омы беспечности не было места. Люджан  утроил
число патрулей и  самолично  проверял  наиболее  опасные  посты  в  ущельях.
Молитвенные врата над рекой - там, где она вытекала из озера, - ни на минуту
не  оставались  без  наблюдателей  в  башнях;  в  состоянии  полной   боевой
готовности постоянно  находилась  рота  вооруженных  воинов.  Однако  пришла
осень, на  рынки  были  отправлены  гурты  нидр,  и  коммерческие  дела  шли
бесперебойно, без каких бы то  ни  было  заминок.  Бандиты  не  нападали  на
караваны с шелком, что само по себе было необычным и настораживало.  Джайкен
просиживал долгие часы над грудами счетных табличек, но,  казалось,  его  не
радовала даже большая прибыль от продажи квайета.
   - Природа часто выглядит особенно прекрасной перед самыми разрушительными
бурями, - угрюмо ворчал он в ответ на жалобы Мары, которая уверяла, будто  у
нее шея болит из-за его непоседливости, поскольку  ей  постоянно  приходится
вертеть головой, а иначе за ним не уследишь.
   - Уж слишком все гладко идет, - в который  раз  повторил  управляющий,  с
размаху усевшись на подушки перед письменным столом госпожи. - Как же тут не
тревожиться? Не верю я, что все это время Джиро благонравно сидит уткнувшись
носом в старые свитки.
   Однако кое-что было известно от агентов Аракаси.  Джиро  не  сидел  сложа
руки: он нанял механиков и плотников для сооружения  странных  устройств  на
площади, которая при жизни его отца использовалась  как  плац  для  воинских
учений. Было вполне вероятно, что эти устройства предназначались  для  осады
крепостей и для подкопов. В оборот был пущен ловко состряпанный слух,  будто
старый Фрасаи Тонмаргу по наущению властителя Хоппары Ксакатекаса  растратил
деньги из имперской казны. До сих пор  многочисленные  работники  трудились,
заделывая трещины в стенах Кентосани и во внутренней цитадели  императорской
резиденции    -    следы    разрушительного    землетрясения,    устроенного
магом-отступником Миламбером во время Имперских игр несколько лет назад.
   Когда потянулись скучные осенние дни и уже приближался сезон дождей, Мара
почувствовала, что ее одолевает беспокойство. Она ловила себя на  том,  что,
как и Джайкен, без конца расхаживает из угла в угол  и  ничего  не  может  с
собой  поделать.  Единственную  передышку  она  получила,   когда   Джастину
исполнилось восемь лет и Хокану подарил ему первый  в  его  жизни  настоящий
меч, а не игрушечное детское  оружие.  Мальчик  принял  искусно  сработанный
маленький клинок с должной серьезностью и устоял против искушения немедленно
кинуться с этим мечом на воображаемого врага, сокрушая все  на  своем  пути.
Однако уже на следующее утро все уроки пристойного поведения, полученные  от
Кейока, оказались  напрочь  забытыми.  Это  стало  ясно,  когда  он,  грозно
потрясая обнаженным клинком, сбежал по  склону  холма  на  поляну,  где  его
ожидал наставник.
   Мара наблюдала за сыном с  веранды,  мучительно  сожалея,  что  не  может
находиться сейчас рядом с ними обоими. Однако лекари не позволяли ей надолго
вставать с подушек, а муж, который обычно бывал снисходителен к вспышкам  ее
упрямства, не соглашался ни на какие поблажки. Нельзя было рисковать будущим
наследником.  Зато  все,  о  чем  бы  Мара  ни  попросила,  доставлялось  ей
немедленно, чтобы сгладить неудобства от всевозможных запретов.
   Прибывали подарки от других важных  господ:  от  одних  -  роскошные,  от
других - самые скромные знаки внимания. От Джиро была получена  дорогая,  но
чудовищно уродливая ваза. С каким-то изощренным злорадством  Мара  приказала
отдать вазу слугам, чтобы они могли  использовать  ее  для  выноса  из  дома
ночных нечистот.
   Но из всех даров самыми желанными для Мары  были  книги,  доставляемые  в
больших ларцах, от которых пахло пылью и  плесенью.  Их  присылала  Изашани,
предпочитая  такое  подношение  более  привычным   лаковым   шкатулкам   или
экзотическим певчим птицам. Читая записочки, приложенные  к  подаркам,  Мара
весело смеялась. За броским гримом Изашани, за ее милыми женскими  шуточками
скрывались проницательный ум и сильная воля.  А  тем  временем  от  ее  сына
Хоппары  приходили  традиционные,  но  ошеломляюще  экстравагантные   букеты
цветов.
