учится к тебе в сердце.
     - А я не пущу.
     - Пустишь, и сам позовешь, скажешь: "взойди и сотвори обитель".
     Вышла маленькая пауза.
     - И Сашина свадьба тоже судьба? - спросила Лариса.
     - А еще бы! - отвечала живо Форова. - Почем ты  знаешь...  может  быть,
она приставлена к Вере за молитвы покойной Флорушки.
     - Ах, полноте, тетя! -  воскликнула  Лариса.  -  Я  знаю  эти  "роковые
определения"!
     - Неправда, ничего ты не знаешь!
     - Знаю, что в них сплошь и рядом нет  ничего  рокового.  Неужто  же  вы
можете ручаться, что не встреться дядя Филетер Иванович с вами,  он  никогда
не женился бы ни на ком другом?
     - Ну, на этот раз, жена, положительно говори, что никогда бы  и  ни  на
ком, - отвечал Форов.
     - Ну, не женились бы вы, например, на Александрине?
     - Ни за что на свете.
     - Браво, браво, Фидетер Иванович, - воскликнула, смеясь, Синтянина.
     - А почему? - спросила Лариса.
     -  Вы  всегда  все  хотите  знать   "почему"?   Бойтесь,   этак   скоро
состареетесь.
     - Но я не боюсь и хочу знать: почему бы вы не женились на Саше?
     - Говорите, Филетер Иванович, мне  уж  замуж  не  выходить,  -  вызвала
Синтянина.
     - Ну, извольте: Александра Ивановна слишком умна и имеет  деспотический
характер, а я люблю свободу.
     - Не велик комплимент тете Кате! Ну, а на мне бы вы разве не  женились?
Я ведь не так умна, как Александрина.
     - На вас?
     - Да, на мне.
     Форов снял фуражку, три раза перекрестился и проговорил}
     - Боже меня сохрани!
     - На мне жениться?
     - Да, на вас жениться:  сохрани  меня  грозный  Господь  Бог  Израилев,
карающий сыны сынов даже до седьмого колена.
     - Это отчего?
     - Да разве мне жизнь надоела!
     - Значит, на мне может жениться только тот...
     - Тот, кто хочет ада на земле, в надежде встретиться с  вами  там,  где
нет ни печали, ни воздыхания.
     - Вот одолжил! - воскликнула, рассмеявшись, Лариса,  -  ну,  позвольте,
кого бы вам еще из наших посватать?
     - Глафиру Васильевну Бодростину, - подсказал, улыбаясь, Подозеров.
     - Ах, в самом деле Бодростину! - подхватила Лариса.
     - Кого ни сватайте, все будет напрасно.
     - Но вы ее кавалер "лягушки".
     - "Золотой лягушки", - отвечал Форов, играя своим  ценным  брелоком.  -
Глафире Васильевне охота шутить и дарить мне золото, а я философ и беру  сей
презренный металл в каком угодно виде, и особенно доволен,  получая  кусочек
золота в виде этого невинного создания, напоминающего мне  поколение  людей,
которых я очень любил и с которыми  навсегда  желаю  сохранить  нравственное
единение. Но жениться на Бодростиной... ни за что на свете!
     - На ней почему же нет?
     - А почему? Потому, что мне нравится только особый сорт  женщин:  умные
дуры, которые, как все хорошее, встречаются необыкновенно редко.
     - Так это я, по-твоему, дура? - спросила, напуская на  себя  строгость,
Катерина Астафьевна.
     - А уж, разумеется, не умна, когда  за  меня  замуж  пошла,  -  отвечал
Форов. - Вот Бодростина умна, так она в  золотом  терему  живет,  а  ты  под
соломкою.
     - Ну, а  бодростинская  золотая  лягушка-то  что  же  вам  такое  милое
напоминает? - дружески подшучивая над майором, спросил Подозеров.
     - Золотая лягушка напоминает  мне  золотое  время  и  прекрасных  умных
дураков, из которых одних уж нет, а те далеко.
     - Она напоминает ему моего брата Жозефа, - сказала Лариса.
     - Ну, уж это нет-с, - отрекся майор.
     - Почему же нет? Брат  мои  разве  не  женился  по  принципу,  не  любя
женщину, для того только, чтобы "освободить ее от тягости отцовской власти",
- сказала Лариса, надуто продекламировав последние шесть слов. Надеюсь,  это
мог сделать только "умный дурак", которых вы так любите.
     - Нет-с; умные дураки этого не делали, умные дураки, которых  я  люблю,
на такие вздоры не попадались, а это мог сделать глупый умник, но я  с  этим
ассортиментом мало знаком, а, впрочем, вот поразглядим его!
