и  их  люди  бестрепетно
делают для женщин и за женщин, - это, надеюсь,  еще  далеко  не  тот  кубок,
который пили юноша, царь и пастух в замке Тамары.
     - Вы можете еще шутить!
     - Нимало, вам не грозит никакая опасность!  что  бы  ни  случилось,  вы
можете отвечать, что это ошибка и только.
     - Я потеряю мое место.
     - Очень может быть, но о таких вещах пред женщиной не говорят. И с этим
Бодростина, не давая опомниться  Ропшину,  достала  из  его  портфеля  пачку
конвертов и сунула в один из них загодя приготовленный, исписанный  лист,  -
этот лист было старое завещание.
     - Не стойте посреди пути: минуты дороги. Где  печать?  -  спросила  она
живо.
     Ропшин  молча  вынул  из  кармана  гербовую  печать,  которою   Глафира
Васильевна собственною рукою запечатала конверт, и сказала: "надпишите!"
     Секретарь сел и взял перо, но рука его тряслась и изменяла ему.
     - Прежде  немножко  успокойтесь,  -  вы  очень  взволнованы,  вас  надо
вылечить, бедный ребенок, - и с этим она обняла его и поцеловала.
     Ропшин закрыл рукой глаза и зашатался.
     Бодростина отвела его руку и взглянула ему в глаза спокойным, ничего не
говорящим взглядом.
     - Comptez-vous cela pour rien? {Вы это ни во что не ставите? {фр.).}  -
спросила она его строго и твердо.
     - О, я давно, давно люблю вас, - воскликнул Ропшин, - и я готов на все!
     - Вы любите! Tant mieux pour vous et tant  pis  pour  les  autres  {Тем
лучше для вас и тем хуже для других (фр.).},  берегите  же  мою  тайну.  Вам
поцелуй дан только в задаток, но щедрый расчет впереди. - И с этим она сжала
ему руку и, подав портфель, тихонько направила его к двери, в которую  он  и
вышел.
     Бодростин вернулся домой за полночь и застал своего молодого  секретаря
сидящим за работой в его кабинете.
     - Иди спать, - сказал он Ропшину, - чего ты сидел?  Я  запоздал,  а  мы
завтра утром едем.
     - Мне что-то не хотелось спать, - ответил Ропшин.
     - Не хочешь спать? Соскучился и тянет в Питер. Что  же,  погоди,  брат,
покутишь: но ты в каком-то восторженном состоянии! Отчего это?
     - Вам это кажется, - я тот, что и всегда.
     - Ты не пленен ли горничной Настей?.. А хороша!  хоть  бы  и  не  тебе,
ревельской кильке. Да ты, братец, не скромничай, - я сам был молод, а теперь
все-таки иди спать.
     И предводитель с своим секретарем  разошлись.  Бодростинский  дом  весь
погрузился в спокойный сон, не  исключая  даже  самой  Глафиры,  уснувшей  с
уверенностию, что последние шаги  ее  сделаны  блистательно.  Бодростин  сам
лично отдаст на хранение завещание, которым предоставлялось все ей  и  одной
ей; это не может никому прийти в голову;  этого  не  узнает  и  Горданов,  а
Ропшин... он не выдаст никогда того, что он знает, не выдаст потому, что  он
замешан в этом сам и еще  более  потому,  что...  Глафира  Васильевна  знала
юношескую натуру.
     Так уехал Бодростин, уверенный, что ему нечего беспокоиться ни за  что:
что даже супружеская честь его в полной безопасности, ибо  у  жены  его  так
много поклонников, что они сами уберегут ее друг от друга. Ему и в голову не
приходило, что он самое свежее свое бесчестие вез с самим собою, да и кто бы
решился  заподозрить  в  этом  влаственную  красоту  Глафиры,  взглянув   на
прилизанного Ропшина, в душе которого теперь было столько живой,  трепещущей
радости,  столько  юношеской  гордости  и  тайной,  злорадной  насмешки  над
Висленевым, над Гордановым  и  над  всеми  смелыми  и  ловкими  людьми,  чья
развязность  так  долго  и  так  мучительно  терзала  его  юное,  без   прав
ревновавшее сердце. Теперь он, по своей юношеской неопытности,  считал  себя
связанным с нею крепчайшими узами и удивлялся только одному, как его счастье
не просвечивает наружу, и никто не видит, где скрыт высший счастливец. "Tant
mieux pour vous tant pis pour les autres",  -  шепчут  ему  полные  пунцовые
губы, дыхания которых ему не забыть никогда,  никогда!  И  воспоминания  эти
порхают роем в голове и сердце счастливца, помещающегося в  вагоне  железной
дороги возле блаженного Бодростина, и мчатся они вдаль к северу. А в  то  же
время Глафира Васильевна покинула свой городской дом и сокрылась в  цветущих
садах и темных парках села Бодростина, где ее в первый же день  ее  переезда
не замедлили навестить Висленев с сестрой  и  Горданов.  И  в  тот  же  день
вечером, в поздние  сумерки,  совершенно  некстати,  нежданно  и  нескладно,
появился Михаил  Андреевич  в  коротком  кирасирском  мундире  с  распоротою
спинкой, и столь же внезапно, нежданно и нескладно исчез.
