к компании,  и  только  что  я
сел, как рассказчик сейчас же и произнес:
     - Является на сцену кухонный мужик!
     Это было так неожиданно, что я вздрогнул на кресле  и  очень  неуместно
воскликнул:
     - Как кухонный мужик?
     - Ах, это презабавное qui-pro-quo {одно вместо другого  (лат.),  т.  е.
смешение понятий, путаница, недоразумение.}, - отвечал  мне  Данилевский  и,
назвав рассказчика по  имени,  прибавил,  что  он  рассказывает  qui-pro-quo
одного кухонного мужика, у которого вышел престранный инцидент.
     - С болгарами! - воскликнул я.
     - Да: с болгарами, - вы это разве уж слышали?
     Вы можете понять мое душевное состояние, мои и радости и муки, когда  я
это услышал!.. Он здесь, здесь налицо  перед  нами,  наш  "всечеловек".  наш
милый, универсальный кухонный мужик, и притом в  личных  и  непосредственных
qui-pro-quo с самими болгарами!.. Но еще надо мне прежде узнать: с какими же
болгарами является наш кухонный мужик: с сечеными или с несечеными?
     И представьте, мне объясняют, что именно дело идет о болгарах сеченых.
     А мне это дороже всего: мне только и нужно было, чтобы мужик появился в
сближении с сечеными болгарами, и  учил  нас,  что  мы  должны  в  таком  же
сближении сделать!..
     Но что же это такое у них было?
     Я узнал следующее: у этого клубного члена, так любящего  "беседовать  с
народом", есть его собственный,  очень  хороший  и  очень  честный  кухонный
мужик, кажется, по имени Николай. Он  у  него  живет  уже  несколько  лет  и
известен всем в доме с отличной стороны. Единственный порок его  заключается
в том, что он любит читать  книги,  не  пьет  вина,  и  никому  из  прислуги
неизвестно, в какую он церковь ходит. За это на него было гонение со стороны
набожной экономки, но хозяин случайно узнал об этом от своего камердинера  и
заступился за Николая. За это он был щедро вознагражден судьбою, потому  что
открыл в своем кухонном мужике объект для опровержения  ненавистных  "теорий
Толстого". Мужик не только читал толстовские "китрадки" {28}, но и вел такую
странную жизнь, что его представляли "девственником". Наш приятель  находил,
что это "неестественно", и употреблял свое влияние исправить мужика, а потом
уверял, что  это  не  может  быть,  что  мужик  только  хитрит  и  надо  его
подсмотреть.
     Барин занялся своим кухонным мужиком даже в "в  общих  целях"  -  чтобы
"наблюсти, как в живом человеке Толстой борется с натурой". Он делал об этом
заметки и хотел со временем что-то написать к Толстому. А главное, - он  был
озабочен,  чтобы  "смесить  мужика",  то  есть  ввести  его  в   соблазн   и
отпраздновать его падение; послав депешу Толстому.  С  этой  целию  он  даже
допускал себя делать подкупы у женщин, и писал  к  своему  кухонному  мужику
анонимные письма, которые выдали себя, потому что были слишком искусственны.
Женщина писала, например: "Превкусный суп моих удовольствий! Лакомый кусочек
с  господской  передачки!  Сердце  мое  по  тебе  иссушилося,  как   жареный
картофель" и т. п.  Кухонный  мужик,  получив  это,  прочел  и  оставил  без
внимания, сказав: "Кто-то шуткует".
     Но вдруг наш знакомый узнает, что  он  напрасно  так  издали  забирает:
экономка сообщила ему, что мужик изобличен в том, что он по ночам выходит на
черную лестницу и сидит там на окне с очень старой и  безобразной  соседской
кухаркой.
     - Заметьте, - "старой и безобразной"!  -  подчеркивал  наш  приятель  и
вслед за тем всегда добавлял: А вот  я  еще  по  этому  поводу  задам  гонку
Толстому: я его спрошу - еще знает ли он, что у нас в  простом  народе  есть
альфонсизм?  Да,  да;  в  простом  классе  не  мужчина  тратится   на   свою
возлюбленную, как мы грешные, а мужчина обирает свою возлюбленную... Все эти
горничные, прачки и швачки - они на своих любовников только и живут... Пусть
Толстой не думает...
     Но вдруг  -  афронт!  Призванный  пред  очи  господина  кухонный  мужик
толстовской складки объявил, что он "соблюдал себя в чистоте", а к соседской
кухарке на лестницу  по жалости, а она туда выходила "по  страсти",
то есть потому, что ей  дома  становилось  страшно,  так  как  она  живет  у
болгарина, и когда к нему приходят другие болгары их веры, то  у  них  такая
игра, что они один другого секут, и ей это  страшно,  -  она  и  выходит  на
лестницу, а он сидит с ней по состраданию.


