пророчествовать, но  бог приказал ему не  малодушничать,  а
смело  возвещать то,  что  он вложит в его уста (Книга  пророка Иеремии,  I,
6-7).
     Никодим  - один из  начальников иудейских, явившийся ночью на беседу  к
Христу (Евангелие от Иоанна, III).
     Вари - здесь: спеши на помощь.
     Стегно (церковнослав. ) - бедро.
     Кирилл (1130-1182) - епископ Туровский (Минская губерния) -  выдающийся
писатель и проповедник.
     Стр.  392.  Канюшкевич - П. Конюскевич (ум. в  1770  г. ). - митрополит
Тобольский  (с 1758 г. ); стремился распространять в Сибири православие, был
оклеветан и уволен на покой в Киево-Печерскую лавру.
     Арсений   Маииевич  (1697-1772)  -  митрополит   Ростовский.  Сторонник
восстановления патриаршества. За  отнятие у монастырей их имущественных прав
провозгласил  негласную  анафему  Екатерине II  (1763),  за  что  был  лишен
митрополичьего сана и заточен в монастырь простым монахом. Однако и здесь он
продолжал обличать Екатерину II. В 1767  г. был  судим вторично и  по снятии
монашеского  сана заточен в тюрьму в Ревеле.  Здесь он содержался под именем
арестанта "Андрея Враля", по преданию - с заткнутым кляпом ртом.
     Стр.  393.  ...инородцы...  уже  просили  крещения... - Распространение
христианства в конце XVIII и начале  XIX  в. среди  туземных  народов Сибири
нередко проводилось с помощью воинских команд.
     Князь Андрей Боголюбский (1110-1174) - выдающийся  политический деятель
древней Руси.  Стремясь к  единодержавию,  он  перенес  столицу  из Киева во
Владимир. Был убит боярами-заговорщиками, опасавшимися усиления  его власти.
Его смерть была горько  оплакана слугой Кузьмой Киевлянином. Лесков приводит
текст из этого похоронного причитания.
     Стр. 394.  ...бремена неудобоносимые... - Эти слова, ставшие крылатыми,
взяты из Евангелия от Луки (XI, 46).
     Иерарх  -  высшее  духовное  лицо  (епископ,  архиепископ,  митрополит,
патриарх).
     Св. Гурий - см прим. к стр. 349.
     Печалование - здесь: заступничество.
     Стр. 395. ...во имя "бога Иустинова". -  Св. Иустин,  философ, писатель
II  в., автор "Обличения эллинов", логикой своих доказательств привел своего
собеседника -  язычника - к  решению принять  христианство -  веру  "в бога,
которому служит Иустин".
     ...вменявший ни во что  целование  креста малого... - В 1154  г.  князь
Владимирко Галицкий присягнул на верность великому  князю киевскому Изяславу
Мстиславовичу  и  венгерскому  королю  Гейзе  II; при нем целовал крест  как
чудотворное  наследие  его  предка,  св.  Стефана.  Владимирко  не  замедлил
обмануть поверивших его клятве  союзников.  А  когда посол Изяслава упрекнул
его: "Ведь ты  же крест целовал!"  -  Владимирко возразил: "Вот еще: что мне
этот маленький крестик!"
     ...не хуже... заезжих проповедников...  - Имеется в виду лорд  Редсток,
проповедь которого на евангельские темы имела огромный успех в петербургском
свете.  В 1877  году Н. Лесков выпустил книгу:  "Великосветский раскол (Лорд
Редсток, его учение и проповедь). Очерк современного религиозного движения в
петербургском обществе".
     Кимвал звенящий  (бряцающий) - Кимвал - древний музыкальный инструмент.
Кимвал  бряцающий  -  библейское   выражение;   означает  торжественную,  но
малосодержательную речь. (Первое послание апостола Павла к коринфянам, XIII,
1).
     ...в Сигор не  уйдет, а... к своему Содому обернется и столбом станет -
Сигор - название маленького городка,  который, согласно Ветхому  Завету, бог
назначил  спасительным убежищем патриарху Лоту,  его жене  и дочерям,  когда
вывел  их из обреченного  на  гибель нечестивого Содома. Вопреки  запрещению
бога, жена Лота обернулась назад и взглянула на пылавший  Содом, за что была
обращена в соляной столп (Бытие, XIX).
     ...имея, как  прузи, крыльца малые,  а чревища  великие...  - Сравнение
заимствовано из "Слова о власти и чести царской" (1718) Феофана Прокоповича.
Прузи (церковнослав.) - саранча.
     "Камень  веры"  - полемическое сочинение  "местоблюстителя  патриаршего
престола"  Стефана  Яворского (1658-1722),  содержащее  основы  православной
догматики и направленное против протестантской проповеди в России и косвенно
против  Петра  I   как  покровителя  немцев-лютеран.  Написано  в  1718  г.,
опубликовано в  1728 г., в  дальнейшем (до 1749 г.  ) было  вновь запрещено.
"Молот" (точное  название "Молоток  на камень веры")  - памфлет  на  "Камень
веры" (автор его не установлен).
     ...нас... в аббатиков переделать желали... - т. е. окатоличить.  (Аббат
- почетный титул настоятелей католических монастырей).
     Голицын А. Н. - см. прим. к стр. 171.
     Стр.  396.   Протасов,  Николай   Александрович  (1799-1855)  -   граф,
обер-прокурор св. синода. Улучшил условия в духовных училищах и семинариях и
значительно расширил их программу обучения.  Вместе с тем  свел на  нет роль
св. синода.
     Чебышев  П.  П. - бригадир, обер-прокурор св. синода при Екатерине II в
1768-1774 гг.
     Певни - петухи.
     ...и не познают они места  своего.  - Не совсем точная цитата из 102-го
псалма (ст. 16).
     ...обложив туком свои лядвии... (церковнослав.) -  обрастив жиром бедра
свои.
     Аминь - еврейское слово, перешедшее в европейские  языки  и означающее:
воистину так.
  
