взять деньги  и  отказаться  венчаться.  Положим,  вы
могли взять с него векселя, но ведь он мог их оспорить, мог доказывать,  что
они безденежные: взяты с него обманом или насилием... Возможна целая история
самого безотрадного свойства.  Потом  если  б  и  доказали  выдачу  денег  и
засадили в долговое отделение, ну он отсидит год, и ничего... С него  как  с
гуся вода, а деньги пропали...
     - Это правда, - отозвался Кишенский.
     - Да, а ведь я вам даю  человека  вполне  честного  и  с  гонором;  это
человек великодушный, который сам своей сестре уступил свою часть  в  десять
тысяч рублей, стало быть, вы тут загарантированы от всякой кляузы.
     - Кто же это такой?  -  отнеслась  тихо  к  Кишенскому  невеста.  Тихон
Ларионович только пожал в недоумении плечами.
     - Не трудитесь отгадывать, - отвечал Горданов, - потому что, во-первых,
вы этого никогда не отгадаете, а во-вторых, операция у меня разделена на два
отделения, из которых одно не открывает другого, а между тем оба они лишь  в
соединении действуют неотразимо. Продолжаю  далее:  если  бы  вы  и  уладили
свадьбу своими средствами с другим лицом, то вы только приобрели  бы  имя...
имя для будущих детей, да и то с весьма возможным риском протеста, ведь  вам
нужно и усыновление двух ваших прежних малюток.
     - Как же, это почти самое важное.
     - Кто же станет об этом заботиться?
     - Мы сами.
     - Вы сами, - это худо. Нет, я вам передам такого человека, который сам.
пуще отца родного будет об этом убиваться. Если вы согласны дать мне  девять
тысяч рублей, я вам сейчас же представлю ясные доказательства, что вы  через
неделю, много через десять дней, можете быть обвенчаны  с  самым  удобнейшим
для вас человеком и вдобавок  приобретете  от  этого  брака  хотя  не  очень
большие, но все-таки относительно  довольно  значительные  денежные  выгоды,
которые во всяком случае далеко с избытком вознаградят вас за то, что вы мне
за этого господина заплатите. Я согласен, что  это  дело  небывалое,  но  вы
сейчас увидите, что все это как нельзя более  просто  и  возможно:  субъект,
которого я вам предлагаю, зарабатывает в год около двух тысяч рублей, но  он
немножко привередлив, - разумеется, пока он одинок, а со временем, когда  он
будет женат и, находясь в ваших руках, будет считаться отцом ваших  малюток,
то вы его можете подогнать... Вы, не живя с ним, можете потребовать от  него
по закону приличного содержания для вас и  для  ваших  детей;  тут  и  Тихон
Ларионович может подшпорить его в газете; он  человек  чуткий,  -  гласности
испугается,  а  тогда  определить  его  на  службу,  или  пристроить  его  к
какому-нибудь делу, и он вам быстро  выплатит  заплаченные  за  него  девять
тысяч.
     - Что ты об этом думаешь? - спросила дама Кишенского. Кишенский  ударил
громко счетною костяшкой и отвечал:
     - Что же! Это вполне возможно.
     - Мои планы все тем и хороши, - сказал Горданов, - что все они просты и
всегда удобоисполнимы. Но  идем  далее,  для  вас  еще  в  моем  предложении
заключается та огромная выгода, что денег, которые вы мне заплатите за моего
человека, вы из вашей кассы не вынете, а,  напротив,  еще  приобретете  себе
компаниона с деньгами же и с головой.
     Дама только перевела глаза с Кишенского на Горданова и обратно назад на
Кишенского.
     - Когда наступит время  расчета,  -  продолжал  Горданов,  -  я  у  вас
наличных денег не потребую; а вы, почтенный  Тихон  Ларионович,  дадите  мне
только записку, что мною у вас куплены такие-то и такие-то бумаги, на  сумму
девяти тысяч рублей, и сделайте меня негласным компанионом по вашей  ссудной
кассе, на соответственную моему капиталу часть, и затем мы  станем  работать
сообща. Планы мои всегда точны, ясны, убедительны и неопровержимы, и если вы
согласны дать мне за вашу свадьбу с моим субъектом девять тысяч  рублей,  то
этот план я вам сейчас открою.
     - Тихон! - воззвала дама к Кишенскому.
     - Гм!
     - Да что же ты мычишь! Ведь это надо решать.
     - Да; я прошу вас решать, - отвечал, взглянув на свои часы, Горданов.