XIII

     Этот рассказ всех так заинтересовал,- говорил Жомини,- что один  только
Данилевский по своей неотложной редакционной надобности встал и уехал, а все
прочие остались рассуждать и толковать о том: что это за игра могла  быть  у
болгар и какое она может приносить удовольствие всем играющим?
     Одни думали, что это что-нибудь сектаторское, - теперь ведь очень много
сект,  -  а  другие  склонны  были  видеть  в  этом   "приемы   спартанского
воспитания", в духе которого недурно укрепить  себя  при  Панице,  а  третьи
думали, что это просто "правеж", так  как  этот  болгарин  давал  деньги  на
проценты и, вероятно, сек неисправных плательщиков.
     А рассказчик наш над всем этим засмеялся и сказал:
     - Вы все не отгадали, - впрочем, и я тоже вначале не  отгадал  и  велел
сообщить управляющему домом, а тот, в свою очередь, дал знать  околодочнику,
и тот все выяснил.
     - Как это любопытно! - прошептали мы переглядываясь.
     - Да, да, да! - отвечал рассказчик, - и я так думал, что это любопытно,
а это вышло, что этот болгарин или даже  и  не  болгарин,  а  персианин  или
армянин  приехал  сюда  торговать,  но  прогорел  и  стал  лечить,  -  начал
заниматься чем-то вроде массажа... "Коусек хлеба заробивал"... Открыл своего
рода   врачебное   действие,   которое   так   и    назвал    "пользительное
похлопывание"... И к нему приходили больные ревматизматики или паралитики, и
он их "немножко побиет, а они ему немножко заплотят,  и  всем  оттого  благо
выходит".
     Этот рассказ не только мне понравился, потому что он прост, занимателен
и весел, но я в нем слышал и ощущал  что-то  утешительное  и  бодрящее.  Что
такое именно? - в этом я не мог дать себе отчета, но что-то будто сильное  и
властное стало на мою сторону и подставило политическому  полонезу  огромную
ногу в валяной суконной онуче и в  лаптях.  Кухонный  мужик  что-то  выудил,
настоящий, находчивый ум с живою фантазиею из  этого  непременно  бы  что-то
сделали, и сделали бы как раз то, что нужно, чтобы расстроить полонез!
     А это. прошу вас заметить,- это все было уже сделано!