   Окруженная расписными вазами, Мара вдыхала аромат срезанных цветов кекали
и пыталась не думать о Кевине-варваре, который впервые открыл ей в  сумерках
сада, что значит быть женщиной... Давно это было. Сейчас, нахмурившись,  она
изучала трактат об оружии и военных кампаниях. Она еще  больше  нахмурилась,
когда подумала, что, быть может, в премудрости этого трактата вникал и Джиро
Анасати. Тут ее мысли сбились. Сообщения от Аракаси поступали нерегулярно  -
с тех пор как она возложила на него задачу добыть секретные документы  тонга
Камои. Она не видела его уже несколько месяцев; ей не хватало  его  быстрого
ума и безошибочного истолкования старых и новых слухов.  Закрыв  книгу,  она
попыталась представить себе,  где  он  сейчас  находится.  Сидит,  возможно,
где-нибудь в захолустном постоялом дворе, приняв обличье погонщика нидр  или
моряка. А может быть, подкрепляется за одним столом с бродячим торговцем.
   Она запретила себе даже в мыслях  допускать,  что  он,  может  быть,  уже
мертв.

***

   На самом же деле Аракаси в этот момент  лежал  на  боку  среди  смятых  и
перепутанных шелковых простыней и  легким  прикосновением  искусных  пальцев
поглаживал бедро девушки в  самом  расцвете  молодости  и  красоты.  Его  не
слишком беспокоило то, что, согласно условиям  контракта-обязательства,  она
является собственностью другого мужчины, равно как и  то,  что  он  рисковал
собственной жизнью ради обольщения  этой  девушки.  Если  даже  какой-нибудь
слуга  или  стражник,  озабоченный  защитой  добродетели   рабыни-наложницы,
рассчитывает застать ее среди бела дня с любовником, то уж наверняка спальня
отсутствующего хозяина окажется последним местом, где он вздумает ее искать.
   Сама красавица успела достаточно соскучиться  от  жизни  взаперти,  чтобы
обрадоваться приключению; к тому же она, по молодости  лет,  не  ожидала  от
жизни никаких особенных подвохов. Ее нынешний владелец, старый и тучный,  не
мог похвастаться  мужскими  доблестями.  С  Аракаси  все  было  иначе.  Она,
постигшая все тонкости науки угождения мужчинам  в  постели  и  занимавшаяся
этим с шести лет, чувствовала себя выдохшейся и пресыщенной. Преуспеет ли он
в своих стараниях возбудить ее - вот и все, что ее сейчас интересовало.
   Для главного разведчика Акомы ставки в игре, которую он вел, были намного
выше.
   В полутемной комнате с закрытыми  перегородками  воздух  казался  тяжелым
из-за дымка курильниц с благовониями  и  аромата  духов.  Простыни  источали
запах   трав,   которые   считались   верным   средством   для   возбуждения
сладострастных желаний. Аракаси, изучивший немало книг  по  медицине,  знал,
что это поверье ложно; впрочем, престарелый хозяин был  достаточно  богат  и
мог не беспокоиться насчет того, не попусту ли  потрачены  его  деньги.  Эта
мешанина приторных ароматов чрезвычайно досаждала Аракаси, больше  всего  он
сейчас жалел о том, что нельзя раздвинуть перегородки.  Ему  казалось  даже,
что он с большей легкостью претерпел бы запах заношенной набедренной повязки
и фартука, которые надевал в тех случаях, когда не  хотел,  чтобы  почтенные
попутчики или случайные встречные  слишком  пристально  вглядывались  ему  в
лицо. По крайней мере, запах гнилых овощей отгонял бы сон, тогда как сейчас,
в густых облаках ароматов, от Аракаси требовались титанические усилия, чтобы
не заснуть.
   Девушка шевельнулась, и шелковое покрывало с тихим шелестом  соскользнуло
с ее тела. В послеполуденном свете, сочащемся  сквозь  стенные  перегородки,
взору открылись великолепные очертания ее фигуры и разметавшиеся на  подушке
локоны медового оттенка. Раскосые зеленые глаза были устремлены на Ара-каси.
   - Я не говорила, что у меня есть сестра.
   Это был ответ на фразу, прозвучавшую пару минут тому назад.