     - Что же?.. - простонал Кишенский.
     - Что же? Ну, что же "что же"? - передразнила дама, -  ведь  это  надо,
понимаешь ты, это надо кончить.
     - Фабий Медлитель, положим, выигрывал сражения  своею  медлительностью,
но его тактика, однако, не всем удается, и быстрота, и натиск в наше  скорое
время считаются гораздо вернейшим средством, - проговорил,  в  виде  совета,
Горданов.
     - Да, в самом деле, это  бесконечный  водевильный  куплет;  Всегда  тем
кончится пиеса, Что с вашим вечным "поглядим" Вы не увидите бельмеса,  А  мы
всегда все проглядим, -

     с нетерпеливым  неудовольствием  проговорила  дама  и,  непосредственно
затем быстро оборотясь к Горданову, сказала:
     - Извольте, господин Горданов, я согласна: вы  получите  восемь  тысяч:
пятьсот.
     - И еще пятьсот; я вам сказал последнюю цену: девять тысяч рублей.
     - Извольте, девять.
     Горданов расстегнул пиджак, достал из грудного кармана сложенные  листы
бумаги, на которых была тщательно списанная копия известного  нам  сочинения
Висленева, и попросил взглянуть.
     Кишенский и дама посмотрели в рукопись.
     - Что это такое? - вопросил Кишенский.
     - Это копия, писанная рукой неизвестного человека  с  сохраняющегося  у
меня дома оригинала, писанного человеком, мне известным.
     - Тем, которого вы нам продаете?
     - Да, тем, которого я вам продаю.
     Хозяева приумолкли.
     - Теперь извольте прослушать, - попросил Горданов, - и полным,  звучным
голосом, отбивая и подчеркивая сальянтные места, прочел  хозяину  и  хозяйке
ярое сочинение Иосафа Платоновича.
     - Что это за дребедень? - вопросил Кишенский, когда окончилось чтение.
     Дама, сдвинув брови, молчала.
     - Это, милостивый государь, не дребедень, - отвечал Горданов  -  а  это
ноты, на которых мы сыграем полонез для вашего свадебного пира и учредим  на
этом дворянство и благосостояние ваших милых  малюток.  Прошу  вас  слушать:
человек, написавший все это  своею  собственною  рукой,  есть  человек,  уже
компрометированный в политическом отношении, дома у него теперь  опять  есть
целый  ворох  бумаг,   происхождение   которых   сближает   его   с   самыми
подозрительными источниками.
     - Понимаю! - воскликнул, ударив себя ладонью по лбу, Кишенский.
     - Ничего не понимаете,  -  уронил  небрежно  Горданов  и  продолжал,  -
прочитанное мною вам здесь сочинение написано по тем бумагам  и  есть  такое
свидетельство, с которым автору не усидеть не  только  в  столице,  но  и  в
Европейской России. Вся жизнь его в моих руках, и я дарую ему эту  жизнь,  и
продаю вам шелковый шнурок на его шею. Он холост, и когда вы  ему  поставите
на выбор ссылку или женитьбу, он, конечно, будет  иметь  такой  же  нехитрый
выбор, как выбор между домом на Английской набережной или коробочкой спичек;
он, конечно, выберет свадьбу. Верно ли я вам это докладываю?
     Кишенский беззвучно рассмеялся и, замотав головой,  отошел  к  окну,  в
которое гляделась белая ночь.
     - Верно ли? - повторил Горданов.
     - Верно, черт возьми, до поразительности верно! И просто, и верно! Дама
молчала.
     - Ваше мнение? - вопросил ее Горданов.
     - Дело в том, - молвила она после паузы, - как же это совершится?
     - Тут необходимо небольшое содействие Тихона Ларионовича:  жениха  надо
попугать слегка обыском.
     - Это можно, - отвечал  Кишенский,  улыбнувшись  и  потухнув  в  ту  же
секунду.
     - И непременно не одного его обыскать, а и меня, и Ванскок,  понимаете,
чтоб он не видал нить интриги, но чтобы зато была видна нить хода бумаг.
     - Хорошо, хорошо, - отозвался Кишенский.
     - У него пусть найдут бумаги и приарестуют его.
     - Да уж это так и пойдет.
     - А тогда взять его на поруки и перевенчать.
     - Да, это так; все это в порядке, - ответил Тихон Ларионович.
     - Тогда ему будет  предложено  на  выбор:  выдать  ему  назад  это  его
сочинение или представить его в подкрепление к делу.
     - Да.
