как  говорит  с   простолюдином   интеллигент   и
раскольничий начетчик. - Имеется в виду письмо Нежданова (роман  "Новь"),  в
котором речь идет о необходимости веры в  то,  что  говоришь,  как  основном
условии воздействия на сознание народа: "Уверяют, что нужно сперва выучиться
языку народа, угнать его обычаи и нравы... Вздор! вздор! вздор! Нужно верить
в то, что говоришь, а говори, как хочешь!" Дальше Нежданов говорит об успехе
проповеди раскольничьего начетчика и неуспехе своего обращения к народу:  "А
я начну говорить, точно виноватый, все  прощения  прошу"  (И.  С.  Тургенев,
роман "Новь", гл. XXX).

     Малороссу, чтобы его растрогать, надо,  чтобы  ему  свой  брат  сказал:
"граю и воропаю". - Намек на следующее место из  романа  Тургенева  "Рудин",
гл. II; "...Стоит только взять лист бумаги и написать наверху: "Дума"; потом
начать так: ..грае, грае, воропае, или что-нибудь в  этом  роде.  И  дело  в
шляпе... Малоросс прочтет, подопрет рукою щеку и  непременно  заплачет...  -
Что вы это такое говорите?.. Я жил в Малороссии... "грае, грае,  воропае"  -
совершенная бессмыслица".

     Генерал Баранов. - Н. Н. Баранов  (1836-1901)  -  губернатор  в  Нижнем
Новгороде (1883-1897), прославившийся своими полицейскими приказами.

     ...в военном образце с поперечиной. - Поперечина  -  знак  отставки  на
погонах.

     ..."у него  гляделась  бедность  в  каждую  прореху,  из  очей  глядела
бедность"... и далее. - Имеются в виду следующие стихи Гейне (1797-1856):

     На мосту сидел испанец,
     Музыкант в плаще дырявом;
     Нищета гнездилась в дырах,
     Нищета из глаз глядела.
     Струны старой мандолины
     Он терзал костлявым пальцем.
     Эхо в пропасти, дурачась,
     Передразнивало звуки. "Атта Тролль", ч. II,
                 в современном переводе
                             В. Левика.

     Буддийская карма (от санскр. karma - действие, дело) - одно из основных
положений  буддизма,  заключающееся  в  утверждении,  что  сумма  добрых   и
греховных деяний человека влечет за собою после смерти  либо  перевоплощение
(для  грешников),  либо  погружение  в  блаженное  небытие,   нирвану   (для
праведных}; Здесь - слепая вера.



    Н.С.Лесков.
    Продукт природы


     Собрание сочинений в 11 томах. Т. 9
     Государственное издательство художественной литературы, М.: 1958
     OCR Маханов Т.Т.



                                        Сравнительно  с народною толпою мало
                                   явлений  заслуживает  большего  изучения.
                                   Она настоящий продукт природы: все прочее
                                   только  гримасы,  а  здесь  искренность и
                                   действительность.   Смотри   на  народную
                                   толпу, если хочешь, с трепетом, но смотри
                                   внимательно:  то, что она сделает, никому
                                   неизвестно, и еще менее ей самой.
                                                                   Карлейль.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