     Странный, пустой, но неприятный случай  этот  подействовал  на  Глафиру
Васильевну очень неприятно, - она тяготилась  мертвым  безмолвием  зал,  где
тревожному уху ее с пустынных хор слышалась тихая речь и таинственный шорох;
ее пугал сумрак сонных кленов,  кряхтящих  под  ветер  над  сонным,  далеким
прудком старинного парка;  ее  пугал  даже  всплеск  золотистого  карася  на
поверхности  этой  сонной  воды.  Ее   состояние   было   созерцательное   и
болезненное; она опять перебирала не совесть свою, но свои поступки, и  была
недовольна  собою.  Даже  недавно  казавшийся  ей  столь  необходимым  вызов
Горданова представлялся ей теперь в ином свете. По ее мнению, все ее прошлое
было ошибка на ошибке. Ей, выйдя замуж, нужно было держать  себя  строго,  и
тогда... она, конечно, могла бы овдоветь без всякой  сторонней  помощи,  как
без помощи Горданова она овладела завещанием и  даже  более:  подменила  его
другим. Надо было выдержать себя, как выдерживает Синтянина, и тогда  ни  на
что не нужны были бы никакие помощники... Да; Горданов ей  дорого  стоит,  и
зато теперь, после истории с  завещанием,  цена  ему  сильно  упала,  но  он
все-таки еще нужен... Глафира не могла ни на кого, кроме  него,  положиться,
но теперь она видела необходимость сделать нечто и с самою собою: надо  было
поправить свою репутацию, так чтобы ко времени, когда ударит роковой час, на
нее не могло  пасть  даже  и  тени  подозрения  в  искусственном  устройстве
вдовства. Надо было поправить свою репутацию.
     - Начать молиться? - но кто же мне  поверит.  За  что  же,  за  что  же
взяться, чтобы меня забыли во мне самой?
     Это ее занимало постоянно, и она, оставаясь  сама  с  собою,  не  могла
отрешиться от этой мысли.


        Глава четвертая
        Сумасшедший Бедуин

     Верстах в тридцати от села  Бодростина  в  больших  имениях  одного  из
князей древнего русского рода жил оригинальный человек, Светозар  Владенович
Водопьянов. Крестьяне в окружности называли его "черным барином",  а  соседи
помещики - Сумасшедшим Бедуином. Он происходил откуда-то  из  южных  славян;
служил когда-то без году неделю в русской артиллерии и,  выйдя  в  отставку,
управлял с очень давних пор княжескими имениями.  Последнее  было  несколько
удивительно. Водопьянов, казалось бы, не мог управлять ничем, но  между  тем
он управлял очень обширными землями и заводами,  и  владетель  этих  больших
местностей не искал случая расстаться с Светозаром  Владеновичем.  Напротив,
всем  было   известно,   что   князь,   занимавший   в   Петербурге   важную
государственную должность, дорожит безалаберным Водопьяновым и,  каждый  год
выписывая его к себе с отчетами, удерживал его при себе долго  и  ласкал,  и
дарил его. Сановник любил Водопьянова, и в этой любви его было что-то нежное
и даже почтительное. Управитель был человек честный и  даже  очень  честный:
это знали все, но главная  черта  характера,  привязывавшая  к  нему  людей,
заключалась  в  непосредственности  его  натуры  и  в   оригинальности   его
характера.  Название  "черный   барин"   очень   ясно   выражало   внешность
Водопьянова: он был велик ростом, неуклюж, массивен, темен лицом,  с  весьма
крупными чертами лица; толстыми, черными с проседью волосами, поросшими мхом
ушами и яркими, сверкающими, карими глазами. Ноги и  руки  его  были  просто
ужасны по своим громадным размерам, и притом руки всегда  были  красны,  как
окунутые в свекольный рассол, а ноги до того костисты,  что  суставы  словно
были покрыты наростами, выпиравшими под кожей сапога наружу. Ко всему  этому
Водопьянов постоянно смазывался чем-то камфарным, носил в кармане коробку  с
камфарными  шариками,  глотал  камфару,  посыпал  камфарой  постель,   курил
камфарные сигаретки и вообще  весь  был  пропитан  камфарой.  Это  была  его
гигиена по Распайлю, - единственному врачу, которому он верил.  Ходил  он  и
двигался быстро, говорил голосом необыкновенно кротким и мягким и  находился
в постоянной задумчивости. Нрав и образ жизни Водопьянова  были  до  крайней
степени причудливы: к нему очень шли слова поэта:
     Он странен, исполнен несбыточных дум, Бывает он весел ошибкой;
     Он к людям на праздник приходит угрюм, К гробам их подходит с  улыбкой.