     - И он, как он ни прост, поймет, что бумаги надо выручить. Впрочем, это
уже будет мое дело растолковать ему, к чему могут повести эти бумаги,  и  он
поймет и не постоит за себя. А вы, Алина Дмитриевна, - обратился Горданов  к
даме, бесцеремонно  отгадывая  ее  имя,  -  вы  можете  тогда  поступить  по
усмотрению: вы можете отдать ему эти бумаги  после  свадьбы,  или  можете  и
никогда ему их не отдавать.
     - К чему же отдавать? - возразил Кишенский.
     - Да, и я то же самое думаю, а, впрочем, это ваше дело.
     - Это мы увидим, - молвила невеста.
     И затем, с общего согласия, был улажен  план  действий,  во  исполнение
которого Кишенский должен был  "устроить  обыск".  Как  он  должен  был  это
устроивать, про то ничего не говорилось: предполагалось, что  это  сделается
как-то так, что до этого никому нет  дела.  Затем,  когда  жениха  арестуют,
Горданов, которого тоже подведут под обыск, скажет  арестованному,  что  он,
желая  его  спасти  в  критическую  минуту,  отдал  бумаги   на   сохранение
Кишенскому, а тот - Алине Дмитриевне Фигуриной, и  тогда  уже,  откинув  все
церемонии прочь, прямо объявят ему, что Алина Дмитриевна бумаг не отдает без
того, чтобы субъект на ней перевенчался.
     Для того  же,  чтобы  благородному  и  благодушному  субъекту  не  было
особенной тяжести подчиниться этой необходимости, было положено дать  ему  в
виде реванша утешение, что Алина Дмитриевна принуждает  его  к  женитьбе  на
себе единственно вследствие современного коварства новейших людей,  которые,
прозрев заветы бывших  новых  людей,  или  "молодого  поколения",  не  хотят
вырвать женщину, нуждающуюся в замужестве для освобождения себя от  давления
семейного  деспотизма.  Все  это  было  апробировано  Кишенским   и   Алиной
Дмитриевной, и условие состоялось.
     - Теперь, - сказал в заключение Горданов, - я вам сообщу  и  имя  того,
кого вы купили: это Иосаф Платоныч Висленев.
     - Иосаф Висленев! - воскликнули с удивлением в один  голос  Фигурина  и
Кишенский.
     - Да, Иосаф Висленев, он сам собственнейшею своею персоной.
     - Черт вас возьми, Горданов, вы неподражаемы! - воскликнул Кишенский.
     - Нравится вам ваша покупка?
     - Лучшего невозможно было выдумать.
     - Ну и очень рад, что угодил по вкусу. Рукописание его у меня, я не по-
нес его к вам в подлиннике для того...
     - Чтоб обе половины вашего плана не соединить вместе,  -  начал  шутить
развеселившийся Кишенский.
     - Да, - отвечал, улыбаясь, Горданов, -  Ванскок  мне  кое-что  сообщала
насчет некоторых свойств вашего Иогана с  острова  Эзеля.  К  чему  же  было
давать вам повод заподозрить меня в легкомыслии? Прошу вас завернуть  завтра
ко мне, и я вам предъявлю это рукописание во всей его неприкосновенности,  а
когда все будет приведено к концу, тогда, пред тем как я повезу Висленева  в
церковь венчать с Алиной Дмитриевной, я вручу вам эту узду  на  ее  будущего
законного супруга, а вы мне отдадите мою цену.
     - Вполне согласен, - отвечал Кишенский и, подавив снова пуговку,  велел
вошедшему Иогану с острова Эзеля подать бутылку  холодного  шампанского.  За
вином ударили по рукам, и ничего над собой не чаявший Висленев был продан.
     Затем Горданов простился и  ушел,  оставя  Кишенскому  копию,  писанную
неизвестною рукою с известного  сочинения  для  того,  чтобы  было  по  чему
наладить обыск, а  невесте  еще  раз  повторил  добрый  совет:  не  выдавать
Висленеву его рукописания никогда, или по крайней мере до тех пор,  пока  он
исхлопочет усыновление и причисление к  своему  дворянскому  роду  обоих  ее
старших детей.
     - А лучше, - решил Горданов, - никогда с него этой  узды  не  снимайте:
запас беды не чинит и хлеба не просит.
     Впрочем, Горданов напрасно на этот счет предупреждал госпожу  Фигурину.