  
   Н.Лесков.
   Соборяне

Хроника

     --------------------
     Лесков Н. С. Собрание сочинений в 12 т.
     М., Правда, 1989, том 1, с. 45-334.
     OCR: sad369 (г. Омск)
     --------------------

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

     Люди, житье-бытье которых составит  предмет этого рассказа, суть жители
старгородской  соборной  поповки.  Это  -   протоиерей   Савелий  Туберозов,
священник Захария Бенефактов и дьякон Ахилла Десницын. Годы ранней молодости
этих людей, так же как и  пора их детства,  нас не касаются.  А чтобы видеть
перед собою эти лица в той поре, в которой читателю  приходится представлять
их  своему  воображению,  он  должен  рисовать  себе  главу  старогородского
духовенства, протоиерея  Савелия Туберозова, мужем уже пережившим за  шестой
десяток  жизни. Отец  Туберозов высок ростом и  тучен, но  еще очень бодр  и
подвижен.  В  таком  же состоянии  и душевные его  силы: при первом  на него
взгляде видно,  что  он  сохранил  весь пыл  сердца и всю энергию молодости.
Голова   его  отлично  красива:  ее  даже   позволительно  считать  образцом
мужественной  красоты. Волосы  Туберозова густы, как  грива матерого льва, и
белы, как кудри Фидиева  Зевса. Они художественно поднимаются  могучим чубом
над его  высоким лбом  и тремя крупными волнами  падают  назад, не  достигая
плеч.  В длинной раздвоенной бороде отца протопопа и в  его небольших  усах,
соединяющихся  с бородой у  углов  рта, мелькает еще несколько черных волос,
придающих ей вид серебра, отделанного чернью. Брови же отца протопопа совсем
черны и  круто  заломанными  латинскими  S-ами  сдвигаются у  основания  его
довольно  большого  и  довольно  толстого  носа. Глаза  у  него  коричневые,
большие, смелые и ясные. Они всю жизнь свою не теряли способности освещаться
присутствием  разума;  в  них  же близкие  люди  видали и  блеск  радостного
восторга,  и туманы скорби, и слезы умиления; в них же сверкал порою и огонь
негодования, и они бросали искры гнева - гнева не  суетного,  не сварливого,
не мелкого,  а гнева большого человека. В эти глаза глядела прямая и честная
душа протопопа  Савелия,  которую он,  в своем христианском уповании,  верил
быти бессмертною.
     Захария Бенефактов, второй иерей Старгородского собора, совсем в другом
роде.  Вся его личность есть воплощенная кротость и смирение. Соответственно
тому,  сколь  мало желает  заявлять себя кроткий  дух  его,  столь  же  мало
занимает  места  и его крошечное тело  и как бы старается не отяготить собою
землю. Он  мал, худ, тщедушен и лыс. Две маленькие  букольки серо-желтеньких
волосинок  у него развеваются только над  ушами. Косы у  него  нет  никакой.
Последние остатки ее исчезли  уже давно,  да и то была коса столь  мизерная,
что дьякон Ахилла иначе ее  не называл, как мышиный хвостик. Вместо бороды у
отца  Захарии точно приклеен кусочек губочки. Ручки у него детские, и  он их
постоянно  скрывает и прячет  в  кармашки своего  подрясника.  Ножки у  него
слабые, тоненькие, что называется соломенные, и сам он весь точно сплетен из
соломки. Добрейшие серенькие глазки его смотрят быстро, но поднимаются вверх
очень  редко и сейчас же  ищут  места, куда бы  им спрятаться от нескромного
взора.  По летам отец Захария  немножко старше отца Туберозова и значительно
немощнее  его, но и  он, так же как и протопоп, привык держаться бодро и при
всех  посещающих  его  недугах  и немощах сохранил и  живую душу и  телесную
подвижность.
     Третий и последний представитель старогородского соборного духовенства,
дьякон  Ахилла, имел  несколько определений, которые  будет  нелишним  здесь
привести  все, дабы при  помощи их  могучий  Ахилла  сколько-нибудь  удобнее
нарисовался читателю.
     Инспектор   духовного   училища,   исключивший  Ахиллу   Десницына   из
синтаксического класса за "великовозрастие и малоуспешие", говорил ему:
     - Эка ты, дубина какая, протяженно сложенная!
     Ректор, по особым ходатайствам вновь принявший Ахиллу в класс риторики,
удивлялся, глядя на  этого слагавшегося богатыря и,  изумляясь его величине,
силе и бестолковости, говорил:
     - Недостаточно,  думаю,  будет  тебя и дубиной называть, поелику в моих
глазах ты по малости целый воз дров.
     Регент  же архиерейского хора,  в  который  Ахилла  Десницын  попал  по
извлечении  его из риторики и  зачислении на  причетническую должность, звал
его "непомерным".
     - Бас  у  тебя, - говорил регент, - хороший,  точно пушка стреляет;  но
непомерен ты до страсти, так что чрез эту непомерность я даже не знаю, как с
тобой по достоинству обходиться.
     Четвертое же  и самое веское  из характерных определений дьякону Ахилле