XIV

     Под влиянием охватившего меня жизнерадостного чувства мне  не  хотелось
ни возвращаться домой, ни сидеть в клубе, и я заехал к Цибеле.
     Я боялся, что было немножко поздновато, и постучал,  а  не  позвонил  в
двери и чрезвычайно удивился, когда мне открыла их сама хозяйка.
     Я извинился, что захожу поздно.
     - Ничего, ничего, - отвечала Цибела,  -  наши  друзья  и  друзья  наших
друзей приходят к нам всегда в пору. К тому же вы у меня еще застаете других
друзей, и я только сейчас проводила Данилевского... Он тоже всего на  минуту
зашел и вышел... Как он, право, талантлив!
     - О, да! - отвечал я. следуя за хозяйкою в зал.
     В гостиной у Цибелы я нашел  несколько  достопочтенных  людей,  которые
напирали на Питулину, присутствовавшую здесь без дочерей и высказавшую такую
"грубую радикальность", что будто русские люди все "очень пустоверны и всему
могут верить, а ничего не понимают", и что ей сегодня нагрубил кучер и ни за
что не хотел надеть часов на поясницу, потому что, говорит:  "Я  исповедь  и
святое причастие принимаю: мне стыдно, что на меня, в эту  точку  смотрели".
После этого чего и удивляться...
     Цибела ее перебила и сказала:
     - Удивляться не надо,  а  благоговеть  надо,  -  и  она  заговорила  об
особенных способностях славян к беззаветной вере, -  черпала  широкою  рукою
подходящий ей материал из старых и новых времен и потом  вдруг  кинула  укор
Гексли и другим ученым англичанам за то, что они не хотят оказывать  доверия
Бутсу {29}. Благочестивый мистер Бутс очень хочет, чтобы ему давали деньги и
чтобы он мог  употреблять  эти  деньги  на  бедных  "апостольски",  то  есть
безотчетно, а Гексли и другие с ним находят, что такой способ  безотчетности
теперь уже устарел и вреден прежде всего для  самого  великого  раздавателя,
так как неминуемо порождает сомнения: все ли  назначаемое  плыть  через  его
руки в целости доплывает до бедных?..
     Цибела  была  в  сильном  воодушевлении,  и  от  нее   начинали   веять
мерцательные движения, которыми она подавала знак, что далее  полемизировать
с нею небезопасно, но один иностранец позволил себе  заметить,  что  никакой
честный и воспитанный человек и сам ни за  что  не  захочет  брать  на  себя
столько, чтобы действовать бесконтрольно...
     Эти досадительные речи так  больно  укололи  Цибелу,  что  она  пустила
мерцательные движения только бровями, ибо слово с чужими людьми  тратить  не
стоило, и подала мне знак, что хочет со мной побеседовать.
     И когда мы вышли в ее маленький будуар, она мне прямо сказала:
     - С болгарами нужна осторожность.
     - Да; кажется, - отвечал я и спросил: а вы что-нибудь о них узнали?
     - Да... пожалуйста, тише, - мне сообщено, будто они... то есть не  все,
а некоторые... нарочно фабрикуют себе раны...
     - Боже мой! - воскликнул я, - для чего же они это делают?
     - Ну, что им удивляться!.. Они так низко пали, что  им  это  ничего  не
значит, лишь бы возбуждало к ним сочувствие и приносило выгоды. Но  так  как
это дело уже доведено до полиции, то,  -  вы  понимаете,  -  к  нему  нельзя
привлекать первых дам.
     - Конечно! - говорю - невозможно!
     - Да! И вот вы именно застали меня в этом настроении.  Для  дела  много
уже сделано, и завтра должен был выйти мой артикль, под которым  был  должен
подписаться Редедя, но я все  остановила.  Я  сейчас  же  всех  своих  людей
послала к Корибанту и в типографию, и к Редеде, чтобы статьи завтра не было,
- и вот почему я сама и отперла вам двери; но никого из моих  людей  до  сих
пор еще назад нет... И это меня страшно  беспокоит  и  бросает  в  отчаяние,
потому что если завтра выйдет артикль в пользу болгар  с  укоризнами  нашему
обществу,  а  полиция  имеет  сведения,  что  они  сами  где-то  там  делают
искусственные раны, то... наша политическая репутация полетит  кувырком,  не
лучше репутации прекрасной Елены!
     Я не находил слов, чтобы выразить Цибеле мои чувства, и  только  глядел
на нее полным участия взглядом. А она была сильно  встревожена  и,  вставая,
обтерла на висках капли холодного пота и заметила:
     - Гости не в пору хуже татар, но, если они сейчас уедут, -  пожалуйста,
не уходите, пока я получу известие, что артикля не будет, а  то  мне  как-то
даже страшно!
     Гости действительно уехали, а слуги, разосланные во  все  места,  чтобы
