давляющего превосходства противника он пытался  повернуть  ход  событий  в
свою пользу. - Возможно, мы могли бы прийти к некоему соглашению,  -  быстро
предположил он. В его голосе сквозили проказливое  дружелюбие  и  готовность
блефовать, но не было ни намека на страх. - Если бы, например, ты  позволила
нам уйти по-хорошему...
   Мара наклонила голову:
   - Ты неверно судишь о нас.
   В тишине было слышно, как звякнули ее нефритовые браслеты, когда, положив
руку на локоть Папевайо, она заставила его слегка посторониться. Пройдя мимо
него, она вышла из оцепления своих гвардейцев и теперь стояла лицом к лицу с
главарем бандитов.
   - Как правящая госпожа Акомы я намеренно пошла на риск,  чтобы  мы  могли
побеседовать.
   Взглянув на край обрыва, Люджан вытер вспотевший лоб  изодранным  грязным
рукавом:
   - Я слушаю, госпожа.
   Ее гвардейцы стояли позади нее неподвижно,  как  статуи.  Мара  встретила
взгляд разбойника и твердо выдержала его:
   - Прежде всего вы должны сложить оружие.
   Люджан горько усмехнулся:
   - Может быть, я и не очень способный полководец, госпожа, но я не  идиот.
Пусть даже мне сегодня придется приветствовать Красного Бога,  я  не  сдамся
сам и не позволю повесить моих товарищей из-за нескольких голов скота и пары
мешков зерна.
   - Хотя вы украли их из Акомы и к тому же убили мальчика-раба,  я  не  для
того затеяла столь утомительное путешествие, чтобы просто повесить всех вас,
Люджан.
   Слова Мары звучали вполне чистосердечно, и тем  не  менее  разбойники  не
могли  поверить  этому  странному  заявлению.   Они   переводили   глаза   с
внушительного отряда лучников наверху на маленькую  группу  воинов  эскорта.
Напряжение возрастало с каждым мгновением, и Люджан поторопил Мару:
   - Госпожа, если у тебя есть что-то на уме,  говори  быстро,  иначе  может
оказаться, что некоторые из нас погибнут, и мы с тобой будем в их числе.
   Не получив  никаких  приказаний  насей  счет,  Папевайо,  тем  не  менее,
преодолел расстояние, отделявшее  его  от  Мары.  Мягко,  но  решительно  он
отодвинул ее назад и вклинился между госпожой и предводителем разбойников.
   Мара оставила эту фамильярность без внимания  и  вернулась  к  прерванной
беседе:
   - Я гарантирую вам следующее. Сдавайтесь и  выслушайте  мое  предложение.
Если вы пожелаете уйти после того, как я поговорю с тобой и  твоими  людьми,
вы будете вольны отправляться на все четыре стороны. Пока  вы  не  вздумаете
снова устроить набег на угодья Акомы, я не стану причинять вам неприятности.
Ручаюсь своим словом.
   Испытывая неприятное ощущение,  что  лучники  и  сейчас  держат  его  под
прицелом, Люджан перевел взгляд на своих бойцов. Все они,  все  до  единого,
отощали от постоянного недоедания; некоторые выглядели, как ходячие скелеты.
Вооружение у большинства ограничивалось скверно сработанным мечом или ножом,
лишь у считанных единиц имелось какое-то подобие лат. Не могло быть и речи о
том, чтобы оказать серьезное сопротивление воинам Мары,  снаряжение  которых
было безупречно.
   Предводитель всматривался в лица изгоев, которые были  его  товарищами  в
трудные времена. Почти  все  чуть  заметным  кивком  дали  ему  понять,  что
подчинятся его решению.
   Коротко вздохнув, он снова повернулся к Маре и протянул свой меч рукоятью
вперед.
   - Госпожа, я не состою на службе ни в одном из благородных домов, но  тот
жалкий остаток личной чести, который я называю своим, теперь в твоих руках.
   С этими словами он передал меч Папевайо. Безоружный, всецело зависящий от
доброй воли Мары, он с холодной усмешкой поклонился ей, а затем  подал  знак
остальным, чтобы они последовали его примеру.
   Солнце лило лучи и на  блистающие  зеленым  лаком  доспехи  Акомы,  и  на
отрепья ошеломленных бандитов. Только пение птиц и журчание воды, вытекающей
из родника, слышались в тишине. Взгляды всех  оборванцев  были  прикованы  к
юной девушке в роскошных одеждах. Наконец один из них шагнул вперед и бросил
на землю свой нож. Так же поступил еще один, другой...