Всеобщий кумир их ему не кумир, Недаром безумцем зовет его мир.
     Водопьянов был бесконечно добр и участлив: он был готов служить всем  и
каждому чем только мог, но все горести людские при этом его не поражали и не
тревожили. От этого многим казалось, что он лишен чувства и поступает  добро
и благородно только по принципу. Сам он тоже  всякую  скорбь  переносил,  не
удостоивая ее ни малейшего внимания, - не смущался ничем и не боялся ничего.
Он был холост, но имел на своих руках женатого брата  с  детьми  и  замужнюю
сестру с ее потомством. Все это  были  люди  плохие,  нагло  севшие  на  шею
Водопьянова и не помышлявшие сойти с нее, как он не помышлял их спугивать.
     Есть или, по крайней мере, были у нас на Руси сострадательные  барышни,
одну из каковых автор вспоминает в  эту  минуту:  в  ее  девической  комнате
постоянно можно было найти какую-нибудь калечку; на  окне,  например,  сидел
цыпленок с переломленною, перевязанною в  лубок  ногой;  в  шляпной  коробке
помещался гадостный больной котенок; под комодом прыгал на нитке упавший  из
гнезда желтоносый  галчонок:  все  это  подбиралось  сюда  откуда  попало  и
воспитывалось здесь до поправления сил, без всякого расчета на чью бы то  ни
было благодарность. Дом Светозара Владеновича в своем роде был совершенно то
самое, что описанная  комната,  с  тою  единственною  разницей,  что  вместо
галчат, котят и цыплят здесь обитали калеки и  уродцы  человеческой  породы.
Помимо ленивого и тупого брата и его  злой  жены,  с  их  малоумным  и  злым
потомством, и сестры с ее пьяным мужем и золотушными детьми,  у  Водопьянова
был кучер,  нигде  нетерпимый  пьяница,  кухарка,  забитая  мужем,  идиотка,
комнатный мальчик-калека, у которого ноги стояли иксом в разные стороны: все
это придавало всему дому характер какого-то нестроения. Почти  то  же  самое
было и в сельском хозяйстве, которым управлял Водопьянов, но,  ко  всеобщему
удивлению, и дом "черного  барина"  не  оскудевал,  и  полевое  и  фабричное
хозяйство у него шло часто даже удачнее, чем у  многих,  самых  рачительных,
соседей. От этого в народе ходила молва, что "черный барин" что-то знает", -
ион действительно нечто знал: он знал агрономию, химию, механику, знал  силы
природы в многоразличных их проявлениях, наблюдал их и  даже  умел  немножко
прозревать  их  тайны.  Кроме  того,  он   знал   нечто   такое,   что,   по
общераспространенному мнению, даже и нельзя знать:  он  знал  (не  верил,  а
знал), что есть мир живых существ, не нуждающихся ни в пище, ни в питии,  ни
в одежде; мир, чуждый низменных страстей и всех  треволнений  мира  земного.
Водопьянов был спирит и медиум, хотя не давал никаких медиумических сеансов.
Рука его не писала, но ухо что-то слышало, и это слышание  было  поводом  ко
множеству странностей, по которым образованные соседи не в шутку  признавали
его немножко помешанным и  назвали  "Сумасшедшим  Бедуином".  Заподозрить  в
Водопьянове  некоторую  ненормальность  душевных  отправлений  было   весьма
возможно: в  его  поступках  была  бездна  странностей:  он  часто  говорил,
по-видимому, совершенную нескладицу, и нередко вдруг останавливался  посреди
речи, прислушивался к чему-то такому, чего никто не слыхал, иногда  он  даже
быстро кому-то отвечал и вдруг внезапно  вскакивал  и  внезапно  уходил  или
уезжал. Нередко он вдруг появлялся, прежде невхожий, в  домах  людей,  очень
мало ему знакомых и отдаленных:  появлялся  Бог  знает  для  чего,  а  через
короткое время снова уезжал.  Словом,  носился  как  Сумасшедший  Бедуин  по
пустыне, почти не замечая живых людей и говоря с призраками.
