  признании  ее  победы.  Все  такая  же
обмякшая под покрывалом, она не изменила положения,  когда  ее  муж  склонил
голову и наконец потерял самообладание настолько,  что  перестал  сдерживать
слезы. Не вздрогнула  она  и  тогда,  когда  некто  вошел  в  комнату  почти
неслышными шагами и мягкий голос произнес:
   -  Но  надо  помнить,  что  она  обзавелась  врагом,   который   способен
хладнокровно поразить насмерть и ее, и дитя в утробе матери.
   От неожиданности Хокану взвился как пружина, готовый дать  отпор  любому,
но сразу узнал Аракаси, только  что  прибывшего  на  почтовой  барке.  Глаза
вошедшего были непроницаемы, как оникс.
   - О чем ты толкуешь? - резко спросил Хокану. Он не  обошел  вниманием  ни
пыль и пот, покрывавшие Мастера, ни его  тяжелое  дыхание,  ни  грязно-серую
головную повязку, до сих пор сжатую в дрожащей руке. - За всем этим  кроется
еще что-то, кроме злосчастного выкидыша?
   Казалось, что Мастер собирается с силами для  ответа.  Затем  без  всяких
недомолвок сообщил:
   - Джайкен уведомил меня сразу,  как  только  я  прибыл.  Отведыватель  не
проснулся после дневного сна.  Лекарь  осмотрел  его  и  говорит,  что  тот,
видимо, в предсмертном беспамятстве.
   На какое-то мгновение Хокану мог показаться сделанным  из  стекла:  столь
очевидна была его полнейшая  уязвимость.  Потом  его  скулы  напряглись.  Он
заговорил, и голос у него был тверд, как варварская сталь:
   - Ты предполагаешь, что мою  жену  отравили?  Теперь  дара  речи  лишился
Аракаси. Вид беспомощно лежащей Мары так  потряс  его,  что  он  сумел  лишь
безмолвно кивнуть.
   У  Хокану  побелело  лицо,  но  он  был  собран,  подтянут   и   способен
действовать.
   - Вчера здесь был торговец пряностями, - шепотом сказал он.  -  Предлагал
Маре заключить с ним соглашение на поставку экзотических напитков из  особых
трав и других растений, которые разводят в Мидкемии.
   У Аракаси снова прорезался голос:
   - Мара их пробовала?
   Хокану утвердительно кивнул, и оба в одно и то же мгновение  сорвались  с
места и бросились к дверям, едва не сбив при этом с  ног  повитуху,  которая
спешила сменить Маре компрессы.
   - Именно об этом  и  я  подумал,  -  подхватил  Аракаси,  отшатнувшись  в
сторону, чтобы не налететь на сидевшего в коридоре раба-посыльного.  -  Есть
хоть какая-нибудь надежда, что посуда с остатками  вчерашней  пробы  еще  не
вымыта?
   Усадебный дом был огромен; ради угождения меняющимся вкусам хозяев  новые
покои возводились вплотную к прежним, а  старые  перестраивались  в  течение
столетий.  Пока  Хокану  полным  ходом  мчался  через   лабиринт   служебных
помещений, сводчатых переходов и  коротких  пролетов  каменных  лестниц,  он
невольно задавался вопросом: откуда Аракаси может знать кратчайший  путь  на
кухню, хотя редко бывает в усадьбе? И тем не менее Мастер бежал, ни разу  не
получив от конс