   Пальцы, доселе сведенные на рукоятках, разжимались,  и  клинки  с  лязгом
падали у ног воинов Акомы. Вскоре не осталось ни одного бандита с оружием.
   Дождавшись, когда солдаты из  ее  отряда  соберут  мечи,  Мара  выступила
вперед. Разбойники раздались в стороны, чтобы освободить для нее  проход,  с
опаской глядя и на нее, и на Папевайо, следующего за нею  на  шаг  позади  с
обнаженным мечом. Командир  авангарда,  находясь  при  исполнении  служебных
обязанностей, сохранял такой  вид,  что  даже  самый  отчаянный  храбрец  не
отважился бы его  задеть.  На  всякий  случай  бандиты  старались  держаться
подальше, даже когда грозный воин повернулся к  ним  спиной,  чтобы  поднять
Мару на откидной задок ближайшего фургона.
   Окинув сверху взглядом толпу безоружных разбойников, властительница Акомы
спросила:
   - Это все твои люди, Люджан?
   Поскольку она пока еще не подала своим лучникам приказа опустить луки, он
ответил честно:
   - Большая часть здесь. Еще пятьдесят охраняют нашу  стоянку  в  лесу  или
пытаются раздобыть пропитание поблизости от стоянки. Еще  десять  поставлены
наблюдать за разными дорогами.
   Встав на груду мешков с тайзой, Мара быстро подсчитала:
   - Здесь у тебя под началом примерно полторы сотни. Сколько  из  них  были
прежде солдатами? Пусть они ответят сами.
   Из всей  банды,  столпившейся  у  фургона,  примерно  шестьдесят  человек
подняли руки. Мара ободряюще улыбнулась и задала новый вопрос:
   - Из каких домов?
   Гордые тем, что их спрашивают, где они раньше служили, они с  готовностью
стали выкрикивать:
   - Сайдано!..
   - Олимак!..
   - Раймара!..
   Прозвучали и другие известные Маре имена. В большинстве своем  эти  семьи
перестали существовать, уничтоженные князем Альмеко на пути к высокому посту
Имперского Стратега, который он занял незадолго до  восшествия  Ичиндара  на
трон Империи. Когда шум стих, Люджан добавил:
   - А я некогда был сотником в доме Котаи, госпожа.
   Мара расправила рукава и уселась. Поразмыслив, она спросила:
   - А остальные?
   От  толпы  отделился  рослый  детина.  В  его  облике,  как  и  у  прочих
разбойников, были видны следы разрушительного  воздействия  голода,  но  при
этом он производил  впечатление  все  еще  сильного  и  здорового  человека.
Поклонившись, он сказал:
   - Госпожа, я был земледельцем в поместье Котаи к западу от Миграна. Когда
мой хозяин умер, я сбежал и последовал вот за ним. - С глубоким почтением он
указал на Люджана. - Он хорошо заботился о своих людях в течение  нескольких
лет, когда наша жизнь проходила в скитаниях и лишениях.
   Мара повела рукой в сторону дальних рядов разбойников:
   - А эти? Преступники?
   Люджан ответил за всех:
   - Люди без хозяев, госпожа. Некоторые были  свободными  землепашцами,  но
лишились своих наделов  за  неуплату  податей.  Другие  совершили  поступки,
запрещенные законом. Многие - это серые  воины.  Но  убийцам,  ворам,  людям
ненадежным не приходится ждать радушного приема в моем лагере. -  Он  махнул
рукой в сторону леса. - О, вокруг хватает убийц, не сомневайся. В  последние
месяцы твои патрули стали нести службу кое-как, а в лесной чаще можно  найти
безопасную гавань. Но в моем отряде собрались только честные разбойники... -
Он невесело рассмеялся. - Если, конечно, такие бывают. -  Помрачнев,  Люджан
пытливо вгляделся в Мару. - Ну а теперь не соизволит ли госпожа сказать нам,
почему ее заботит судьба таких бедолаг, как мы?
   Одарив его улыбкой, Мара  подала  Кейоку  условный  сигнал,  и  состояние
боевой готовности отрядов Акомы было отменено. Лучники  на  гребне  опустили
луки и поднялись во весь рост из укрытия. И тогда стало  очевидно:  то  были
вообще не воины, а просто мальчики и старые работники с  полей,  на  которых
для вида нацепили  какие-то  отдельные  части  доспехов  или  выкрашенные  в
зеленый цвет рубахи. То, что казалось целой армией, сейчас  обнаружило  свою
истинную суть: Мару защищала горсточка солдат, числом уступавшая разбойникам
по меньшей мере наполовину, и несколько десятков  батраков  и  мальчишек  из
Акомы.
