атье, властительница стояла на носу  "Коальтеки",  наблюдая,
как срывается пена с гребней волн и как, играя, выпрыгивают из воды радужные
рыбы-джейлоры. Когда их  чешуя  сверкала  в  лучах  закатного  солнца,  Мара
смеялась от восторга, не обращая внимания на буравящие взгляды Камлио.
   - Что ты здесь видишь интересного, когда  кругом  одна  вода?  -  однажды
спросила ее куртизанка,  не  скрывая  отвращения,  которое  вызывали  у  нее
раскинувшиеся вокруг безбрежные просторы. Казалось, она  умышленно  опустила
обращение "госпожа", как будто специально стараясь рассердить Мару.
   - Я вижу красоту, - ответила Мара, словно не замечая  издевки  в  вопросе
спутницы. - Я вижу жизнь. Надо дорожить  минутами  покоя,  которые  выпадают
между битвами. Это я поняла, когда стала властительницей.
   К ним подошел Люджан.  Его  шлем  без  плюмажа  отливал  кобальтово-синим
блеском на фоне темнеющего неба. Поклонившись Маре, он доложил:
   - Мы идем с хорошей скоростью, госпожа.
   Мара подняла брови:
   - Ты стал моряком, военачальник?
   Люджан улыбнулся. В выражении его  лица  было  меньше  лукавства,  чем  у
Сарика, но ровно столько же беспечности.
   - Нет, - признался он, - но так сказал капитан.
   Он снял шлем и скорчил недовольную гримасу, потому что этот головной убор
был подогнан хуже, чем  другой,  более  тонкой  работы,  который  остался  в
Сулан-Ку. Расчесав пятерней волосы, он глубоко вдохнул морской воздух.
   Несмотря на присутствие Камлио,  которая  стоя-ка  с  самой  безразличной
миной на лице, Мара вымолвила:
   - Это путешествие вызывает воспоминания...
   Люджан поднял глаза на верхушку фок-мачты, а потом обвел  взглядом  яркий
размах парусов, освещенных последними лучами золотого заката:
   - Мне тоже не хватает  варвара,  госпожа.  Пусть  бы  он  даже  и  провел
половину путешествия склонись над тазом.
   Мара не могла не рассмеяться.
   - Бесчувственный солдафон! - упрекнула она шутника. - Дай  срок,  в  один
прекрасный день шторм встряхнет  твой  желудок  посильней!  Вот  тогда  тебе
станет понятно, что морская болезнь - это не такая уж забавная штука.
   - О боги, - взмолился Люджан в притворном ужасе. - Не насылайте  на  меня
такую кару, когда мой кузен на борту. Он сварит мне  суп  из  рыбьей  чешуи,
заставит меня проглотить это вместо лекарства,  а  потом  растрезвонит  всем
моим любимым девушкам из Зыбкой Жизни, какое у меня было зеленое лицо.
   Камлио застыла в безмолвном ожесточении, но  Люджан  обернулся  к  ней  с
обезоруживающей  улыбкой,  перед  которой   не   могла   устоять   ни   одна
провинциальная красотка.
   - Тут нет никакого оскорбления, цветик, просто все мои девушки любят свою
работу. Со мной они не скупятся на ласки, а я не  обращаюсь  с  ними  как  с
частной собственностью. Я ведь не из тех господ, которые  раньше  оплачивали
твои услуги. Прислушайся к голосу разума и перестань искать  им  подобных  в
каждом встречном мужчине.
   У Камлио был такой вид, как будто  она  вот-вот  начнет  плеваться  ядом.
Потом она откинула назад свои золотистые волосы,  подобрала  кричаще-пестрое
одеяние и, гордо выпрямившись, удалилась. Ни малейшим движением не  показав,
что слышит, какие замечания отпускают матросы ей вослед, она  спустилась  по
трапу в каюту помощника капитана, которая была отдана в ее  распоряжение  на
время плавания.
   - Не говори так, - остановила Мара Люджана, почувствовав,  что  очередной
эпитет вот-вот сорвется у него с языка. - Ты  наверняка  вызывал  бы  у  нее
меньшую враждебность, если бы перестал называть ее цветиком.
   Люджан не принял упрека:
   - Но ведь это ей очень подходит. Если бы даже она расцарапала себе лицо и
у нее на всю жизнь остались шрамы, все равно при одном лишь взгляде  на  эти
формы любого мужчину пот прошибет.
   Не успел он это сказать, как густо покраснел, устыдившись своей  прямоты:
бравый офицер лишь сейчас вспомнил, что беседует с особой женского пола,  да
к тому же его госпожой.