было  сделано  самим архиереем, и притом в весьма  памятный для Ахиллы день,
именно  в  день изгнания  его, Ахиллы, из архиерейского хора  и  посылки  на
дьяконство  в Старый Город.  По  этому определению  дьякон  Ахилла назывался
"уязвленным".  Здесь  будет  уместно рассказать,  по какому случаю стало ему
приличествовать сие последнее название "уязвленного".
     Дьякон Ахилла от  самых лет юности своей  был  человек  весьма веселый,
смешливый  и притом безмерно увлекающийся. И мало того,  что он не знал меры
своим увлечениям в  юности: мы  увидим, знал  ли он  им меру и к годам своей
приближающейся старости.
     Несмотря на всю "непомерность" баса Ахиллы, им все-таки очень  дорожили
в архиерейском хоре,  где он хватал и самого залетного  верха  и забирал под
самую низкую октаву.  Одно, чем страшен был регенту непомерный Ахилла, это -
"увлекательностью". Так он, например,  во всенощной никак не мог удержаться,
чтобы  только  трижды  пропеть "Свят Господь Бог наш", а нередко вырывался в
увлечении и пел  это  один-одинешенек четырежды,  и особенно  никогда не мог
вовремя окончить пения многолетий. Но во всех этих случаях, которые уже были
известны  и  которые потому можно было предвидеть, против  "увлекательности"
Ахиллы благоразумно принимались меры предосторожности, избавлявшие от всяких
напастей и самого дьякона и его вокальное начальство: поручалось кому-нибудь
из взрослых певчих дергать Ахиллу за полы или осаживать его в благопотребную
минуту вниз за плечи. Но недаром  сложена пословица,  что на  всякий час  не
обережешься. Как  ни тщательно и любовно  берегли Ахиллу от  его  увлечений,
все-таки его  не могли совсем уберечь от них, и он самым разительным образом
оправдал на себе то теоретическое положение, что "тому  нет спасения, кто  в
самом себе носит врага". В  один большой из  двунадесятых праздников Ахилла,
исполняя причастный концерт, должен был делать весьма хитрое басовое соло на
словах: "и скорбьми уязвлен". Значение, которое этому соло придавал регент и
весь  хор,  внушало  Ахилле  много  забот:  он  был  неспокоен  и  тщательно
обдумывал, как бы  ему  не  ударить себя  лицом в грязь и  отличиться  перед
любившим пение преосвященным и перед всею губернскою аристократией,  которая
соберется  в  церковь. И зато  справедливость  требует  сказать, что  Ахилла
изучил это  соло великолепно. Дни  и ночи он расхаживал то по своей комнате,
то  по коридору или по  двору, то по архиерейскому  саду  или по загородному
выгону,  и все  распевал на разные  тоны:  "уязвлен, уязвлен, уязвлен",  и в
таких  беспрестанных упражнениях дождался наконец, что  настал  и самый день
его славы,  когда он  должен  был пропеть свое "уязвлен"  пред всем собором.
Начался концерт. Боже,  как  велик и  светло сияющ  стоит с  нотами  в руках
огромный Ахилла! Его надо было срисовать - пером нельзя его описывать... Вот
уже  прошли  знакомые  форшлаги,  и  подходит место  басового  соло.  Ахилла
отодвигает  локтем  соседа,  выбивает  себе  в  молчании  такт  своего  соло
"уязвлен"  и,  дождавшись  своего  темпа,  видит поднимающуюся  с камертоном
регентскую руку... Ахилла позабыл весь мир и себя  самого  и удивительнейшим
образом, как  труба архангельская,  то  быстро,  то протяжно возглашает!  "И
скорбьми уязвлен, уязвлен, у-й-я-з-в-л-е-н, у-й-я-з-в-л-е-н, уязвлен". Силой
останавливают  Ахиллу  от непредусмотренных излишних  повторений, и  концерт
кончен. Но не кончен он был в  "увлекательной" голове Ахиллы,  и среди тихих
приветствий,   приносимых   владыке    подходящею   к   его    благословению
аристократией,  словно  трубный глас  с неба  с  клироса  снова упал  вдруг:
"Уязвлен, уй-яз-влен, уй-я-з-в-л-е-н". Это поет ничего не понимающий в своем
увлечении Ахилла; его дергают - он поет; его осаживают вниз, стараясь скрыть
за спинами товарищей,  - он  поет: "уязвлен"; его, наконец, выводят  вон  из
церкви, но он все-таки поет: "у-я-з-в-л-е-н".
     - Что тебе такое? - спрашивают его с участием сердобольные люди.
     - "Уязвлен",  -  воспевает,  глядя всем  им  в глаза,  Ахилла  и  так и
остается  у дверей  притвора, пока струя  свежего воздуха не  отрезвила  его
экзальтацию.
     В  сравнении с  протоиереем Туберозовым  и  отцом  Бенефактовым  Ахилла
Десницын может назваться человеком молодым, но и ему уже далеко за  сорок, и
по  смоляным  черным  кудрям его пробежала  сильная  проседь.  Роста  Ахилла
огромного, силы страшной, в манерах угловат и резок, но при всем этом весьма
приятен; тип лица имеет  южный и говорит,  что происходит из  малороссийских
казаков,  от коих  он  и в самом  деле  как будто  унаследовал беспечность и
храбрость и многие другие казачьи добродетели.