     Месяц спустя  после  отъезда  Михаила  Андреевича  в  столицу,  в  один
августовский  темный  вечер,  прерывистый   звон   поддужного   колокольчика
возвестил гостя  обитателям  села  Бодростина,  и  лакеи,  отворившие  дверь
парадного подъезда, встретили "черного барина".
     Водопьянов пользовался за свою оригинальность и честность расположением
Михаила Андреевича, но Глафира  Васильевна,  прежде  очень  интересовавшаяся
этим оригиналом,  вдруг  разжаловала  его  из  своих  милостей.  Сумасшедший
Бедуин, по ее словам, тяжело действовал ей  на  нервы.  Водопьянов  бывал  у
Бодростиных очень редко и пред сим не показывал к ним глаз  более  года,  но
так как подобные странности были в его натуре, то внезапный  приезд  его  не
удивил Глафиру. Она, напротив, в этот раз,  страдая  немножко  скукой,  была
даже рада посещению Водопьянова и, отдав приказание слуге просить  приезжего
в гостиную, живо обратилась к находившимся у нее гостям: Ларисе, Висленеву и
Горданову, и сказала: "Рекомендую  вам,  господа,  сейчас  войдет  оригинал,
подобного которому едва ли кто-нибудь из вас видел: он мистик и спирит".
     - И даже медиум, мне кажется, - дополнила Лариса.
     - И натурально шарлатан, - прибавил Горданов.
     - Нимало, - ответила Бодростина. По  залу  между  тем  уже  раздавались
тяжелые шаги Светозара Владеновича.
     Водопьянов был одет очень хорошо, даже немножко щеголевато для деревни,
держался скромно, но развязно и с самоуверенностью, но черные огненные глаза
его вместе с непостижимою бледностию щек делали  его  и  с  виду  человеком,
выходящим из ряду вон.
     Глафира Васильевна встретила его  очень  радушно,  отрекомендовала  его
своим гостям и назвала ему  гостей.  Водопьянов  изо  всех  трех  знал  одну
Ларису, но, подав всем руку  и  обменявшись  приветствиями  с  последним  по
очереди, Висленевым, сказал:
     - Вас зовут Иосаф, очень редкое имя. Впрочем, все имена  прекрасны,  но
не сообщают человеку своего значения.
     - Это хорошо или дурно? - заговорила с ним Бодростина.
     - Ни то, ни другое: человек  значит  только  то,  что  он  значит,  все
остальное к нему не пристает. Я сегодня целый  день  мучусь,  заставляя  мою
память сказать мне  имя  того  немого,  который  в  одну  из  персских  войн
заговорил, когда его отцу угрожала опасность. Еду мимо вас и вздумал...
     - Что у нас об этом знают?
     - Да! Я думаю, здесь непременно есть люди, которые должны это знать.
     - Господа! - обратилась с вопросом Бодростина. Все молчали.
     - Я каюсь в моем невежестве, - продолжала она, - я  не  знаю  ни  этого
факта, ни этого имени.
     - Факт несомненен, - утвердил Водопьянов.
     - Он есть в истории: это было в одну из  войн  Кира,  мне  помнится,  -
заметил Горданов.
     - Ах, вам это помнится! Я очень рад, очень рад, что вы это помните.  Не
правда  ли,  странный  случай?  Мне  один  медик  говорил,  что  это  совсем
невозможно, почему же? не правда ли?
     - Не знаю, как вам ответить: почему?
     - Да; это смешно,  в  каком  младенчестве  еще  естественные  науки.  Я
предлагал премию тому, кто скажет, почему петух в полночь поет; никто до сих
пор не взял ее. Поэтому я верю, что немой  мог  заговорить.  В  природе  все
возможно!
     - Но возможно, чтобы курица ходила по улице, но чтобы улица  ходила  по
курице, это невозможно!
     - Кто знает? А как вы полагаете: возможно ли, чтобы щука выскочила сама
из реки, вспрыгнула человеку в рот и задушила его?
     - Не думаю.