   Мара ободряющим жестом коснулась его руки:
   - Меня не оскорбляет то, что ты говоришь со мной так откровенно,  Люджан.
Ты как будто заменил мне погибшего брата...
   Люджан снова водрузил шлем на голову.
   - Я знаю тебя, госпожа, как знаю собственное сердце. Но эта Камлио ставит
меня в тупик. Я не знаю, что в ней нашел Аракаси.
   - Самого себя, - ответила властительница. -  Он  видит  события,  которые
пережил в юности, и хочет избавить ее от боли, которую некогда испытал сам.
   Она смотрела куда-то вдаль, пытаясь дать себе ответ: может быть, именно в
этом кроется причина, из-за которой ее так угнетает натянутость в отношениях
с Хокану. Интересно, а вот Люджан сумел бы понять, почему ее муж так холодно
отнесся к рождению  дочери?  Если  бы  Люджан  был  братом  Мары,  а  не  ее
военачальником, она могла бы его спросить. Но здесь, на палубе корабля,  где
снуют люди, следовало сохранять подобающий вид и дистанцию.
   В густеющих сумерках Мара всматривалась  в  лицо  собеседника.  За  годы,
прошедшие с тех пор, как она избавила его от судьбы серого  воина,  на  этом
лице прорезались новые морщины, а на висках начала  серебриться  седина.  До
этой минуты она и не замечала, что Люджан с  годами  все  больше  напоминает
обликом Кейока  -  обветренного,  жилистого,  невозмутимого...  Мы  стареем,
печально подумала Мара. И что же осталось от дней минувших и от  всех  наших
трудов? Ее дети защищены от врагов не лучше, чем была защищена когда-то  она
сама, и, если бы Хокану не был столь искусным  полководцем,  ему,  возможно,
пришлось бы проливать кровь своих ближайших родственников, чтобы удержать на
почтительном расстоянии свору честолюбивых кузенов.
   Мара вздохнула, напомнив себе, что если бы ее  брат  остался  в  живых  и
унаследовал Акому, то, вероятнее всего, пост Имперского Стратега достался бы
кому-нибудь из Минванаби.  А  тогда  не  могли  бы  произойти  и  те  благие
перемены, которые позволили  Императору  сосредоточить  в  своих  руках  всю
власть в  стране,  но  которые,  увы,  до  сих  пор  не  успели  еще  вполне
утвердиться.  Своими  шутливыми  поддразниваниями  Люджан  часто   напоминал
Ланокота. Но ее брат едва успел достичь порога возмужания, он лишь испытывал
себя, отвечая на требования жизни. А этот  человек,  стоящий  рядом  с  ней,
находится в расцвете сил, он  -  опытный  воин.  Подумав  вдруг,  что  столь
достойный  человек  должен  иметь  сыновей,  Мара,  поддавшись  безотчетному
порыву, сказала:
   - Знаешь, тебе надо жениться.
   Люджан прислонился спиной к ограждению и усмехнулся:
   - Я как раз на днях подумал, что мне пора бы завести сына или дочку.
   После того, что случилось между  Аракаси  и  Камлио,  Мара  приучилась  к
большей осторожности в суждениях, когда речь  заходила  о  столь  деликатных
предметах. Ей вдруг пришло на ум, что, может быть, у него  и  была  когда-то
любовь, но он не имел права посвататься к своей избраннице. И властительница
спросила напрямик:
   - У тебя есть какая-то определенная женщина на примете?
   Люджан засмеялся и, с нежностью взглянув на хозяйку, сообщил:
   - А как же. Целая дюжина.
   Прекрасно  понимая,  что  он  нарочно  подбрасывает  ей  наживку,   чтобы
мало-помалу вовлечь в словесную игру-перепалку, Мара объявила свой вердикт:
   - Ты всегда был мошенником! Найди себе такую женщину, чтобы она  понимала
твои шуточки, иначе тебе не миновать взбучек.
   - Да мне от нее все равно будет доставаться, - признался военачальник.  -
У меня, видишь ли, такая скверная  привычка  завелась:  даже  в  постели  не
снимаю оружие.
   Это было шуткой лишь наполовину: события последних лет  вынуждали  воинов
Мары постоянно быть начеку. Но сейчас - и это было хуже всего - ни один  меч
в Империи не мог ее спасти. Шутливое настроение покинуло Мару. Она  смотрела
вперед, словно хотела заглянуть за горизонт, и гадала: найдет ли она  то,  в
чем так отчаянно нуждается - ради сохранения рода Акома -  на  том  далеком,
еще невидимом берегу.