задержать артикль, еще не  возвращались,  и  потому  я  остался  в  приятном
tete-a-tete с Цибелой.
     - Ах! вот мы теперь и одни! - сказала она. - Как я рада, что они уехали
и я не обязана улыбаться, когда мне не до улыбок;  но  скажите,  пожалуйста:
что же это за цель, что за надобность или  удовольствие  им  так  над  собою
делать? Как вы это понимаете? - скажите мне откровенно.
     - Откровенно, - говорю, - я тоже этого не понимаю, но по некоторым, так
сказать, дипломатическим соображениям, я кое о чем догадываюсь.
     - Ну, да! - как же вы догадываетесь!
     - А вот  видите...  Есть  тут  одна...  этакая...  как  вам  сказать...
техническая  сторона...  так  сказать,  самое  производство   этих   ужасных
истязаний...
     - В чем же тут вопрос?
     - Сеченье розгами оставляет на теле следы...
     - Ну да! и были  следы!  -  живо  перебила  Цибела.  -  Это  несомненно
удостоверил тот, кого вы зовете моим Корибантом...
     - Он-то и есть главный виновник всей этой истории.
     Я чувствовал, что я сказал невесть что и оклеветал  человека  и  должен
продолжать.
     - Чем он виноват! - воскликнула Цибела - Я его отлично знаю, и, что  бы
о нем ни говорили,  но  в  этом  деле  он  был  очень  предусмотрителен:  он
предвидел, что могут найтись люди, которые  решатся  даже  оспаривать  самый
факт  истязания,  и  потому  когда  приезжавшие  к  нему  в  гости   болгары
рассказывали, что они высечены, то он их осматривал! Да, да, да!  Он  многих
из них раздел и осмотрел, и  только  когда  увидал,  что  они  действительно
высечены, тогда только и стал называть их высеченными и  показал  их  другим
гостям. Если бы вы захотели видеть, то он и вам бы их показал. Здесь  обмана
не было.
     - Подлог был.
     - Почему вы это думаете?
     - Я в этом уверен.
     - Даже уверены!
     -  Конечно!  -  И  я  как-то  деликатно  рассказал  Цибеле,  что  люди,
высеченные  в  болгарской  Софии,  не  могли  бы  довести  своих  рубцов  до
Петербурга и что... Но тут Цибела сама помогла Жомини.
     Она вскричала:
     - Стало быть, могут сказать, что они это приготовили здесь в Лештуковом
переулке!
     Жомини удивился: откуда взялось уже и указание на Лештуков переулок,  о
котором не упоминал первоисточник? Но говорить об этом теперь было  некогда,
потому что Цибела почувствовала себя дурно и обратилась к правам своего пола
требовать услуги от наличного представителя другого пола.
     - Я, - говорил Жомини, - подал  ей  воды  и  отыскал  на  указанном  ею
столике  флакончик  с  спиртом,  а  она  все  беспокоилась,  что   люди   не
возвращаются, и артикль, может быть, уже печатают. И горю ее  и  тревоге  не
было пределов,  а  тут  вдруг  внезапно  раздался  звонок,  и  она  схватила
дипломата за руку и совсем замерла, прошептав:
     - Вот! они уже лезут!
     Ей казалось, что к ней хотят ворваться болгары, но оказалось,  что  это
пришел Редедя.
     Он  видел,  что  один  слуга  Цибелы  ждет  у  Корибанта,  а  другой  в
типографии, и пришел сказать, что люди эти будут ожидать напрасно  -  потому
что Корибант с обеда неожиданно уехал строить ригу в деревню.
     - Но мой article! После того, что делают с собою болгары  в  Лештуковом
переулке - я не желаю, чтобы за них бы выходил мой article!
     - И его не будет.
     - Но он, быть может, уже поставлен!
     - И не поставлен.
     - Но он мне так обещал.
     - Ну и какая важность. Он обещал, а Фортинбрас съел ваш артикль.
     - Что за Фортинбрас? Что вы такое говорите? Я ничего не понимаю.
     - Сейчас поймете. "Фортинбрас" - это лицо, которое приходит  на  сцену,
чтобы кончить терзания Гамлета. Шекспир был вещий поэт  и  отгадал,  что  во
всякой истории должен быть свой Фортинбрас, чтобы  история  получила  конец.
Если нет двуногого Фортинбраса - тогда  годится  и  четвероногий.  У  нашего
Корибанта есть пес по прозванью "Фортинбрас". Это  совершенно  невоспитанное
животное доставляет удовольствие своему хозяину тем, что оно грызет  и  рвет
что ни попало...
     - И он изгрыз article! - воскликнула Цибела.
     - Да; представьте, что этот Фортинбрас вскочил  на  стол  и  изорвал  в
мельчайшие куски несколько литературных произведений  и  в  том  числе  этот
article, и набирать было не с чего!
     - И потому моего артикля не будет.
     - Да; артикля не будет.
     Цибела вздохнула свободно и благодарственно перекрестилась.