     - А между тем в тысяча  восемьсот  шестьдесят  восьмом  году,  двадцать
третьего июля, на Днепре, под Киевом, щука выпрыгнула из воды, воткнулась  в
рот хохлу, который плевал в реку, и пока ее вытащили, бедняк  задохнулся.  И
следствие было, и в газетах писали. Что?  -  отнесся  он  и,  не  дождавшись
ответа, продолжал: - Ужасны странности природы, и нам,  докуда  мы  сидим  в
этом кожаном футляре, нельзя никак утвердительно говорить,  что  возможно  и
что невозможно. У меня есть сильнодействующее средство от зубной  боли,  мне
дал его в Выборге один швед, когда я ездил туда искать комнату, где Державин
дописал две последние строфы  оды  "Бог",  то  есть:  "В  безмерной  радости
теряться и благодарны слезы лить..." Я хотел видеть эти стены, но  не  нашел
комнаты: у нас этим не дорожат... Да; но я говорю о лекарстве.  Это  сильное
средство уничтожает нерв, и его можно капнуть только на нижний  зуб,  а  для
верхнего считалось невозможным, но я взял одну бабу, у которой болел верхний
зуб, обвязал ей ноги платком и поставил ее в углу кверху ногами и капнул,  и
она потом меня благословляла. Я сообщал этот способ в газеты, - не печатают,
тоже, говорят, "невозможно". В наших понятиях невозможное смешано с тем, что
мы считаем невозможным. Есть люди, которые уверены, что человек есть кожаный
мешок, а им, однако, кажется невозможным допустить, что  даровитый  человек,
царствовавший в России под именем Димитрия, был совсем не Лжедимитрий,  хотя
кожаный мешок был похож как две капли воды.
     - Вы, кажется, к Лжедимитрию неравнодушны? - молвила Бодростина.
     - Да; бедный дух до сей поры  беспокоится  такою  клеветой.  Бодростина
переглянулась с гостями.
     - Он кто ж такой?
     - Когда он был духом, он не хотел этого  ясно  сказать,  теперь  же  он
опять воплощен, - отвечал спокойно Водопьянов.
     - Вы не скрываете, что вы спирит? - отнесся к нему Висленев.
     - Нет, не скрываю, для чего ж скрывать?
     - Я тоже не скрываю, что не верю в спиритизм.
     - Вы прекрасно делаете, но вы ведь спиритизма не знаете.
     - Положим; но я знаю то, что в  нем  есть  смешного:  его  таинственная
сторона. Вы верите в переселение душ?
     - Да, в перевоплощение духа.
     - И в чудеса?
     - Да, если чудесами называть все то, чего мы не научились еще понимать,
или не можем понимать по несовершенству нашего понимательного аппарата.
     - А чему вы приписываете его несовершенства?
     - Природе этой плохой планеты. Плохая планета,  очень  плохая,  но  что
делать: надо потерпеть, на это была, конечно, высшая воля.
     - Вы, стало быть, из недовольных миром?
     - Как вечный житель лучших сфер, я,  разумеется,  не  могу  восхищаться
темницей, но, зная, что я по заслугам посажен в карцер, я не ропщу.
     - И вы видали сами чудеса? - тихо вопросила его Лариса.
     - О, очень много!
     - Какие, например? Не можете ли вы нам что-нибудь рассказать?
     - Могу охотно: я видел более всего  нежданные  победы  духа  злобы  над
чувствами добрейших смертных.
     - Но тут ничего нет чудесного.
     - Вы думаете?
     - Да.
     - О, ошибаетесь! Зло так гадко и противно, что дух не мог бы  сам  идти
его путем, если бы не вел его сильнейший и злейший.
     - Нет, вы скажите видимое чудо.
     - Я видел Русь расшатанную, неученую, неопытную и неискусную, преданную
ученьям злым и коварным, и устоявшую!
     - Ну, что это опять за чудо?
     - Каких же вы желаете чудес?
     - Видимых воочию, слышимых, ощущаемых.
     - О, им числа нет: они и в Библии, и в сказаниях, в семейных  хрониках,
и всюду, где хотите. Если это вас интересует, в английской  литературе  есть
очень хорошая книжка Кроу, прочтите.
     - Но вы сами ничего не видали, не слышали, не обоняли и не осязали?
     - Видел, слышал, обонял и осязал.
     - Скажите, что?
     - Я в детстве видал много светлых бабочек зимой.
     - Галлюцинация! - воскликнул Висленев.
     - Ну, понят