     В течение моей жизни мне привелось видеть, как  двигаются  с  места  на
место переселенцы и что с ними при этом иногда  происходит.  Расскажу  здесь
один маленький случай, который остался у меня на всю жизнь  в  памяти.  Дело
было незадолго до уничтожения крепостного права. Ходили уже  надежные  слухи
об "освобождении", но тем не менее купля и продажа людей  еще  производилась
свободно. Пользуясь этим, некоторые именитые лица  совершали  тогда  большие
заселения принадлежавших им степных мест крестьянами, купленными на вывод из
серединных губерний.
     У меня был родственник, муж моей тетки, обруселый  англичанин.  Он  был
человек недюжинный и в одном отношении предупредил даже на сорок  лет  этику
"Крейцеровой  сонаты".  Опасаясь,  чтобы  на  него  при   выборе   жены   не
подействовали подкупающим образом "луна, джерси и  нашлепка",  он  отважился
выбирать себе невесту в будничной  простоте  и  для  того  объехал  соседние
дворянские дома, нарядившись "молодцом" при  разносчике.  Таким  образом  он
увидал всех барышень в их будничном  уборе  и,  собрав  о  них  сведения  от
прислуги, сделал брачное предложение моей тетушке, которая имела  прелестный
характер. Вообще о нем говорили, что он -  практик.  Он  управлял  огромными
имениями очень  важного  лица  и,  между  прочим,  имел  своею  обязанностью
заселять степи: образовывать на них новые деревни и заводить там  правильное
полевое хозяйство. Людей, которых вели  сюда,  скупали  на  вывод  у  разных
помещиков в губерниях Орловской и Курской, отчего "сводные люди" делились на
два народа: "народ орловский" и "народ курский". "Орловский народ"  считался
"пошельмоватее",  а  куряне  -  "ведомые  кметы"  -  подразумевались   якобы
"подурасливее".
     Переселяли людей в степи тогда большими партиями. Сколько я помню в мои
детские годы, в наших местах "сбивали народ",  то  есть  совокупляли  партии
людей на вывод два раза, и в оба эти раза  по  деревням  стоял  стон,  а  на
выводных людей жалко было смотреть, хотя между ними  немало  было  и  таких,
которые не унывали, а говорили, будто им "все равно  -  хуже  не  будет".  В
сводных дворах шла распродажа овец, телок, сох,  борон  и  саней,  -  причем
между бабами сцены "навечной разлуки" были раздирающие.
     Один раз из нашего городишка  было  отправлено  на  подводах,  кажется,
около двухсот душ, и многие из выведенных мужиков вскоре же прибежали  назад
и стали прятаться в пустых овинах и в конопляниках. Когда их  ловили  -  они
рассказывали, что "ушли от вши и от вредных  вод".  Их  отсылали  в  стан  и
секли. Кроме отбегателей, многие в дороге  заболевали:  их  некоторое  время
тащили на подводах, а потом "отставляли" где попало; худые заморенные  клячи
в обозах падали,  сбруя  рвалась,  колеса  ломались,  и  вообще  было  много
несчастья. Второй раз вывод людей из наших мест  был  еще  неудачнее:  между
ними начался страшный "гнетучий понос", или "жиленье животами", - заболевших
пришлось держать по дороге на квартирах и в землянках целую  зиму.  Половина
людей перемерла, и убытки были большие, а потому в третий раз, о  котором  я
буду рассказывать, придумали отправить  партию  на  судах,  или,  как  тогда
говорили, на "стругах", по Оке и Волге.
     Партия была сборная с разных мест Орловской и Курской губерний, все  от
дворян мелкопоместных. В числе  переселяемых  крестьян  были  и  дворовые  и
деревенские мужики. У дворовых не было ни скота, ни собственных  телег.  Они
были довезены до пристани каким-то мне неизвестным способом и  там  посажены
на барки. С  некоторыми  крестьянами  были  телеги  и  сохи:  все  это  было
погружено, или, лучше сказать, нагромождено, на барки, и семьи помещались  и
на телегах и под телегами. С некоторыми, мне помнится, были куры и на  одной
барке две или три овцы.