     - Как это поразглядите? Разве вы его надеетесь скоро видеть?
     - А вы разве не надеетесь дожить до той недели?
     - Что это за шарада? - спросила в недоумении Лариса.
     - Как же, ведь он на днях приедет.
     - Как на днях?
     - Разумеется, - отвечал Форов. - Мой знакомый видел его  в  Москве;  он
едет сюда.
     Присутствующие переглянулись.
     "Это что-нибудь недоброе!" - мелькнуло во взгляде Ларисы, брошенном  на
Синтянину; та поняла, и сама немного изменясь в лице, сказала майору:
     - Филетер Иванович, вы совсем бестолковы.
     - Чем-с? Чем я бестолков?
     - Да что же это вы нам открываете новости по капле?
     - Чем же я бестолковее вас, которые мне и по капле не открыли,  что  вы
этого не знаете?
     - Откуда же мы могли это знать?
     - А разве он не писал об этом Ларисе Платоновне?
     - Ничего он не писал ей.
     - Ну, а я почему мог это знать?
     - Но вы, Филетер Иваныч, шутите это или вправду говорите, что  он  вдет
сюда? - спросила серьезно Лариса.
     По дорожке, часто семеня маленькими ногами, шла девочка лет двенадцати,
остриженная в кружок и одетая в опрятное  ситцевое  платье  с  фартучком.  В
руках она держала круглый поднос, и на нем запечатанное письмо.
     Лариса разорвала конверт.
     - Вы отгадали, это от  брата,  -  сказала  она  и,  пробежав  маленький
листок, добавила: - все известие заключается вот  в  чем  (она  взяла  снова
письмо и снова его прочитала): "Сестра,  я  еду  к  тебе;  через  неделю  мы
увидимся. Приготовь мне мою комнату, я проживу с месяц. Еду  не  один,  а  с
Гор..."
     - Не могу дальше прочесть, с кем он едет, -  заключила  она,  передавая
письмо Синтяниной.
     - Не прочтете ли вы, Филетер Иванович? Форов посмотрел на указанную ему
строчку и, качнув отрицательно головой, передал письмо Подозерову.
     - "Горданов", - прочел Подозеров, возвращая письмо Ларисе.
     - Так вот он как будет называться ваш рок! - воскликнул майор.
     - Филетер Иванович, вы  несносны!  -  заметила  ему  с  неудовольствием
Синтянина, кинув взгляд на немного смущенного Подозерова.
     - А я говорю только то, что бывает,  -  оправдывался  майор,  -  братья
всегда привозят женихов, как мужья сами вводят любовников...
     - А что это за Горданов? - сухо спросила Лариса.
     - Я, кажется, немножко знаю его, -  отвечал  Подозеров.  -  Он  помещик
здешней губернии и наш сверстник по университету... Я его часто видел в доме
некиих господ Фигуриных, где я давал уроки, а теперь у него здесь есть
     дело с крестьянами о земле.
     - Фигуриных! - воскликнула Лариса. - Вы видели его там? Он их знакомый?
     - Кажется, даже родственник.
     - Интересный господин? - полюбопытствовала Синтянина.
     - М-мм! Как вам сказать...
     Подозеров, казалось, что-то хотел сказать нехорошее о  названном  лице,
но переменил что-то и ответил:
     - Не знаю, право, мы с ним как-то не сладились.
     - А вы кого же у Фигуриных учили?
     - Там были мальчик Петр и девочки Наташа и Алина.
     - А вы эту Алину учили?
     - Да; она уже была великонька, но я ее учил.
     - Хороша она?
     - Нет.
     - Умна?
     - Не думаю.
     - Добра?
     -  Господь  ее  знает,  девушки  ведь  почти  все  кажутся  добрыми.  У
малороссиян есть присловье, что будто даже "все панночки добры".
     - "А только откуда-то поганые жинки берутся?" - докончил Форов.
     - Эта Алина теперь жена моего брата.
     - В таком случае малороссийское присловье прочь.
     - Лариса, взгляни, - перебила дрогнувшим голосом Синтянина, глядя на ту
дорожку, по которой недавно девочка принесла  письмо  от  Висленева.  Лариса
обернулась.
     - Что там такое?
     Синтянина бледнела и не отвечала.
     По длинной дорожке от входных ворот шел высокий,  статный  мужчина.  Он
был в легком сером пиджаке и маленькой соломенной шляпе,  а  через  плечо  у
него висела щегольская дорожная сумочка. Сзади его  в  двух  шагах  семенила
давешняя девочка, у которой теперь в руках был большой портфель.