ГЛАВА ВТОРАЯ

     Жили все эти  герои старомодного покроя  на старгородской поповке,  над
тихою судоходною рекой Турицей. У каждого из  них, как у Туберозова, так и у
Захарии  и даже у дьякона Ахиллы, были свои  домики на самом берегу, как раз
насупротив высившегося за  рекой  старинного  пятиглавого собора с  высокими
куполами. Но как разнохарактерны  были сами эти обыватели, так различны были
и  их  жилища.  У  отца  Савелия  домик  был  очень   красивый,  выкрашенный
светло-голубою масляною краской, с разноцветными звездочками, квадратиками и
репейками, прибитыми над каждым из трех его окон. Окна эти обрамливались еще
резными, ярко  же  раскрашенными наличниками  и  зелеными  ставнями, которые
никогда не закрывались, потому что  зимой  крепкий домик не боялся холода, а
отец протопоп любил свет,  любил звезду, заглядывавшую ночью  с неба  в  его
комнату, любил лунный луч, полосой глазета ложившийся на его разделанный под
паркет пол.
     В домике  у отца  протопопа всякая чистота и всякий порядок, потому что
ни сорить, ни пачкать, ни нарушать порядок у него некому. Он бездетен, и это
составляет одну из непреходящих скорбей его и его протопопицы.
     У отца Захарии Бенефактова домик гораздо больше, чем у отца Туберозова;
но  в бенефактовском домике  нет того щегольства и  кокетства, каким  блещет
жилище протоиерея. Пятиоконный, немного покосившийся серый  дом отца Захарии
похож  скорее  на  большой птичник,  и  к  довершению  сходства его  с  этим
заведением во все  маленькие переплеты его  зеленых окон постоянно  толкутся
различные носы и хохлики, друг  друга оттирающие  и друг друга преследующие.
Это все потомство отца Захарии, которого бог благословил яко Иакова, а  жену
его умножил  яко Рахиль. У отца Захарии далеко не было ни зеркальной чистоты
протопопского дома,  ни  его строгого порядка: на всем  здесь  лежали  следы
детских запачканных лапок; изо всякого угла торчала детская головенка; и все
это шевелилось детьми, все здесь и пищало и пело о детях, начиная с запечных
сверчков и оканчивая матерью, убаюкивавшею свое потомство песенкой:

     Дети мои, дети!
     Куда мне вас дети?
     Где вас положити?

     Дьякон Ахилла был вдов и  бездетен и не  радел  ни о  стяжаниях,  ни  о
домостройстве.  У  него на самом  краю Заречья была  мазаная  малороссийская
хата, но при этой хате  не было ни  служб, ни заборов, словом, ничего, кроме
небольшой  жердяной  карды, в которой  по колено  в соломе бродили то  пегий
жеребец, то буланый мерин, то вороная кобылица. Убранство в доме Ахиллы тоже
было чисто  казацкое: в лучшей  половине  этого помещения, назначавшейся для
самого хозяина, стоял деревянный диван с решетчатою спинкой;  этот  диванчик
заменял Ахилле и кровать, и потому он был застлан белою казацкою кошмой, а в
изголовье  лежал  чеканенный  азиатский  седельный  орчак,  к  которому была
прислонена  маленькая   блинообразная  подушка  в   просаленной   китайчатой
наволочке.  Пред этим казачьим ложем стоял  белый липовый  стол, а на  стене
висели бесструнная гитара, пеньковый укрючный аркан, нагайка и  две вязанные
пукольками уздечки.  В  уголку на небольшой полочке стоял  крошечный образок
Успения  Богородицы  с  водруженною за  ним  засохшею вербочкой и  маленький
киевский  молитвословик. Более  решительно ничего  не было в жилище  дьякона
Ахиллы. Рядом же,  в небольшой  приспешной,  жила  у него  отставная  старая
горничная помещичьего дома, Надежда Степановна, называемая Эсперансою.
     Это  была   особа   старенькая,   маленькая,  желтенькая,  вострорылая,
сморщенная,  с  характером  самым неуживчивым  и  до  того  несносным,  что,
несмотря на свои золотые руки,  она не  находила себе места нигде и попала в
слуги бездомовного Ахиллы, которому она могла сколько ей  угодно  трещать  и
чекотать, ибо он  не замечал  ни  этого треска,  ни  чекота и  самое крайнее
раздражение  своей  старой служанки в  решительные минуты  прекращал  только
громовым:  "Эсперанса,  провались!"  После таких  слов Эсперанса обыкновенно
исчезала, ибо знала, что иначе Ахилла схватит  ее  на руки, посадит на крышу
своей хаты и оставит там, не снимая, от зари до зари. В виду этого страшного
наказания Эсперанса боялась противоречить своему казаку-господину.
     Все эти  люди жили такою  жизнью и  в  то  же время все более или менее
несли  тяготы  друг друга  и друг другу восполняли  не богатую разнообразием
жизнь.  Отец  Савелий  главенствовал  над  всем  положением;  его  маленькая
протопопица  чтила  его и  не  слыхала  в  нем души. Отец Захария  также был
счастлив  в  своем  птичнике.  Не  жаловался  ни  на  что и  дьякон  Ахилла,
проводивший все  дни свои в беседах и в гулянье по городу, или  в выезде и в
мене  своих  коней, или, наконец,  порой  в  дразнении и  в  укрощении своей
"услужающей Эсперансы".
     Савелий,  Захария и Ахилла были  друзья, но было  бы,  конечно, большою
несправедливостью  полагать,  что они не  делали  усилий разнообразить жизнь
сценами  легкой вражды и  недоразумений, благодетельно будящими человеческие
натуры,  усыпляемые бездействием уездной жизни. Нет,  бывало  нечто  такое и
здесь, и ожидающие нас страницы  туберозовского  дневника откроют нам многие
мелочи, которые вовсе не казались мелочами для тех, кто их чувствова