Видясь с  нею  после  этого  в  течение  нескольких  дней  в  э  7  квартиры
Кишенского,  где  была  семейная  половина  этого  почтенного   джентльмена,
Горданов убедился, что он сдает Висленева в такие ежовые рукавицы, что  даже
после того ему самому, Горданову, становилось знакомым  чувство,  близкое  к
состраданию, когда он смотрел на бодрого и  не  знавшего  устали  Висленева,
который корпел  над  неустанною  работой  по  разрушению  "василетемновского
направления", тогда как его самого уже затемнили и перетемнили.


        Глава девятая
        Ночь после бала

     Дело должен был начать Кишенский, ему одному известными способами,  или
по крайней мере способами, о которых другие как будто  не  хотели  и  знать.
Тихон Ларионович и не медлил:  он  завел  пружину,  но  она,  сверх  всякого
чаяния, не действовала так долго, что Горданов уже начал смущаться  и  хотел
напрямик сказать Кишенскому, что не надо ли повторить?
     Но наконец пружина потянула  и  незримая  подземная  работа  Кишенского
совершилась: в одну прекрасную ночь Висленева, Горданова и Ванскок  посетили
незваные гости. Сначала это, конечно, каждое из этих трех лиц узнало  только
само про себя, но на заре Ванскок,  дрожа  до  зубного  стука  от  смешанных
чувств радости и тревоги, посетила Висленева и застала его  сидящим  посреди
комнаты, как Марий на развалинах Карфагена.
     - У меня забрали бумаги, - лепетала Ванскок, - но я ничего не боюсь.
     - И у меня забрали, и я ничего не боюсь, - отвечал Висленев и  добавил,
что единственная вещь, которая его могла скомпрометировать, на его  счастие,
два дня тому назад взята Гордановым.
     Но этому  благополучию,  однако,  было  немедленно  представлено  очень
внушительное опровержение: в  комнату  Висленева,  где  Иосаф  Платонович  и
Ванскок в тревоге пили весьма ранний чай, явился  встревоженный  Горданов  и
объявил, что и его обыскали.
     Висленев побледнел и зашатался.
     - И мою статью нашли? - воскликнул он в ужасе.
     - Нет; представь, нет! - успокоил его Горданов.
     - Слава тебе, Господи!  -  проговорил  Висленев  и  с  радостным  лицом
перекрестился.
     Горданов рассказал счастливое  событие,  как  он  был  извещен  намеком
Кишенского, что им грозит опасность, и передал ему  висленевское  сочинение,
отчего Кишенский будто отбивался и  руками  и  ногами,  но  потом,  наконец,
махнул рукой и, взяв, сказал, что занесет и отдаст его Алине Фигуриной.
     - Ну и спасибо им, и тебе спасибо, и слава Богу, и слава твоему уму!  -
проговорил совсем оправившийся Висленев и опять два  раза  перекрестился  на
церковь.
     Ванскок  нетерпеливо  ударила  Висленева  по  руке  и,  заступив   его,
выдвинулась с вопросом: "как это было?", но Горданов не  обнаружил  никакого
намерения удовлетворить ее любопытства.
     - Есть дела важнее, -  прошептал  он,  озираясь  как  волк,  -  скажите
скорее, где этот ваш хваленый друг?
     - Какой? - осведомился Висленев.
     - Ну вот твой "сосед по имению"?
     - Меридианов?
     - Ну да.
     - Он, верно, дома.
     - Позови-ка его сюда  под  каким-нибудь  предлогом.  Висленев  вышел  в
коридор.
     - А вы разве подозреваете Меридианова? - спросила,  подпрыгивая  вокруг
Горданова, проворная Ванскок.
     - Я не подозреваю, а я знаю наверное.
     - Меридианова нет дома, и он, оказывается, даже не ночевал, - объявил в
эту минуту возвратившийся в свою комнату бледный Висленев.  Горданов  только
ударил по столу и воскликнул:
     - А что-с!
     - Теперь я вижу, - ответил Висленев.
     - Теперь это ясно, - решила Ванскок, и вдруг быстро стала прицеплять на
макушку свою форейторскую шапочку.
     - Куда же вы? - остановил ее Висленев. - Как куда? Я сейчас обегу  всех
своих и Полисадову, и Поливадову, и по крайней мере всех  предупрежу  насчет
Меридианова.
     - А, это другое дело, - сказал Висленев.
     - Да; а  я  вам  даже  советую  поспешить  с  этим  предупреждением,  -
поддержал Горданов.