     - Брат!.. Иосаф!.. Каков сюрприз! - вскрикнула Лариса, ступая с качелей
на землю.
     И с этим она рванулась быстрыми  шагами  вперед  и  побежала  навстречу
брату.


        Глава четвертая
        Без содержания

     В наружности Иосафа Висленева не было ни малейшего сходства с  сестрой:
он был блондин с голубыми глазами и очень маленьким носом. Лицо  его  нельзя
было назвать некрасивым и неприятным,  оно  было  открыто  и  даже  довольно
весело, но на нем постоянно блуждала неуловимая тень тревоги и печали.
     Лариса встретилась с братом на половине дорожки, они обнялись и поцело-
вались.
     - Ты не ждала меня так скоро, Лара? - заговорил Висленев.
     - То есть я ждала тебя, Жозеф, но не сегодня; я только сейчас  получила
твое письмо, что ты в Москве и едешь сюда с каким-то твоим товарищем.
     - Да, с Гордановым.
     - Он здесь с тобой? Лариса оглядела дорожку.
     - Да, он здесь, то есть здесь в  городе,  мы  вместе  приехали,  но  он
остановился в гостинице. Я сам не думал быть сюда так  скоро,  но  случайные
обстоятельства выгнали нас из Москвы раньше, чем мы собирались. Ты,  однако,
не будешь на меня сердиться, что я этак сюрпризом к тебе нагрянул?
     - Помилуй, что ты!
     - Ну да, а я, видишь ли, ввиду этой скоропостижности,  расчел,  что  мы
застанем тебя врасплох, и потому не пригласил Горданова остановиться у нас.
     - Напрасно, я не бываю врасплох, и твоему гостю нашлось бы место.
     - Ну, все равно; он не захотел ни стеснять нас, ни сам  стесняться,  да
тем и лучше: у него дела  с  крестьянами...  нужно  будет  принимать  разных
людей... Неудобно это!
     - А по крестьянским делам самый влиятельный человек  теперь  здесь  мой
добрый знакомый...
     - Кто?
     - Подозеров, твой товарищ.
     - А-а! Я было совсем потерял его из виду, а он здесь;  вот  что  значит
долго не переписываться.
     Висленев чуть заметно поморщился и отер лоб платком.
     - Подозеров кстати и теперь у меня, - продолжала Лариса. - Пойдем  туда
или сюда, - показала она  сначала  на  дом,  а  потом  на  конец  сада,  где
оставались гости.
     - Да, - встрепенулся брат. - У тебя гости, мне это сказала  девочка,  я
потому и не велел тебя звать, а пошел сюда сам. Я уже умылся в  гостинице  и
на первый раз, кажется, настолько опрятен, что в качестве дорожного человека
могу представиться твоим знакомым.
     - О, да, конечно! тем более, что это и не  гости,  а  мои  друзья;  тут
Форовы.
     Сегодня день рождения дяди.
     - Ах, здесь бесценный Филетер Иваныч, - весело перебил  Висленев.  -  А
еще кто?
     - Жена его и Alexandrine Синтянина.
     - И она здесь?
     Висленев вспыхнул на минуту и тотчас же весело проговорил:
     - Вот еще интереснейшая встреча!
     - Ты должен был знать, что ты ее здесь встретишь.
     - Представь, что это-то у меня и из ума вон вышло. Да, впрочем" что  же
такое!
     - Разумеется, ничего.
     - Много немножко сразу: отставная дружба и изменившая  любовь,  но  все
равно! А еще кто такой здесь у тебя?
     - Больше никого.
     - Ну и прекрасно. Пойдем. Возьми вот только мой портфель: здесь  деньги
и бумаги, и потому я не хотел его там без себя оставить. Лариса  приняла  из
рук девочки портфель, и они, взявшись с братом под руку, пошли к  оставшимся
гостям.
     Здесь между тем хранилось мертвое молчание.
     Феров, жена его, Подозеров и Синтянина, -  все  четверо  теперь  сидели
рядом на скамейке и, за исключением майора, который  снова  читал,  все,  не
сводя глаз, смотрели на встречу брата с сестрой. Катерина Астафьевна держала
в своей руке стынущую руку генеральши и постоянно ее пожимала, Синтянина это
чувствовала и раза два отвечала легким благодарным пожатием.
     Брат и сестра Висленевы подходили.  Катерина  Астафьевна  в  это  время
взяла из рук мужа книгу, кинула ее в траву,  а  сама  тихо  шепнула  на  ухо
Синтяниной: "Саша..."
     - Ничего, - проговорила также шепотом Синтянина, - теперь все прошло.