   Бархатно-мягким голосом Аракаси произнес:
   - Я узнал от купца, который продал твой контракт.
   Она  словно  одеревенела;  блаженная  расслабленность,  в   которой   она
пребывала последние десять минут, отлетела без следа.
   - Это были неблагоразумные слова.
   Речь шла отнюдь не об  оскорблении:  по  сути,  ее  положение  было  лишь
ненамного лучше, чем у какой-нибудь дорогой куртизанки. Кто купил ее  сестру
- вот в чем состояло опасное знание, и посредник, через которого совершалась
сделка, вряд ли был настолько глуп или  неосторожен,  чтобы  так  распускать
язык. Аракаси отвел в сторону золотисто-медовый локон и погладил девушку  по
затылку:
   - Я вообще неблагоразумный человек, Камлио.
   Ее глаза расширились, и губы сложились в лукавую улыбку.
   - Это верно. - Потом на лице у нее появилось задумчивое выражение.  -  Ты
странный человек. - Она сделала недовольную гримаску. - Иногда мне  кажется,
что ты из знатных господ и только  притворяешься  бедным  торговцем.  -  Она
испытующе взглянула ему в лицо. - Глаза у тебя старше, чем весь твой  облик.
- Не дождавшись ответа, она сменила тон. - Ты что-то не очень разговорчив! -
Она кокетливо облизнула губы. - И совсем  не  забавен.  Ну  ладно.  Позабавь
меня. Я - чужая игрушка. Ради чего я должна стать твоей игрушкой и рисковать
своим благополучием?
   Когда Аракаси уже вдохнул воздух, собираясь отвечать,  Камлио  прижала  к
его губам палец с ноготком, украшенным золотыми блестками:
   - Только не говори, что ты выкупишь мою свободу  ради  любви.  Это  будет
банальностью.
   Аракаси поцеловал кончики розовых пальцев, а потом ласково отвел ее руку.
В выражении его лица был ясно виден оттенок оскорбленного достоинства.
   - Это не будет банальностью. Это будет правдой.
   Мара не ограничивала его в расходах, и вряд ли она поскупится,  когда  на
кон поставлено так много: ведь речь идет о возможности проникнуть  в  тайное
обиталище главаря убийц, всегда считавшееся недоступным.
   Девушка, лежавшая в его объятиях, не сочла нужным скрыть  недоверие.  Для
того чтобы просто перекупить у нынешнего владельца контракт сроком  на  семь
лет, потребовалось бы выложить кругленькую сумму - примерно столько, сколько
стоит приличный городской дом. Но чтобы освободить наложницу, покупатель был
обязан возместить все расходы хозяину дома наслаждений, некогда  оплатившему
ее воспитание и обучение, а эти расходы составляли уже стоимость  небольшого
поместья. Ее контракты будут продаваться  и  перепродаваться,  пока  она  не
выдохнется настолько, что ни один мужчина не польстится на ее прелести.
   - Ты не настолько богат, - презрительно бросила она.  -  А  если  даже  у
хозяина, на которого ты работаешь, денег джайги не клюют,  то  все  равно  я
рискую жизнью, когда решаюсь побеседовать с тобой.
   Аракаси наклонил голову  и  поцеловал  ее  в  шею.  Ее  напряженность  не
заставила его крепче прижать ее к себе: он оставлял ей возможность  в  любой
момент отстраниться, если бы она пожелала, и эту деликатность она  не  могла
не оценить. По отношению к ней почти все мужчины вели себя так, словно у нее
и быть не могло ни своих  желаний,  ни  своих  чувств.  А  этот  был  редким
исключением.  И  руки  его  казались  весьма  умелыми.  Она  услышала  нотку
искренности в его голосе, когда он сказал:
   - Но я работаю не на хозяина.
   Его тон открыл ей то, что не было выражено словами. Ну что ж, если это не
хозяин, а хозяйка... вряд ли  ее  заинтересует  судьба  дорогой  куртизанки.
Возможно, гость не кривил душой, когда предлагал свободу, вот  только  денег
ему неоткуда было взять.
   Руки Аракаси вернулись на утраченные позиции, и Камлио  вздрогнула.  Мало
того, что он отличался от других, приходилось признать его одаренность.  Она
улеглась поудобнее, притулившись бочком к Мастеру.