***

   С наблюдательного поста послышался крик дозорного:
   - Впереди земля!
   Мара бросилась к поручню. Ее щеки раскраснелись на утреннем  ветру.  Даже
Камлио,  которую,  казалось,  ничто   не   способно   было   заинтересовать,
последовала за ней. Впереди, слева по курсу "Коальтеки" возникло  возвышение
мутно-синеватого цвета - первый признак береговой линии.
   - Хонсони, - понял Люджан. - Говорят, мед  красных  пчел,  который  здесь
добывают, - самый сладкий в Империи.
   Лепала -  главный  город  провинции  Хонсони  -  славился  также  шелком,
экзотическими красителями и роскошными тканями с причудливыми узорами.
   Мара вздохнула: совсем как молоденькую девушку, ее  снедало  любопытство.
Она мечтала о том, как хорошо было  бы  задержаться  здесь  и  побродить  по
приморским рынкам. Ксула, Лепала и Рудидже  считались  сказочными  городами,
где здания были увенчаны остроконечными шпилями и опоясаны галереями с алыми
перилами. О властителях этих краев рассказывали, что у них в прудах  водятся
редчайшие  рыбы,  а  в  гаремах  содержатся  сотни  женщин.  Окна  в   домах
закрывались узорчатыми ставнями, которые предназначались как для укрытия  от
яркого солнца, так и для защиты от  морских  ветров.  В  садах  произрастали
огромные цветы, которые распускались только в сумерки и  наполняли  вечерний
воздух пряными ароматами, пока ночная прохлада не  заставляла  их  закрыться
вновь.  Улицы  были  вымощены  камнем,  который,   когда   его   поверхность
оказывалась влажной, сиял, как золото. Матросы рассказывали друг другу байки
о таинственных развлечениях тамошних торговцев.  Ходили  слухи  о  напитках,
обладающих удивительной силой, о гостиницах, где все помещения полны  клеток
с птицами, радующими глаз ярким оперением, и  о  трапезных,  где  прелестные
девочки и мальчики разгоняют жару, обмахивая клиентов  огромными  опахалами.
Однако, увы,  "Коальтека"  не  может  бросить  якорь  ни  в  одном  из  этих
оживленных торговых портов, пока Мара со свитой не сойдет  на  берег  залива
между Хонсони и Суэто в укромной безлюдной бухте.
   Законный груз "Коальтеки" будет доставлен в место назначения на  обратном
пути,  и  если  даже  черноризцы   или   шпионы   Анасати   усмотрят   нечто
подозрительное в отклонении судна от обычного курса... ну  что  ж,  к  этому
времени властительница окажется уже далеко, в глубине чужой страны  и,  если
богам будет угодно, вне пределов досягаемости...
   Пятью днями позже отряд  Акомы  высадился  на  берег  в  местности  столь
мрачной, что она показалась Маре страшнее  любого  из  ее  ночных  кошмаров.
Площадка, куда доставили горстку "паломников", представляла собой  полумесяц
из синевато-серого, отшлифованного морем сланца. Бухту  оживляли  лишь  тени
пролетающих птиц. Целая стая кружилась над головами путников, когда Люджан с
Марой  на  руках  сходил  на  берег.  Тоскливые  крики   крылатых   созданий
перекрывали завывание ветра и шум волн, разбивающихся  о  торчащие  из  воды
рифы. Ветер  переносил  песчаную  пыль  через  заросшие  кустарником  утесы,
окружающие бухту. Высоко  над  их  скалистыми  гребнями  виднелись  -  из-за
удаленности также кажущиеся серовато-синими  -  плоские  вершины  предгорья,
окаймленные по горизонту цепью гор, пики которых терялись в сумрачной  толще
туч. Горный хребет  с  отвесными  гладкими  склонами  оказался  неприступной
крепостью для цурани, в прежние времена затевавших военные походы на  Турил.
Раз  за  разом  войска  Империи  предпринимали  попытку  вторжения   в   эти
негостеприимные края -  и  все  кончалось  тем,  что  их  отбрасывали  назад
свирепые нагие дикари с боевой раскраской кожи, вооруженные лишь мечами.
   Приземистый проводник с лицом морщинистым,  как  кожура  сушеного  плода,
остановился перед Марой и тихо произнес:
   - Госпожа, тебе следовало бы приказать своим людям не стоять на  открытом
месте. Здесь они. уж очень на виду.