   Разбойники едва не взвыли от досады. Люджан в невольном восхищении только
изумленно покачал головой:
   - Госпожа, что же ты сотворила?
   - Возможность, Люджан... для всех нас.

***

   День подходил к концу; длинные тени ложились  на  траву  у  родника,  где
паслись нидры, отгоняя хвостами насекомых. Пристроившись  на  фургоне,  Мара
оглядывала шайку оборванцев,  сидевших  на  земле  у  кромки  леса  и  жадно
поглощавших мясо, фрукты и тайзовые лепешки, которые  раздавали  им  повара.
Хотя трапеза была много лучше той, которой им приходилось довольствоваться в
течение долгих месяцев, властительница Акомы замечала,  как  ими  овладевает
уныние. Попасть в плен, потерпев поражение в бою, для  них  означало  только
одно: их ожидала судьба рабов -  таков  непреложный  закон  жизни.  Да,  она
поручилась честью Акомы не  посягать  на  их  свободу,  она  их  великодушно
накормила,  но  все  это  не  внушало  им  доверия.  Эта  странная   молодая
властительница все еще ничего не сказала о том, что она задумала, и  они  не
предвидели для себя ничего хорошего.
   Мара изучала этих людей и чем дальше, тем больше замечала в них  сходство
с солдатами, мастеровыми и  рабами  из  своего  поместья.  Но  одно  отличие
оставалось неизменным: будь эти  люди  разодеты  в  самые  аристократические
наряды, она все равно распознала бы в них  изгоев.  Когда  последние  крошки
были доедены, Мара уже знала, что настало время объявить им ее предложение.
   Палевайо и Кейок  стояли  в  фургоне  по  обе  стороны  от  госпожи.  Она
решительно вздохнула и возвысила голос:
   - Послушайте меня, разбойники. Я Мара, властительница  Акомы.  Вы  украли
мое добро, и потому вы у меня в долгу. Чтобы уладить  это  дело  по  законам
чести, я прошу вас со вниманием отнестись к моим словам.
   Сидевший в первых рядах Люджан отставил чашу с вином и ответил:
   - Властительница Акомы чрезвычайно великодушна,  если  считает  для  себя
возможным позаботиться о чести разбойников.  Все  мои  товарищи  польщены  и
благодарны.
   Мара взглянула ему в лицо, пытаясь уловить в нем хоть какой-нибудь  намек
на  насмешку,  однако  обнаружила  совсем  иное:  интерес,   любопытство   и
добродушную иронию. Она чувствовала, что ей нравится этот человек.
   - Есть много причин  считать  вас  разбойниками,  так  мне  говорили.  По
всеобщему мнению, вы все отмечены злой судьбой.
   Один из сидящих перед  ней  что-то  выкрикнул  в  знак  согласия;  другие
переменили позу, подавшись вперед. Удовлетворенная  тем,  что  завладела  их
вниманием, Мара продолжала:
   - Для некоторых из вас злая судьба наступила тогда, когда вы  остались  в
живых после смерти хозяев, которым служили.
   Человек с кожаными ремешками на запястьях воскликнул:
   - И мы таким образом оказались лишенными чести!
   Другой поддержал его:
   - И у нас нет чести!
   Мара подняла руку, призывая их к молчанию:
   - Честь  состоит  в  выполнении  своего  долга.  Если  человека  посылают
охранять дальние угодья, а его хозяин  погибает  у  себя  дома,  так  что  у
солдата просто нет никакой возможности его защитить - разве у этого  солдата
нет чести? Если воин  тяжело  ранен  и  лежит  без  сознания,  когда  смерть
приходит за его господином - разве он виноват в том, что он остался  жив,  а
его хозяин - нет? - Мара опустила руку, и ее голос зазвучал повелительно.  -
Все, кто были слугами, землепашцами, работниками, - поднимите руки!
   Около десятка повиновались без колебаний.
   Другие неуверенно зашевелились, переводя взгляды то на властительницу, то
на своих товарищей, желая посмотреть, что она предложит.
   - Мне нужны работники, - улыбнулась Мара. - Я позволю вам  послужить  мне
под началом моего хадонры.