   В  коридоре,  отделенном  от  хозяйской  спальни  лишь   тонкой   стенной
перегородкой, то и дело раздавались шаги слуг, проходящих мимо;  но  Аракаси
словно не слышал этих звуков. Его прикосновения к золотистой коже  красавицы
пробуждали в ней невольный  отклик,  и  она  потянулась  к  нему.  Ей  редко
доводилось испытывать наслаждение: ведь она была вещью, которую  покупали  и
продавали ради того, чтобы ублажать других. Если бы стало известно, чем  она
тут занимается, ей грозили бы побои; но ее гостя ждала бесславная  смерть  в
петле.  Как  видно,  он  обладал  либо   исключительной   храбростью,   либо
беспечностью, граничащей с  безумием.  Она  чувствовала  ровное  биение  его
сердца.
   - Эта хозяйка... - томно проворковала Камлио. - Она так много значит  для
тебя?
   - Как раз сейчас я о ней не думал, -  заявил  Аракаси,  но  убедительными
были не слова, а нежность, с которой его губы встретились  с  ее  губами,  -
нежность, которая была сродни поклонению. Поцелуй отогнал  все  сомнения,  а
немного погодя и все мысли.
   Красновато-золотистое  марево   вспыхнувшей   страсти   затуманило   взор
куртизанки. С трудом  переводя  дух,  покрытая  легкой  испариной  любовного
неистовства, Камлио наконец забыла об осторожности и, порывисто  прильнув  к
худощавому смельчаку, почувствовала, как накатила на нее  волна  блаженства.
Она  смеялась  и  плакала  и  в  какой-то  момент  между  минутами  игры   и
опустошенности шепотом  поведала,  где  находится  ее  сестра,  проданная  в
дальний город Онтосет.
   Несмотря на таинственность, окружавшую ее посетителя, прекрасной Камлио и
в голову  не  приходило,  что  он  может  оказаться  просто  непревзойденным
актером-притворщиком. Однако, когда она, отдышавшись после  бурного  слияния
тел, повернулась в его сторону, поневоле пришлось заподозрить неладное: окно
было открыто, а он сам исчез, равно как и его одежда.
   Изумленная и разгневанная, она уже открыла рот, чтобы позвать стражу: вот
пусть его схватят, и наплевать ей на его искусные руки и лживые обещания. Но
когда она уже набрала  полную  грудь  воздуха,  послышался  звук  отпираемой
задвижки на входной перегородке.
   Должно быть, Аракаси услышал тяжелую  поступь  ее  престарелого  хозяина,
который раньше  обычного  закончил  свое  совещание  с  управляющим.  Седой,
сутулый, с трясущимися руками, он вошел в спальню,  приволакивая  ногу.  Его
бесцветные глаза моргнули при виде смятых и перекрученных  покрывал;  сухими
холодными руками он погладил свою наложницу,  все  еще  разгоряченную  после
любовной игры. Почувствовав влажность ее кожи, он встревожился:
   - Дорогая моя, ты не больна?
   - Дурные сны, - мрачно пояснила  она.  Однако  она  умела  даже  скверное
настроение обращать себе на пользу. - Хотела просто  подремать,  а  получила
кошмары. Это, наверное, из-за жары.
   Испытывая благодарное  облегчение  оттого,  что  ее  ловкий  черноволосый
любовник сумел незаметно скрыться, Камлио вздохнула и обратила  всевозможные
ухищрения своего искусства на престарелого хозяина: угодить ему бывало порой
весьма трудно.
   По другую сторону окна, скрытый от взоров завесой из вьющихся растений  и
стеной неухоженных кустов акаси. Мастер внимательно прислушивался к  звукам,
доносившимся  из  спальни.  Испытывая  смешанное  чувство  облегчения  и  не
свойственного ему гнева, он бесшумно облачился  в  свою  одежду.  Он  солгал
только в одном: мысли о Маре никогда не оставляли его. С того дня, когда  он
присягнул на верность Акоме, Мара стала основой всей его жизни.
   Но эта девушка, в немалой степени  испорченная,  приученная  не  замечать
презрения, окружающего шлюху из Круга Зыбкой Жизни, затронула его душу.  Его
чувство к ней было искренним, и это само по себе  вызвало  тревогу.  Аракаси
постарался отогнать воспоминания о длинных блестящих волосах Камлио и  о  ее
прозрачных, как изумруд, зеленых глазах. До того как  он  сможет  освободить
ее, он должен выполнить порученное ему дело. Ибо сведения, которыми она  его
обогатила в наивном убеждении, что просто открыла один из семейных секретов,
заключали в себе нечто  более  важное;  возможное  место  пребывания  гарема
Обехана - вожака убийц. Тонкая нить связи с сестрой, которую  Камлио  сумела
сохранить для обмена редкими и малозначительными сообщениями, таила  в  себе
гораздо более грозную опасность, чем она предполагала.
