.

       Челночек крадется и снова откидывает крючок и опять прячется.

Там мать твоя с моею матушкой поссорились и... я не знаю... Мой совет... про
всякий случай куда б нибудь тебе отсюдова пока уйти... Куда? (Думает.)

В  это  время  шум  вдруг  увеличивается,  дверь  растворяется,  и на пороге
появляется  Князев, а за ним еще видно несколько голов. Дробадонов бросается
на них с неистовым криком, выбрасывает их за порог и схватывается за двери.

Га!  так это вот кто вместе с бурею ходит! Марина Николавна, заступ дай мне!
лом  подай!  пешню!  (Держась  за  дверную  скобу,  борется  с усилиями тех,
которые рвут дверь снаружи.)

Челночек  ползет  на четвереньках, чтобы схватить Дробадонова за ноги. Дверь
то   отворится  усилиями  внешней  партии,  то  усилиями  Дробадонова  снова
        захлопнется. За сценою голос Князева: "Ломай в мою голову!"

     Марина (с возвратившеюся мгновенно энергией). Вот он,  судеб  решитель!
(Берет из-под стола сверток с мышьяком, торопливо бросает в рот  щепоть  яду
и, захлебнув из кувшина, идет смелою, решительной походкой к Дробадонову.  В
это мгновенье Челночек уже готов схватить ноги Дробадонова, но  Марина  дает
ему презрительно  толчок  по  лицу  тыловою  частью  левой  кисти.  Челночек
отскакивает, держась за щеку. Марина берет за обе руки Дробадонова.)  Пусти!
(Отрывает его руки.) Меня никто отсюда не возьмет.


ЯВЛЕНИЕ 9

      Те же и Фирс Князев в сопровождении многих мещан, квартального и
                                полицейских.

     Князев (входя). Здорово, добрый друг Калина Дмитрич! (Ядовито  Марине.)
Болтают люди, что будто здесь кто-то чужих жен скрывает. Должно быть, врут.
     Марина. А ты еще не радуйся. Что не в руках, тем не играй покудова.
     Князев (полицейским). Берите ее!

 Челночек прежде всех схватывает Марину сзади за локти. Марина презрительно
                 на него оглядывается и не сопротивляется.

     Челночек  (Марине).  Не  своей  волей,  Марина  Николавна:   начальство
приказывает. (Глядя на Князева.) Должны  мы,  его  подначальные,  слушаться.
(Кивает полицейским.) Подай веревочку!
     Князев (полицейским). Ну, что ж вы стали! двое берите!

Два полицейских солдата с выражением тупого равнодушия и трое мещан, потупив
          глаза, берутся за Марину и завязывают ей руки за спиною.

     Марина. Ха-ха-ха-ха! всем миром ухватитесь! (Нервно.)  Холопы  Князева!
(Вдруг бледнеет. Лицо ее  искажается  муками.  Нетерпеливо.)  Прочь!  прочь!
Прочь, я больна... Вам говорю, я... дайте сесть мне... закон больных щадит.
     Дробадонов (с поднятым над головою тяжелым железным заступом,  громовым
голосом). Прочь! распластаю!

  Полицейские и мещане, держащие Марину, бросают ее и быстро отскакивают в
                                  стороны.

     Марина  (Дробадонову  тихо  и  сквозь  сжатые  зубы).  Калина  Дмитрич,
развяжи!
     Квартальный (солдатам). Освободи ее.
     Дробадонов (срывая веревку с руки Марины). Уже освободили.
     Марина (шатается, схватывается за край  одной  кади  и,  поддерживаемая
Дробадоновым, тихо  опускается  на  пол.  Черты  лица  ее  страшно  искажены
внутреннею болью). Воды мне!.. снегу!.. льду!.. Я умираю!..
     Дробадонов (кидается к столу, чтобы взять кувшин  с  водою,  и,  увидев
мышьяк, берет его и в ужасе роняет). Все кончено: она себя отравила! (Подает
Марине кувшин с водою; все рассматривают яд.)
     Марина (отпив из кувшина, глядит на окна, в которых в это время во  всю
ширь показывается яркое зарево). Везде... везде огонь... (Мешаясь.) Огонь  и
тут (указывая на свою грудь)  и  там  (указывая  на  окно),  везде  огонь...
(Падает.)
     Мещане, Пожар! Город горит!

                              Раздается набат.

     Голоса за сценой. Молчановcкая фабрика горит!