   - Мне придется объяснить им причину, - возразила Мара.  -  Они  уважаемые
воины и вряд ли захотят прятаться и таиться, как воры, -  тем  более  здесь,
где и жилья-то никакого нет, даже рыбачьих лачуг не видно.
   Проводник облизнул промежуток, где у него не хватало двух передних зубов,
переступил с ноги на ногу, а затем быстро поклонился:
   -  Госпожа,  мир  между  Империей  и  Турилом  очень  ненадежен.   Только
назначенные послы и торговцы, имеющие лицензию, могут пересекать границу,  и
только в отведенных для этого местах. Если твоих людей  заметят  в  пределах
двух дней пути от берега, вас сочтут за шпионов.
   Какие бы способы наказания шпионов ни  были  в  ходу  на  землях  Турила,
выражение  лица  проводника  красноречиво  свидетельствовало,   что   ничего
приятного такое будущее не сулит.
   Зная, что ее собственный народ  использовал  пленных  воинов  Турила  для
жестоких игр на  Имперской  Арене,  Мара  больше  не  возражала  против  мер
предосторожности. Она жестом подозвала Люджана поближе к себе и сказала  ему
на ухо:
   - Военачальник, у  нас  возникла  острая  потребность  в  таких  знаниях,
которые ты приобрел  в  бытность  свою  серым  воином:  как  сохранить  наше
присутствие в тайне, до тех пор пока мы не проникнем в глубь страны?
   Люджан ухмыльнулся:
   - Ах, госпожа, но тогда тебе станут известны последние из моих хитростей!
Если ты узнаешь,  как  доблестные  воины  умеют  бесшумно  подкрадываться  и
проползать  тайком...  разве  ты  когда-нибудь  доверишь  им  охрану   своих
драгоценностей?
   - Тем не менее я рискну доверить им это, если наша миссия  будет  успешно
завершена, - ответила Мара с  мрачным  юмором.  В  первый  раз  она  ощутила
привкус трудностей, ожидающих ее на этих чужих берегах.
   В последующие дни Мара не раз  вспоминала  поход  через  земли  Цурануани
перед ее первым замужеством. В тот раз ее  целью  было  заключение  союза  с
королевой чо-джайнов. Теперь, как и тогда, она ночевала в жалких укрытиях на
голой земле, с ничтожно малой свитой. В том путешествии она проделала  часть
пути пешком, когда тропа оказывалась непроходимой для носилок с  пассажиром.
Тогда тоже приходилось спешить и продвигаться под  покровом  ночи,  так  как
путь лежал через земли враждебных властителей.
   Но в Цурануани имелись густые леса, почти джунгли, в которых  можно  было
прятаться. Низко стелющиеся  туманы  скрывали  ее  отряд  на  рассвете  и  в
вечерние сумерки, а носильщики тащили мешки со съестными припасами.
   На каменистой почве Турила произрастали лишь травы  и  редкий  кустарник,
который  представлял  собой  весьма  относительное  укрытие.   По   временам
приходилось перебираться со склона на склон, смиряясь с холодными ветрами на
высоких перевалах; а ее тонкие сандалии промокали насквозь  от  хождения  по
болотистым   низинам.   Острые   листья   камыша   оставляли   на   лодыжках
многочисленные  царапины;  руки,  сжимающие  прочный  посох,  загрубели   от
мозолей. Однажды отряд миновал деревушку, передвигаясь по  пастбищу  ползком
при свете луны. Собаки лаяли на них, но спящие подпаски не пробудились.
   Мара привыкла ко вкусу жесткой дичи, добытой с помощью луков  ее  воинов.
Долгие часы и мили, проведенные на ногах, оборачивались болью  в  мышцах,  о
существовании которых она до сих пор и не подозревала. Как ни  странно,  она
наслаждалась свободой и высоким, усеянным облаками куполом небес.  Но  самое
большое удовольствие доставляло ей наблюдение за Камлио.
   Длинные волосы  девушки  теперь  постоянно  были  растрепаны  и  спутаны:
впервые в жизни никакие служанки не заботились о ее прическе. Она  перестала
поджимать губы и бледнеть, когда с ней заговаривал кто-нибудь из воинов.  Те
немногие, которые пробовали  подступиться  к  красавице,  получили  отпор  и
оставили ее в покое. Она ходила умываться к  родникам  с  ледяной  водой,  а
однажды робко предложила  свою  помощь  у  костра;  при  этом  у  нее  скоро
обнаружился настоящий дар поварихи. Она попросила Люджана обучить ее приемам
обращения с боевым ножом. Эти уроки начинались в полумраке каждый  вечер,  и
все могли слышать, как нежные воркующие интонации Камлио сменялись визгливой
бранью рыночной торговки, когда брошенный ею нож пролетал мимо цели. Однако,
сделав промах, она тотчас повторяла попытку опять и опять.