   Аракаси потребовались месяцы, чтобы проследить истоки  слухов  о  девушке
необычайной красоты - сестре  другой  девушки,  купленной  неким  торговцем,
который, по предположениям Аракаси, был агентом Братства.  К  нынешнему  дню
этот торговец успел расстаться с  жизнью,  что  было  неминуемым  -  хотя  и
побочным - следствием  раскрытия  Мастером  его  секрета.  Однако  сам  факт
приобретения столь дорогой куртизанки служил для  Аракаси  почти  бесспорным
свидетельством, что она, должно быть, принадлежит Обехану или одному из  его
ближайших сподвижников.
   И то, что ее отослали  в  Онтосет,  придавало  всему  особый  смысл.  Для
посланцев преступной общины было безопасней обустроить свое логово  подальше
от того места, где они встречались с нужными им людьми, -  скромного  капища
за стенами  храма  Туракаму.  Аракаси  и  сам  пользовался  услугами  многих
агентов, предполагавших, что его  основная  база  находится  в  Джамаре  или
Янкоре, поскольку оттуда отправлялись все получаемые ими послания.
   Аракаси не поддался искушению немедленно двинуться  в  Онтосет  и  провел
драгоценные недели в Кентосани, выискивая сестру той девушки. Еще  несколько
недель Мастер присматривался к Камлио, прежде  чем  дал  ей  знать  о  своем
существовании. Обдуманно  уклоняясь  от  прямых  ответов  на  ее  вопросы  и
ограничиваясь туманными ссылками на какие-то превратности судьбы, он  внушил
ей представление о себе как об отпрыске знатного рода, опустившемся до низов
общества в результате любовного приключения.
   Поскольку он раз за разом рисковал навлечь  на  себя  позорную  смерть  в
петле только ради того, чтобы увидеть ее, Камлио  наконец  смилостивилась  и
согласилась принять его в своей постели.
   Не будь ее, Аракаси мог бы  провести  в  поисках  всю  жизнь,  так  и  не
обнаружив зацепку, которая направила бы его в нужную  сторону.  Пока  Мастер
сидел, неподвижный как камень, ожидая наступления сумерек и удобного случая,
чтобы унести ноги, он размышлял, сколь  многим  обязан  девушке,  специально
обученной одному ремеслу - служить  игрушкой  в  постели.  Он  понимал,  что
должен оставить эту девушку и никогда больше с ней не встречаться, но что-то
в нем сопротивлялось доводам рассудка. Теперь новый  страх  холодил  сердце:
что если он упросит  Мару  вмешаться  и  выкупить  контракт  Камлио,  а  та,
оказавшись свободной, просто высмеет и его самого, и его искреннюю заботу  о
ней?
   Представить такой поворот событий было для  него  очень  просто:  он  сам
воспитывался женщинами Круга Зыбкой Жизни, и ему было хорошо  известно,  что
такое презрение куртизанки. Он сидел неподвижно,  как  изваяние,  за  стеной
разросшихся кустов, не имея  возможности  отогнать  назойливых  насекомых  и
страдая от судорог в онемевших мускулах.
   Он вздохнул и закрыл глаза, но заткнуть уши не мог и потому был  вынужден
слушать все звуки, доносящиеся из спальни: Камлио пришлось долго  стараться,
чтобы удовлетворить похоть дряхлого старца, не способного взять на себя хотя
бы часть необходимых  усилий.  Мучительное  для  Аракаси  ожидание  казалось
бесконечным. Только уверившись, что старый хозяин  заснул,  Мастер  бесшумно
удалился, унося с собой яркие, живые воспоминания и тревожное сознание того,
что Камлио завладела частичкой его сердца. Питать  к  ней  какие-то  чувства
было чистейшим безрассудством: любые привязанности  к  кому-либо  вне  Акомы
делали  его  уязвимым.  А  если  так  случится,  то  уязвимой   окажется   и
властительница Мара.

***

   Гонец отвесил положенный поклон, но заговорил не сразу. Он еще  не  успел
отдышаться после бега по холмам, примыкающим к границе поместья; можно  было
подумат