ЯВЛЕНИЕ 10

                         Те же и Спиридон Обрезов.

     Обрезов (вбегая впопыхах). Фирс Григорьич! батюшка! несчастье!  В  одну
секунду все, огнем обняло - хлопочка не спасли!
     Князев (про себя). Зато и счеты и концы сгорели.
     Обрезов. Он сам почти весь до костей обжегся.
     Марина (приподнимаясь). Ванюша? милый? он?
     Обрезов (Марине). Он, матушка Марина Николавна. (Князеву.) Его схватили
там,  за  хлопчатыми  анбарами.  Из  сумасшедшего   он   вырвался   и,   как
архангел-мститель, все сжег свое и со своим чужое.


ЯВЛЕНИЕ 11

                            Те же и 1-й мещанин.

     1-й мещанин (вбегая). Поджигателя сюда ведут.
     Князев. Зачем его сюда?
     Челночек (Князеву). Должно быть, к вашей милости.


ЯВЛЕНИЕ 12

Те  же,  и  толпа  народа  тащит  под руки Молчанова. Сзади голову Молчанова
поддерживает  Алеша  Босый.  Молчанов  в пестром тиковом больничном халате и
кожаных  туфлях  на  босые  ноги.  Он оброс бородой, бледен, с помутившимися
                             угасшими глазами.

     Князев. В острог его!
     Один из приведших. Нельзя, не доведешь... Уж он канает, Фирс Григорьич,
весь в волдырях...

Молчанова  опускают  на пол. Он сидит одну минуту и падает навзничь ногами к
зрителям. Босый опускается на колени в головах Молчанова, берет его голову в
       руки, смотрит ему в лицо через лоб и беззвучно шевелит губами.

     1-й мещанин. Тсс! отходит.
     Марина (поднимавшаяся с усилием  и  ползшая  на  коленях  к  Молчанову,
падает ему на грудь с воплем). Ваня! Ваня!
     2-й мещанин. Скончался.
     Босый (затягивает унисоном). "Со избранными избран будеши..."
     Князев (бьет Босого палочкой). Молчи, юродивый!


ЯВЛЕНИЕ 13

Те же и Колокольцов (в енотовой шубе, подпоясанный хорошим ремнем, с большим
            кожаным дорожным портсигаром через плечо на шнуре).

     Колокольцов. Нигде нельзя проехать... В огне весь город...  Что  это  у
нас делается!
     Дробадонов. Одна ведь  нам  работа:  из  ничего  дела  творить;  а  что
воистину у людей слывет делами (разводя руками), то в смех, да в дым,  да  в
пепел обращать.
     Колокольцов (уныло). Да, да... в губернии завтра суд  открывается...  и
нас с вами, Фирс Григорьич, первых предают суду.
     Князев. Что врешь? за что? с какого повода?
     Колокольцов. Донос Минутка сделал.
     Князев. Донос! Минутка! Где он?
     Колокольцов. Он  там  остался,  в  Петербурге.  Он  дом  себе  купил  в
Подьяческой и кассу ссуд открыл с крещеными поляками.

                       Князев закусывает молча губу.

     Дробадонов. Вот нас какими новый суд застал.
     Князев (с гневом). Что суд! Пусть судят: мир это делал, а не я.
     Колокольцов (обрадованный). Да; мир ведь целый не  осудят:  его  нельзя
сослать.
     Князев. Мир не судим.
     Дробадонов (уныло качая головою). Мир не судим, и Фирс  не  судим.  Они
друг друга создали и друг другу работают. (Князеву.) Вам нет еще суда, ума и
совести народной расточителям.
     Марина (в предсмертных мучениях, поднимается на локоть.  Дробадонов  ее
поддерживает). Тссс!.. Пчела жужжит... Господний вестник смерти... (Строго.)
Молчите все!.. Она меня зовет... домой... к судье небесному... от вас, судей
ничтожных. (Умирает.)
     Дробадонов. Умерла!

                                   Набат.

     Голос за сценой. Никитья церковь занялася.
     Квартальный (солдатам). К церкви! (Убегает со всеми полицейскими.)
     Другой голос за сценой. Дом Фирса Князева горит!
     Князев (вздрагивая, мещанам). Ко мне на двор! Один из  мещан  (указывая
на Молчанова и на Марину). А их теперя, Фирс Григорьич, как?
     Князев (убегая). Покинь!

                   Голоса, и все мещане суетливо убегают.

     Дробадонов (вслед Князеву). Покинь! (Вздохнув.) Не лопает  Фирс  Князев
мертвечины.