     Сделав над собою видимое усилие, она вызвала на лицо  улыбку  и  весело
воскликнула навстречу Висленеву:
     - Здравствуйте, Иосаф Платонович!
     Гость неспешно подошел, с достоинством снял  свою  шляпу  и  поклонился
всем общим поклоном.
     - Я вас первая приветствую и первая протягиваю вам руку, -  проговорила
Синтянина.
     Форова почувствовала в эту минуту, что вместе с последним словом другая
рука генеральши мгновенно согрелась.
     Висленев, очевидно, не ждал такого  приветствия;  он  ждал  чего-нибудь
совсем в другом роде: он ждал со  стороны  отступницы  смущения,  но  ничего
подобного не встретил. Конечно, он и теперь заметил в ней небольшую тревогу,
которой Александра Ивановна совсем скрыть  не  могла,  но  эта  тревога  так
смела, и Александра Ивановна, по-видимому, покушается взять над ним верх.
     Висленев  решил  тотчас  же  отпарировать  это  покушение,  но   сделал
неосторожность.
     Едва намеревался он, подав Синтяниной  руку,  поразить  ее  холодностью
взгляда, она посмотрела ему в упор и весело воскликнула:
     - Однако как же вы быстро  умели  перемениться.  Почти  узнать  нельзя!
Висленеву  это  показалось  даже  смешно,  и  он  решил  не   сердиться,   а
отшучиваться.
     - Я думаю, я изменился, как и все, - отвечал он.
     - Ну, нет, вы больше всех других, кого я давно не видала.
     - Вам незаметно, а вы и сами тоже изменились и...
     - Ну да, - быстро перебила его на полуслове генеральша, - конечно, года
идут и для меня, но между тем меня еще до сей поры никто не  звал  старухой,
вы разве первый будете так нелюбезны?
     - Помилуй Бог! - отвечал, рассмеявшись, Висленев. - Я поражен,  оставив
здесь вас скромным ландышем и видя вас теперь на том же самом месте...
     - Не скажете ли пышною лилией?
     - Почти. Но вот кто совсем не изменяется, так это Филетер  Иванович!  -
обратился Висленев к майору. - Здравствуйте, мой "грубый  материалист"!  Они
поцеловались.
     - Ничего  не  переменился!  Только  нос  разве  немножко  покраснел,  -
воскликнул снова, обозревая майора, Висленев.
     - Нос красен оттого, что у меня  насморк  вечный,  как  Вечный  жид,  -
отвечал Форов.
     - А вам сегодня сколько стукнуло?
     - Да пятьдесят два, девять месяцев.
     - Девять месяцев? Ах, да, у вас ведь особый счет.
     - Конечно, как следует.
     - А дети у вас есть?
     - Не знаю, но очень может быть, что и есть.
     - И опять все врет, - заметила жена.
     Висленев подал руку Катерине Астафьевне.
     - Вас, тетушка, я думаю, можно и поцеловать?
     - Если тебе, милый  друг,  не  противно,  сделай  милость,  поцелуемся.
Висленев и Катерина Астафьевна три раза поцеловались.
     - Вы переменились, но немного.
     - Как видишь, все толстею.
     Иосаф Платонович обернулся к Подозерову, протянул и ему руку, и  приняв
серьезную мину, посмотрел на него молча ласковым, снисходительным взглядом.
     - Вы много изменились, - сказал Висленев, удерживая его  руку  в  своей
руке.
     - Да, все стареем, - отвечал Подозеров.
     - "Стареем"! Рано бы еще стареть-то!
     - Ну нет, пожалуй, и пора.
     - Вот и пора! чуть стукнет тридцать лет, как мы уж и  считаем,  что  мы
стареем. Вам ведь, я думаю, лет тридцать пять, не больше?
     - Мне тридцать два.
     - Изволите ли видеть, век какой! Вон у вас уже виски седые.  А  у  меня
будет к вам просьба.
     - Очень рад служить.
     - То есть еще и не своя, а приятеля моего, с которым я  приехал,  Павла
Николаевича Горданова: с ним по лености его стряслось что-то такое вопиющее.
Он черт знает что с собой наделал: он, знаете, пока шли все эти пертурбации,
нигилистничанье и всякая штука, он за глаза  надавал  мужикам  самые  глупые
согласия на поземельные разверстки, и так разверстался,  что  имение  теперь
гроша не стоит. Вы ведь, надеюсь, не принадлежите к числу тех,  для  которых
лапоть всегда прав пред ботинком?
     - Решительно не принадлежу.
     - Вы за крупное землевладение?