     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     - И этим все были спасены, -  закончил  Жомини.  Смешная  и  неуместная
затея, которая могла нас ославить шутами, не осуществилась, благодаря  одной
случайности... и, может быть, всех более интриге Фортинбраса.


XV

     Так кончил Жомини свой рассказ, и в это же время везший нас поезд  стал
удерживать ход,  приближаясь  к  петербургскому  вокзалу.  Сейчас  всем  нам
предстояло расстаться, и ни с чем не согласный князь сказал Жомини:
     - Рассказ ваш таков, что я не могу, пожалуй, думать, что  вы  над  нами
хотите пошутить и посмеяться, но вот что  приходится  вам  заметить,  -  мне
ужасно это ваше злорадство  над  народным  вкусом.  Вам  противны  Ашинов  и
болгары, и вы их выводили на чистую воду, а почему же  вы  не  вывели  также
начистоту Миклуху {30} с  его  несуществующими  сочинениями  и  коллекциями,
"собранными" в Лондоне?
     - А это правда, - отвечал Жомини, - не до  всех  же  нам  дело!  Притом
Миклуха все-таки ведь умел прослыть образованным,  и  за  него  Россию  даже
хвалили. Что же нам до него? Мы знали, что он живет в Сиднее и ездит куда-то
на дачу, но зачем спорить с учеными? Если они верят в Миклуху,  то  это  нам
безвредно и даже полезно. Приподнимать себя в уровень с европейскими  людьми
- это наша слабость: и мы не боимся никаких  предприимчивых  людей,  которые
более или менее ловко умеют выдать себя за образованных особ, разъезжающих с
высокими целями, но мы боимся таких, которые искренно и чистосердечно  ведут
себя как варвары.
     - Это не в вашем вкусе?
     - Конечно.
     - И вы считаете себя вправе вредить им?
     - Да.
     - Так это вовсе не либерально.
     - Боже мой! да кто же об этом и говорит! Мы ищем того, что полезно!
     - Кому?
     - России и... всем... Вы знаете: лучше даже  притворяться  воспитанным,
чем искренно щеголять варварством.


ПРИМЕЧАНИЯ

     1. Речь идет о ближайшем окружении жены Александра II - о  баронессе  Н
К. Пиллар фок Пильхау и С. Е. Кушелеве (1821-1890), приятеле  и  покровителе
Лескова в высшем свете  и  бюрократических  кругах  Петербурга.  В  1873  г.
писатель посвятил ему первопечатный текст рассказа "Очарованный странник".
     2. Барон  А.  Г.  Жомини  (1817-1888),  старший  советник  министерства
иностранных дел. В качестве рассказчика - подставная фигура: отведенная  ему
роль (как и образ в целом) расходится с рядом мемуарных  свидетельств;  явно
противоречит  сюжету  -  см.  ниже  главу  VII  -  единодушное   утверждение
современников, что Жомини плохо владел русским языком.
     3. P. А.  Фадеев  (1824-1883),  генерал-майор,  идеолог  консервативной
оппозиции, автор нашумевших книг "Русское общество в  настоящем  и  будущем.
(Чем нам быть?)" (1874) и "Писем о  современном  состоянии  России"  (1881);
выдвигал программу укрепления самодержавия и реставрации дворянства. Редедей
(имя косожского хана рубежа Х - XI веков, убитого в поединке  с  Мстиславом)
вслед за М. Е. Салтыковым-Щедриным ("Современная идиллия")  Лесков  называет
генерал-лейтенанта    М.    Г.    Черняева    (1828-1898),    туркестанского
генерал-губернатора, скомпрометировавшего себя крупными  военными  неудачами
на Балканах в 1870-е гг. Лесков сблизился с обоими, постоянно сотрудничая  в
начале 1870-х гг. в издававшейся ими охранительной газете "Русский мир".
     4. Б.  М.  Маркович  (1822-1884),  беллетрист,  публицист,  влиятельный
чиновник министерства народного просвещения; в  среде  высшей  бюрократии  и
петербургской   знати   -   проводник   инспирированных   М.   Н.   Катковым
внутриполитических реформ. Протежировал Лескову  в  придворных  кругах  и  в
редакции катковского "Русского вестника".
     5. Поддерживая национально-освободительное движение в Болгарии,  Россия
поощряла и ее стремление к учреждению самостоятельной, автокефальной церкви,
что вызывало сопротивление константинопольской патриархии и привело  в  1872
г.  к   созыву   Вселенского   Собора   и   объявлению   болгарской   церкви
схизматической. Говоря далее о позиции сынов  церкви,  Лесков  имел  в  виду
прежде всего  Т.  И.  Филиппова  (обычно  писатель  язвительно  называл  его
"церквиным  сыном"),  литератора,  в  1880-е  гг.  влиятельного   сановника,
видевшего в происшедшем расколе источник ослабления православной церкви.
     6. Это библейское выражение приобрело в XIX  веке  злободневный  смысл,
связанный для Лескова  с  идеей  национальной  ограниченности.  В  1888  г.,
обсуждая с А. С. Сувориным  фразу  из  передовой  статьи  "Нового  времени",
посвященной речи О. Бисмарка ("Необходимо  чтобы вера  в  счастливое  и
мир