                              Занавес падает.

                                   Конец

26 мая 1867 года.
С.-Петербург.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Печатается по журналу "Литературная библиотека", 1867, том  VII  (июль,
кн. 1-2).
     Драма Лескова была впервые поставлена на сцене Александрийского  театра
1 ноября 1867  года,  в  бенефис  артистки  Левкеевой,  с  Нильским  в  роли
Молчанова, Монаховым в роли Колокольцова и Н. Зубовым  в  роли  Князева.  24
декабря 1868 года драма "Расточитель" шла в Москве на сцене Малого театра. В
столичном репертуаре пьеса  не  удержалась.  "Двадцать  лет  тому  назад,  -
вспоминал впоследствии Лесков, - я написал единственную свою  весьма  слабую
театральную  пьесу  "Расточитель",  которая   подверглась   в   свое   время
единодушным порицаниям  всех  критиков,  и  только  один  из  более  ко  мне
снисходительных  рецензентов,  П.  Шебальский,  заметил   тогда   в   бывшей
"Современной летописи" Каткова, что я  наметил  "новые  нравы  и  течения  в
купеческой среде".  Но  как  пиеса  моя  была  плоха,  то  и  наметки  новых
характеров  и  течений,  какие  есть  в  ней,   остались   незамеченными..."
(Процитировано в книге Л. Гроссмана - "Н. С. Лесков", М., 1945,  стр.  148).
Под этими "новыми нравами и течениями" подразумевались, очевидно, те попытки
молодого купца Молчанова улучшить  положение  рабочих,  против  которых  так
решительно восстают старый купец Князев и городской голова Колокольцов.  "Ты
там своим рабочим долю  назначаешь,  -  говорит  Колокольцов.  -    Это
социализм.  Когда тут нам в эти  годы  с  рабочими  сентиментальничать!
Ведь это в  литературе  очень  хорошо  сочувствовать  стачке  рабочих...  Ты
знаешь, что я и сам этому сочувствую и сам в Лондоне на митинги  хаживал"  и
т.  д.  (действие  2,  явление  6).  Эта  сторона   пьесы   осталась   тогда
действительно незамеченной, а главное внимание было обращено на  то,  что  в
центр пьесы поставлен вопрос о новом суде; в драме нашли  тенденцию  автора,
направленную против новых выборных судов. "В "Расточителе"  я  показал,  как
бессудно было время дореформенных судов, - вспоминал Лесков, - и  между  тем
все, и во главе всех тогдашние "Петербургские ведомости" руками  Суворина  и
Буренина писали, что я "опошляю новый суд", хотя заключительные слова  драмы
таковы: - И вот какими нас новый суд застал" (там же, стр. 150).
     Сценическая жизнь "Расточителя", однако, этим не исчерпывается: у пьесы
оказалось большое театральное будущее. Еще в 1884  году  сам  Лесков  писал:
"Расточителя боялись брать на сцену актеры, боясь, что их "заругают", а  вот
Расточителю 20 лет, и он до сей поры не сходит  с  репертуара  в  провинции"
(там же, стр. 155). В последующие годы драму Лескова продолжали ставить -  и
не только в провинции, но и в Петербурге (в 1897  г.  -  с  участием  П.  Н.
Орленева). После Октябрьской революции "Расточитель" шел и в Петрограде и  в
Москве. Особенный успех имела эта пьеса в 1924 году в постановке 1-й  студии
МХАТа: Князева играл Певцов, Молчанова - Дикой, Минутку - Берсенев. Драма до
сих пор не сходит со сцены.

     "В беде не сробеет" и т. д. - цитата из поэмы Некрасова "Мороз, красный
нос" (часть первая - "Смерть крестьянина", IV).

     "Смирился пылкий Шлипенбах" - неточная  дитата  из  "Полтавы"  Пушкина:
"Сдается пылкий Шлипенбах".

     Гамза - кошель, деньги.

     Изнавести - невзначай, вдруг.

     Толпега - бестолковый человек.



    Н.С.Лесков.
    Полунощники


     Собрание сочинений в 11 томах. Т. 9
     Государственное издательство художественной литературы, М.: 1958
     OCR Маханов Т.Т.



                               Пейзаж и жанр

                                                     Парки бабье лепетанье,
                                                     Спящей ночи трепетанье,
                                                     Жизни мышья беготня.