   От чинного  порядка  и  следа  не  осталось.  Все  повскакали  с  мест  и
заговорили разом. Одни что-то бормотали себе под нос, другие орали  во  весь
голос. Такое предложение - это было  что-то  неслыханное  в  Империи.  Кейок
потрясал  в  воздухе  мечом,  пытаясь  восстановить  спокойствие,   но   тут
осмелевший крестьянин бросился к ногам Мары:
   - Когда властитель Минванаби сразил моего господина, я убежал.  Но  закон
гласит, что я становлюсь рабом победителя!
   Голос молодой госпожи явственно прозвучал над общим гвалтом:
   - Закон не гласит ничего подобного!
   В наступившей тишине все глаза обратились к Маре. Усталая,  сердитая,  но
кажущаяся в своих богатых одеяниях такой красивой  на  взгляд  этих  бродяг,
переживших месяцы, а то и годы безнадежности  в  лесной  глуши,  она  твердо
заявила:
   - Традиция гласит, что работники - это военная добыча. Победитель решает,
кто представляет собой ценность  как  свободный  человек,  а  кого  надлежит
обратить в рабство. Минванаби - мои враги, и если вы - это  военная  добыча,
то мне и надлежит решать, каким будет ваше положение. Вы свободны.
   На этот раз молчание стало гнетущим. Люди беспокойно переминались с  ноги
на ногу,  озадаченные  нарушением  порядка,  который  они  привыкли  считать
незыблемым: в цуранском обиходе тонкости общественных  отношений  определяли
каждый шаг. Изменить самые глубинные основы, санкционировать бесчестье  -  в
этом  таилась  опасность  для  цивилизации,  просуществовавшей   уже   много
столетий.
   Мара угадывала смятение своих слушателей. Взглянув на крестьян, чьи  лица
светились надеждой, а потом на самых скептических и  суровых  серых  воинов,
она решила воспользоваться уроками философии, полученными в храме Лашимы.
   - Традиция нашей жизни подобна реке, которая берет начало в горах и течет
всегда к морю. Никто из людей не в силах повернуть течение вспять, обратно в
горы. Предпринимать такую попытку значило бы отвергать закон природы. Как  и
род Акома, многие из вас познали беду и злосчастье. Я - Акома, и я предлагаю
вам объединиться, чтобы изменить ход традиции, в точности так,  как  ураганы
иногда заставляют реку проложить себе новое русло.
   Девушка замолчала и опустила глаза. Момент был решающим: если  хоть  один
разбойник вздумает протестовать,  она  может  утратить  контроль  над  ними.
Молчание казалось  невыносимым.  И  тогда,  ни  слова  не  говоря,  Папевайо
спокойно снял свой шлем; теперь каждый мог увидеть  у  него  на  лбу  черную
повязку приговоренного.
   У  Люджана  вырвался  возглас  изумления.  Все  были  поражены:  человек,
осужденный на смерть, занимал почетный пост в свите знатной  властительницы.
Мара улыбнулась, гордая преданностью Папевайо и  благодарная  ему  за  столь
красноречивый жест. Легко коснувшись плеча своего командира  авангарда,  она
вновь обратилась к скопищу людей, живущих вне закона:
   - Этот человек служит мне и гордится этим. Никто из вас не  желает  такой
судьбы? - Крестьянину, лишившемуся крова по милости Минванаби, она сказала:
   - Если властителю, который  победил  твоего  хозяина,  понадобится  новый
землепашец, пусть попробует прийти за тобой. - Кивком указав на Кейока и его
отряд, она добавила:
   - Чтобы забрать тебя, ему придется повоевать. А на земле Акомы ты  будешь
свободным человеком.
   Крестьянин рванулся вперед с криком радости:
   - Ты доверишь нам честь своего рода?
   - Честь моего  рода  станет  вашей  честью,  -  ответила  Мара,  и  Кейок
поклонился, подтверждая тем самым свою готовность "повоевать".
   Крестьянин рухнул на колени и протянул к Маре скрещенные в запястьях руки
в древнем жесте присяги на верность.
   - Госпожа, я твой слуга. Твоя честь - моя честь.
   Этими словами он оповестил всех, что умрет, защищая  Акому,  с  такой  же
готовностью, как любой из воинов Мары.