     - Ни за крупное, ни за дробное, а за законное, - отвечал Подозеров.
     - Ну в таком случае вы наша опора! Вы позволите нам побывать у  вас  на
днях?
     - Сделайте милость, я дома каждое утро до одиннадцати часов.
     - Впрочем... сестра! - обратился Висленев к Ларисе, удерживая  в  своей
руке руку Подозерова, - теперь  всего  ведь  семь  часов,  не  позволишь  ли
попросить тебя велеть приготовить что-нибудь часам к одиннадцати?
     - Охотно, брат, охотно.
     В это время они прошли весь сад и стояли у террасы.
     - Право, - продолжал Висленев, - что-нибудь такое, что Бог послал,  что
напомнило бы святой обычай старины. Можно? Лариса кивнула  в  знак  согласия
головою:
     - Я очень рада.
     - Так вот, Андрей Иваныч, - отнесся Висленев  к  Подозерову,  -  теперь
часочек я приберусь, сделаю кое-как мой туалет, отправлюсь и привезу с собой
моего приятеля, - он тут сирота, а к  десяти  часам  позвольте  вас  просить
прийти побеседовать,  вспомнить  старину  и  выпить  рюмку  вина  за  упокой
прошлого и за многие лета грядущего.
     - От таких приглашений, Иосаф Платонович, не  отказываются;  -  отвечал
Подозеров.
     - Вашу руку! - и Висленев, взяв руку Подозерова, крепко сжал ее в своей
руке и сказал: "До свидания".
     Всем остальным гостям он поклонился общим поклоном и тоже от всех  взял
слово вечером прийти к Ларисе на ужин.
     Гости ушли.
     Висленев, взойдя с сестрою и теткою в  дом,  направился  прямо  в  свой
кабинет, где еще раз умылся и переоделся, прихлебывая наскоро  поданный  ему
сюда чай, - и послал за извозчиком.
     - Брат! - сказала ему Лариса, когда он вышел в зал и  оправлялся  перед
большим зеркалом, - не дать ли знать Бодростиной, что ты приехал?
     - Кому это? Глафире Васильевне?
     - Да.
     - Что ты это! Зачем?
     - Да, может быть, и она захотела бы приехать?
     - Бог с ней совсем!
     - За что же это?
     - Да так; на что она здесь?
     - Она очень умная и приятная женщина.
     - Ну, мне она  вовсе  не  приятная,  -  пробурчал  Висленев,  обтягивая
воротник рубашки.
     - А неприятна, так и не надо, но только как бы она сама не заехала.
     - Будет предосадно.
     - И еще вот что, Жозеф: ты позвал вечером Синтянину?
     - Кажется... да.
     - Нет,  наверное  да.  Так  зайди  же  к  ним,  позови  генерала  Ивана
Демьяныча.
     Висленев оборотился к сестре и сморщился.
     - Что такое? - проговорила Лариса.
     - Так, знаешь, там доносом пахнет, - отвечал Висленев.
     Лариса вспыхнула и нетерпеливо сказала:
     - Полно, пожалуйста: мы об этом  никогда  не  говорим  и  не  знаем;  а
Александрина... такая прекрасная женщина...
     - Но дело-то в том, что если вы чего  не  знаете,  то  я  это  знаю!  -
говорил смеясь, Висленев. - Знаю, дружок, Ларушка,  все  знаю,  даже  и  то,
какая прекрасная женщина эта Александра Ивановна.
     Лариса промолчала.
     - Да, сестра, - говорил он, наклонив к Ларисе  голову  и  приподняв  на
виске волосы, - здесь тоже в мои тридцать лет есть  серебряные  нити,  и  их
выпряла эта прекрасная белая ручка этой  прекрасной  Александры  Ивановны...
Так уж предоставь мне лучше вас знать эту Александру  Ивановну,  -  заключил
он, ударяя себя пальцем в грудь, и затем еще раз сжал сестрину руку и уехал.
     Лариса глядела ему вслед. "Все тот же самый! -  подумала  она,  -  даже
десять раз повторяет, что ему тридцать лет, когда  ему  уж  тридцать  пятый!
Бедный, бедный человек!"
     Она вздохнула и пошла  распорядиться  своим  хозяйством  и  туалетом  к
встрече приезжего гостя,


        Глава пятая
        На все ноги кован

     Павел Николаевич  Горданов,  которого  Висленев  назвал  "сиротою",  не
терпел никаких недостатков в своем временном помещении. Древняя худая  слава
губернских  пристанищ  для  проезжающих   теперь   уже   почти   повсеместно
напраслина. В большинст