                                                                      Пушкин

I

     ...Я был грустно настроен и очень скучал. Уехать из города на лето было
еще рано, и мне посоветовали  сделать  непродолжительную  прогулку  с  целью
увидеть новые, непримелькавшиеся лица. Я сдался на убеждения моих  друзей  и
поехал. Я не знал никаких порядков  города,  куда  держал  путь,  ни  нравов
людей,  с  которыми  мне  там  придется  встретиться,  но   фортуна   начала
благоприятствовать  мне  с  первого  шага.  На  первых  же  порах  во  время
путешествия  я  нашел  услужливых  и  опытных  людей,  которые  делали   это
путешествие уже не первый раз, и они научили меня, где надо пристать  и  как
себя пристойнее держать. Я все принял к  сведению  и  остановился  там,  где
останавливаются все, кого влечет сюда призванье. Учреждение это не  отель  и
не гостиница, а оно совершенно частный дом, приспособленный сообразно  вкусу
и надобностям здешних посетителей, и называется он - "Ажидация".
     Мне досталась маленькая комната. Выбирать помещений здесь не принято, а
равно не принято и претендовать на  их  относительные  неудобства.  Это  все
человек узнает еще во время короткого переезда. Всякий помещается  здесь  на
том месте, какое ему отведут; а что кому надо отвести - это сразу определяет
проницательное око очень бойкой  женщины,  которую  называют  "риндательша";
если же нет на месте  самой  "риндательши",  тогда  сортировкою  посетителей
занимается состоящая  при  ней  подручная  ключница.  Обе  они,  повидимому,
благородного происхождения, или по крайней мере это дамы, которые достаточно
видели свет и имеют о нем  надлежащее  понятие.  Нынешний  солидный  возраст
обеих дам, кажется, должен бы хранить их от  всякого  злоязычия,  а  здравый
смысл  и  благочестие  начертаны  на  их  лицах,  хотя,  впрочем,   довольно
различными пошибами. Лик "риндательши" ударяет в сухой, византийский  стиль,
а ключницы с дугообразными бровями принадлежит итальянской  школе.  Обе  эти
женщины, несомненно, умны и относятся к разряду тех, о которых сказано:  "Их
же не оплетеши". Друг другу они  улыбались  как  друзья,  но  в  глазах  их,
казалось, светились какие-то иные чувства,  совсем  не  схожие  с  искренней
дружбой. Наблюдательный человек мог подумать, что этих женщин связывает  как
будто какое-то взаимное опасение.
     В их необыкновенном доме господствует система:  как  к  ним  "привалит"
публика, или, как ее называют, - "толпучка", дамы встречают гостей и  тотчас
же их сортируют; знакомых лиц они прямо размещают по известным  комнатам,  а
незнакомых  подвергают  предусмотрительному  разбору,  после   чего   каждый
ожидатель получит в  "Ажидации"  такое  помещение,  какого  он  заслуживает.
{Слово "Ажидацдя" здесь  употребляется  в  двух  смыслах:  а)  как  название
учреждения, где "ожидают", и б) как самое действие ожидания. В одном  случае
оно пишется с прописной буквы, а в другом - со строчной. (Прим. автора.)}
     Для этого прежде всего ожидателей сначала "собьют в угол к  владычице".
Здесь "в ажидации" немножко помолятся перед большим  образом,  а  их  в  это
время расценят и рассортируют.
     Довольно большой дом в два  этажа  составляет  одно  помещение  -  "для
ожидающих". Дело, очевидно, ведется очень просто, но основательно:  в  особе
ключницы  сосредоточена  большая   экономическая   сила   и   исполнительная
полицейская власть.
     Сила нравственная и политическая находится в руках самой "риндательши".
Остальной домашний штат "Ажидации"  состоит  из  услуживающих  лиц  женского
пола, которые находятся почти в  постоянных  побегушках.  Кроме  того,  есть
"куфарка". Весь этот подбор принадлежит к  служебным  типам  самого  низшего
сорта. Впрочем, у "куфарки" есть драповая  тальма,  в  которой  она,  должно
быть, служила еще "генералу", - теперь она ее соблюдает больше для  важности
и показывается в ней публике, или "толпучке".
     Мужчин усматривается двое: один стоит при  дверях  в  нижнем  этаже,  а
другой сидит у окна в конце коридора, за шкафиком.
     Первый производит впечатление придурковатого простачка; второй - бойкий
жох из отставных военных.