     Ванскок бомбой вылетела из квартиры Висленева  и  покатилась  мячом  по
лестнице, и вдруг внизу на  последней  террасе  нос  к  носу  столкнулась  с
Меридиановым, который тащился вверх неверными  шагами,  с  головой,  тяжелою
внутри от беспардонного кутежа  и  увенчанной  снаружи  былинками  соломы  и
пухом.
     Дремучий семинарист возвращался домой с пира, заданного его  приятелем,
актером Бабиневичем, обвенчавшимся вчера на фаворитной княжеской танцовщице,
после чего все, кроме князя  и  новобрачной,  совершали  возлияние  богам  в
сосновом бору Крестовского острова, на мыске за Русским трактиром.
     Меридианов был пьян, тяжел и весел.  Столкнувшись  с  Ванскок,  которая
"нарочно толкнула его локтем, он сначала ничего  не  понял  и  отступил,  но
потом, воззрясь ей вслед красными от вина и бессонницы глазами, крикнул:
     - Эй! вы, госпожа! бритая  барышня!  Прошу  вас  потише,  а  то  я  так
шшшелкану, что ты у меня рассыплешься!
     - Я не боюсь вас, долгогривый шпион!  -  крикнула  ему,  остановясь  на
минуту, Ванскок.
     - Что-о-о? - переспросил изумленный Меридианов.
     - Шпион! - повторила Ванскок и покатила книзу.
     - Дура, - ответил ей Меридианов и пополз тяжело  наверх.  На  следующей
террасе вверху Меридианова догнал полицейский офицер
 и спросил его, где здесь живет Висленев?
     - Сосед по имению? -  спросил  Меридианов,  пока  не  распознал  спьяну
мундира вопрошавшего, но вслед за тем, осенясь  сознанием,  посторонился  и,
дав офицеру дорогу, молча указал ему на дверь рукой.
     Полицейский офицер позвонил,  и  они  одновременно  вошли  в  квартиру:
офицер вперед, а Меридианов тихонько вполз за ним следом  и  юркнул  в  свою
каморку.
     Через пять минут полицейский вывел из этой квартиры  Висленева  и  увез
его с собою в участок, а Меридианов, совсем как  был  одетый,  спал  мертвым
сном, ворча изредка: "нет, я пива больше не могу, - убей меня Бог, не могу!"
     Пока ни в чем, кроме пьянства, не повинный Меридианов спал,  а  Ванскок
летала по городу,  обнося,  в  виде  усладительного  шербета,  новую  весть,
Висленев  имел  время  прочувствовать  несколько  весьма   разнообразных   и
тягостных ощущений, сидя в четырех голых стенах маленькой, одинокой камеры в
доме одной из полицейских частей.
     Если во всем можно находить свою  добрую  сторону,  то  добрая  сторона
такой недоброй вещи, как лишение свободы, конечно, заключается только в том,
что она дает человеку одно лишнее средство одуматься поневоле. Одно  из  лиц
известного романа Диккенса, содержась в старой тюрьме,  Маршельси,  говорит,
что в тюрьме - штиль. В другом месте люди не знают спокойствия, травят  друг
друга и жадно стремятся то к тому, то к другому: здесь нет ничего подобного,
здесь мы стоим вне всего этого, мы узнали худшее в жизни и нашли - мир.  Это
свобода, но, увы, к сожалению, и это обретение мира и  свободы  выпадает  на
долю не всех  подвергающихся  печальной  участи  лишения  свободы,  или,  по
крайней мере, не в одной и той же степени и не в одно  и  то  же  время  для
каждого. Есть люди, которых тюремное уединение обращает в какую-то дрязгу, и
к числу таковых принадлежал мягкосердный Висленев.
     Иосаф Платонович не был в поре доброго раздумья:  тюрьма  для  него  не
была "штилем", как для философа в Маршельси: она его только пытала томлением
страха и мелким чувством трусливой боязни. И сюда-то,  на  второй  день  его
заключения, проникли его палачи из квартиры с тремя парадными дверями.
     Поличье, отобранное у Висленева,  было  самого  ничтожного  свойства  и
арест его был очень не строг, так что Алине Дмитриевне Фигуриной  не  стоило
никаких особенных затруднений устроить свидание с арестантом, а  потом  было
еще легче ввести его в суть дела и потребовать от  него  услуги  за  услугу,
брака за сбережение его сочинения, которое находится  тут  же,  в  части,  в
кармане Алины, и сейчас может быть предъявлено, после чего Висленеву уже  не
будет никакого спасения.
     Висленев задрожал и, сжимая руки Алины, прошептал:
     - Бога р