   Люджан, казалось, сумел преодолеть сварливый настрой девушки.
   - Знаешь, - сказал он однажды, - тебе стоило бы взять несколько уроков  у
Аракаси. В этом деле он непревзойденный Мастер  и  знает,  как  использовать
каждый мускул запястья.
   Камлио  развернулась  с  такой   яростью,   что   военачальник   поспешил
перехватить ее руку: он не был уверен, что она сейчас  не  всадила  бы  этот
клинок в него самого.
   - Боги! - возопила Камлио, оскорбленная до глубины души. - Да от кого  же
мне и нужно защищаться, как не от него?
   Она рванулась прочь и унеслась в темноту.
   Люджан смотрел ей вслед, укоризненно прищелкивая языком:
   - Женщина, с нашим Мастером тайного знания никто не совладает  в  схватке
на ножах. - Когда она скрылась из виду, он тихо договорил:
   - Чтобы защититься от него, тебе не нужны никакие средства обороны.  Если
тебе взбредет в голову вырезать у Аракаси сердце... я думаю, он будет стоять
смирно и даже поможет тебе это сделать.
   Много позже, глубокой безлунной ночью, Мару разбудили звуки рыданий.  Она
мягко спросила плачущую девушку:
   - Ты не хочешь больше никогда видеть Аракаси, и в этом все дело?
   Бывшая куртизанка ничего не сказала, но ее рыдания  понемногу  утихли,  и
она наконец заснула.
   Следующее утро выдалось пасмурным и холодным. Камлио, с  разрумянившимися
щеками,  вернулась  с  охапкой  хвороста  для  костра.  Глаза  у  нее   тоже
покраснели.
   - Он убил мою  сестру!  -  выпалила  она,  обращаясь  к  госпоже,  словно
продолжая ночной разговор.
   - Он убил по моему приказу Обехана, главаря тонга Камои, -  поправила  ее
Мара. - А твою сестру поразили дротики Обехана.
   Камлио швырнула всю охапку в костер, который только что развел Люджан;  к
небу взвился целый сноп искр и дыма.
   Пастух-проводник разразился бранью на турильском наречии:
   - Безмозглая девка! Твоя дурость может стоить нам жизни!
   Люджан отреагировал первым. Он сорвал  плащ,  который  был  надет  поверх
доспехов, и набросил его на костер, а потом метнулся к  стоящему  поблизости
ведру с водой и выплеснул ее на  плащ,  прежде  чем  тот  успел  загореться.
Из-под складок  потекли  слабые  струйки  пара  и  ощутимо  пахнуло  горелой
квердидровой шерстью.
   - Подъем! - бросил он вестовому. - Свернуть лагерь.  Завтрак  отменяется,
выступаем в путь немедленно. Этот дым могли заметить, и ради  нашей  госпожи
мы должны убраться отсюда как можно дальше.
   Оценив  благоразумие  военачальника  Акомы,   пастух   бросил   на   него
благодарный взгляд, и через несколько минут  отряд  Мары  был  уже  снова  в
дороге, одолевая ручьи, овраги и другие преграды, которые мог предложить  им
скудный ландшафт здешних мест.

***

   Через четыре дня проводник счел, что необходимость в столь суровых  мерах
предосторожности отпала. Он получил от Мары деньги и  рискнул  спуститься  в
долину,  чтобы  купить  съестного  на  рынке  расположенного  там   селения.
Имперские цинтии могли бы  вызвать  нежелательный  интерес,  но  они  высоко
ценились,  и  бесхитростные  местные  жители  не  озаботились   вопросом   о
происхождении монет и того, кто их тратит. Мара заподозрила, что она была не
первой из цурани, кого проводник  вел  по  этой  дороге.  Контрабанда  между
Империей и Турилом была делом рискованным, но прибыльным, и  не  приходилось
удивляться, если этим промыслом занимается человек, которого  считают  своим
по обе стороны границы.
   Пастух вернулся с двумя  кожаными  мешками,  набитыми  всяческой  снедью,
включая вяленое мясо, и с накидкой из грубой шерстяной пряжи - взамен плаща,
которым пожертвовал Люджан. Вся  эта  поклажа  прибыла  в  лагерь  на  спине
низкорослого серого жив