     Размещение в "Ажидации" отлично приноровлено к  ожидательской  цели.  В
обоих  этажах  вдоль   всего   здания   идет   посредине   коридор,   а   по
сторонам-стойлицы.
     Это "номера для  ожидателей".  Здесь  не  называют:  "приезжающие"  или
"прибывающие", а "ожидающие". Это солиднее и соответственнее.
     Коридоры наверху и внизу просторны и светлы. В конце каждого из них  по
окну. Коридор нижнего этажа содержится в посредственной  чистоте.  Особенной
чистоты нет, - ее здесь и не убережешь,  потому  что  сюда  входят  прямо  с
надворья и тут же раздеваются и обтирают обувь. Тут же и печурка, где ставят
самовары, и ход в кухню, откуда пахнет грибным и рыбным. На  одной  из  стен
большой образ владычицы и рядом поменьше образ, перед ним лампада, аналой  и
на полу вытертый коврик, а напротив деревянная скамья  со  спинкой,  из  так
называемых твердых диванов.
     В разных местах фотографические и печатные портреты одного  и  того  же
духовного лица.
     С прихода все ожидатели идут к владычице и молятся, или,  как  говорят,
"припадают". Затем всех разводят в их номера.
     Знакомые имеют номера излюбленные, которые как  бы  всегда  состоят  за
ними. Из них некоторые даже и не "припадают" в коридоре, а, поздоровавшись с
хозяйками, прямо проходят в "свои номера". Им только говорят:
     - Пожалуйте.
     Других, "которые первенькие, но  почище",  водворяют  по  усмотрению  в
свободных номерах первого и второго этажа.
     Это-аристократия  необыкновенного  дома.  Они  получают   распределение
скоро. Им нет нужды ждать, пока разместят всех  остальных.  Прочих  ключница
берет и ведет в общую.

     У одного из  окон  нижнего  коридора,  за  маленьким  желтым  шкафиком,
помещается отставной военный с очень серьезным  выражением.  Возле  него  на
табуретике сидит ребенок, мальчик  лет  девяти,  имеющий  в  чертах  большое
сходство с военным. Перед мальчиком куча вскрытых конвертов,  с  которых  он
смачивает слюнями марки и переклеивает их в тетрадь. Делает он это  скоро  и
ловко и с  замечательною,  недетскою,  серьезностью,  которою,  по-видимому,
очень заинтересована стоящая возле него кухарка в драповой тальме. Она долго
на него смотрит, и, наконец, вздыхает и говорит:
     - Прелесть как ловко, - лапочки будто у мышоночка - так и виляют!
     Отец этого прилежного отрока, очевидно, имеет здесь довольно  серьезное
значение и сидит прочно на дебелом стуле, под которым постлан мягкий коврик.
Военный просматривает какие-то записки и  что-то  выкладывает  на  маленьких
счетах, но это его не вполне поглощает: он все видит  и  слышит;  мимо  него
никто не пройдет, чтобы он не увидел и не повел на него глазом и усами.
     Шкафик у него покрыт черною, запачканною  клеенкою,  на  которой  стоит
чернильница с гусиным пером и лежат нарезанные листки бумаги.
     В середине в шкафе есть чистые  поминальные  книжки,  лампадное  масло,
восковые свечи и ладан, а также какие-то брошюрки и фотографические портреты
меньшего и большего размера.
     Воин этот-человек солидного века и несомненно очень твердого характера.
     Прислуга дала ему прозвание "балык".

     Номера нижнего этажа "Ажидации" все немножечко с грязной и с кисловатым
запахом, который как будто привезен сюда из разных мест крепко запеченным  в
пирогах с горохом. Все "комнатки",  кроме  двух,  имеют  по  одному  окну  с
худенькими занавесками, расщипанными дырками посередине на тех  местах,  где
их удобно можно сколоть булавками. Меблировка скудная, но, однако, в  каждом
стойлице есть кровать, вешалка для платья, столик и стулья. В  двух  больших
комнатах, имеющих по два окна, стоит по скверному клеенчатому  дивану.  Одна
из этих комнат называется "общею",  потому  что  в  ней  пристают  такие  из
ожидателей, которые не желают или не могут брать для себя отдельного номера.
Во всех комнатах есть образа и портретики; в общей комнате образ значительно
большего  размера,  чем  в  отдельных  номерах,   и   перед   ним   теплится
"неугасимая". Другая неугасимая горит перед владычицей в коридоре.
     Перед  образами  в  номерах  тоже  есть  лампады,   которые,   впрочем,
зажигаются при входе сюд