   Мара церемонно кивнула, и Папевайо отошел от нее. Он проложил  себе  путь
через толпу изгоев и приблизился к крестьянину. Согласно  древнему  ритуалу,
он обернул ремешком  запястья  будущего  жителя  Акомы,  а  потом  снял  эти
символические оковы, показывая тем самым, что  человек,  которого  могли  бы
содержать как раба, объявляется свободным.  Раздались  возбужденные  голоса;
другие разбойники - числом около  десятка  -  сгрудились  вокруг.  Они  тоже
опустились на колени, образовав кольцо вокруг Папевайо, ожидая своей очереди
принять предложенную Марой честь и надежду на новую жизнь.
   Кейок приказал одному из  воинов  собрать  вместе  работников,  принесших
клятву верности: гвардейцам Акомы  надлежало  отвести  их  в  поместье,  где
Джайкен по своему усмотрению назначит их на домашние или полевые работы.
   Оставшиеся бандиты с отчаянной надеждой наблюдали за  происходящим,  пока
Мара не заговорила снова.
   - Те, кто преступил закон... скажите, в чем состояли ваши прегрешения?
   Щуплый, болезненно бледный оборванец хриплым голосом произнес:
   - Я непочтительно отозвался о жреце, госпожа.
   - Я утаил зерно  от  сборщика  податей...  для  моих  голодных  детей,  -
покаялся другой.
   Перечисление мелких провинностей продолжалось, пока Мара не признала, что
Люджан ее не  обманул:  воров  и  убийц  в  этой  шайке  не  жаловали.  Всем
приговоренным Мара сказала так:
   - Вы можете и впредь жить так, как жили до сих пор, или поступайте ко мне
на службу  как  свободные  люди.  Я,  властительница  Акомы,  предлагаю  вам
прощение в границах моего поместья.
   Хотя правом имперской амнистии не был наделен ни  один  властитель,  Мара
понимала, что никакой министр имперского правительства не  станет  утруждать
себя  вмешательством  в  судьбу  ничтожного,  почти   безымянного   полевого
работника... особенно если он никогда и не слыхал о такой амнистии.
   Широкими  улыбками  прощенные  преступники   воздали   должное   мудрости
властительницы  и  поспешили  к  Папевайо,  чтобы  принести   присягу.   Они
преклоняли колени с радостью. Могло, конечно, случиться так, что им - как  и
всем работникам Мары - будет грозить опасность со стороны ее врагов,  но  уж
лучше подвергаться опасностям, состоя на службе в одном из знатнейших домов,
чем влачить нынешнее убогое существование.
   Приближался вечер. Взгляд Мары обежал сильно поредевшие ряды  бандитов  и
наконец остановился на Люджане.
   - Солдаты, оставшиеся без хозяев, слушайте внимательно!
   Она помолчала, ожидая, пока затихнет вдали оживленный  говор  только  что
присягнувших работников, уходящих по дороге в Акому. Стараясь достучаться до
сердец самых грубых и неотесанных бойцов Люджана, она продолжала:
   - Я предлагаю вам такую возможность, о которой никогда не мог мечтать  ни
один воин за всю историю Империи: я предлагаю вам начать жизнь сначала.  Кто
из вас пожелает отправиться ко мне в поместье и снова приобщиться к  честной
жизни? Принявший такое решение преклонит колени у ворот священной рощи Акомы
и принесет клятву верности перед натами нашего рода.
   На площадку у родника упала тишина; казалось,  никто  даже  вздохнуть  не
смеет. А потом  воздух  загудел  от  множества  голосов.  Кто-то  выкрикивал
вопросы; другие одергивали тех,  кто  мешал  слышать  ответы.  Грязные  руки
мелькали в воздухе, и со звуками  голосов  смешивалось  буханье  ног,  когда
возбужденные вояки прыгали от восторга или пробивались поближе к фургону.
   Папевайо прекратил галдеж, взмахнув обнаженным мечом, и  Кейок,  поспешно
отойдя от фургона, выкрикнул команду.
   Бандиты снова притихли; теперь они ждали, что скажет их вожак.
   Не  забывая  о  присутствии  бдительного   Папевайо,   Люджан   осторожно
поклонился девушке, которая могла перевернуть всю его жизнь.
   - Госпожа, твои слова... ошеломляют...  твое  великодушие...  превосходит
все мыслимые пределы. Но у нас нет хозяев и, стало быть,  некому  освободить
нас от нашей прежней службы.
   В его глазах мелькнуло что-то похожее  на  вызов.  Мара  заметила  это  и
постаралась понять. Этот красивый - несмотря на грязь, покрывающую лицо, - и
плутоватый разбойник держался  как  человек,  которому  что-то  угрожает,  и