ГЛАВА ВТОРАЯ

     Я тогда  был  еще  очень  молодой  мальчик  и  не  знал,  к  чему  себя
определить. То мне хотелось учиться наукам, то живописи,  а  родные  желали,
чтобы я шел служить. По их мнению, это выходило  "всегда  надежнее".  Мне  и
хотелось и не хотелось служить: я знал, что на службе  хорошо,  но  был  уже
немножко подпорчен фантазиями; я читал "Горе от  ума",  и  все  военные  мне
представлялись Скалозубами, а штатские - Молчалиными, и ни те, ни другие мне
не нравились. По характеру моему мне нравилось какое-нибудь живое дело, и  я
рассказал это моей тетке, а та передала своему  мужу.  Англичанин  стал  мне
советовать, чтобы я не начинал никакой казенной службы, а лучше  приспособил
бы себя к хозяйственным делам. Для того же, чтобы заохотить меня к этому, он
сказал мне:
     - Вот мы теперь переселяем партию крестьян, а граф недоволен  тем,  как
их водят. Люди, которые водят  наших  переселенцев,  по  мнению  графа  (его
принципала), все очень грубы, и я с ним отчасти согласен.  Это  непрактично.
Пускай это - продукт природы, но  ведь  и  природа  может  мстить  за  себя:
ожесточать народ и доводить его до ужаса и уныния  никогда  не  надо,  хотя,
однако, совсем добрые и мягкосердые вожди тоже не годятся. Это уже  доказано
опытом: мягкосердому мужик сейчас на шею сядет и лаптем его толкать  начнет.
Нужны Пизарро, и у меня есть такой Пизарро,  какого  мне  надобно.  При  них
командиром идет очень надежный человек,  из  здешних  орловских,  называется
Петр Семенов: умный мужик, но тиран. С ним сын его, тоже преспособный и тоже
аспид: мужичонки у них пищат. Без таких, как Петр  Семенов,  однако  нельзя:
ведь идет целая орда, а с ордою и надо меры ордынские;  но  век  такой,  что
надо немножко и цивилизации подпустить, - надо одною рукою карать, а  другою
- миловать. Вот я и хотел бы испробовать  этакую  маленькую  конституционную
затею, чтобы один казнил, а другой миловал.  Отправляйся-ка  ты  с  ними,  и
вникай, и Петру распоряжаться не мешай, но облегчай, что  возможно.  Я  тебе
дам главную доверенность с правом делать всякие амнистии. Я согласился.
     - Вот и прекрасно! Официальное значение твое будет высоко  над  Петром,
но ты, однако, смотри - не испорть дело: царствуй, но не управляй. Пусть  на
Петра жалуются, а ты только милуй.
     В Орле я познакомился с нашим Пизарро. Это был  черный  кудрявый  мужик
лет сорока восьми или пятидесяти, мускулистый,  сильный,  живой,  с  черными
огненными глазами, черными сросшимися над носом бровями,  курносым  носом  и
маленькой черной окладистой бородой. Выражение лица  у  него  было  сильное,
смелое, решительное и довольно жестокое. При нем находился в помощниках  сын
его Дороша - молодец лет двадцати двух  или  трех,  чрезвычайно  похожий  на
своего отца.
     Дядя мой отрекомендовал меня Петру Семенову и просил его учить меня,  а
мне сказал, чтобы я жил с  ним  в  ладах  и  чтобы  мы  довели  благополучно
порученный нам "продукт природы".
     Дядя был в прекрасном настроении и говорил приятные слова,  на  которые
Пизарро  отвечал  в  ласковом  тоне,  но  с  неуловимым  букетом  иронии   и
вероломства. Дядя рассуждал, что русский мужик -  самый  выносливый  продукт
природы, что он не избалован и путина его не может замучить.
     - Пусть только было бы чем ему напихать брюхо, чтобы в пустом брюхе  не
щелкало, а то он тысячи верст отмахает, как котильон протанцует.
     И Петру Семенову это слово понравилось: он улыбнулся одними углами  рта
и подтвердил:
     - Так-с точно: котыльоном и докатимся.
     - Катитесь, - отвечал дядя, -  катитесь!  И  в  излишнем,  может  быть,
умилении он не заметили злобы Пизарро и, вне  своего  обычая,  поблагословил
нас рукою.
     - Оберегайте продукт и катитесь котильоном! Перевозимые крестьяне в это
время уже были "посажены на струга", и самой тяжелой процессии - посадки,  я
не видел. Рассказывали мне, будто происходили раздирающие сцены  -  особенно
когда выведенные крестьяне прощались со сватами и соседями: многие будто  бы
"хотели бунтовать", но Петр Семенов предупредил бунт:  он  послал  Дорошу  в
полицию; и  оттуда  подоспели  "три  полицейские  казака  с  пикою",  и  все
кончилось: "продукт природы" был погружен, и барку  тотчас  же  отчалили  от
берега и остановили посередине реки" Тем прощанье "продукта" и кончилось.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     Петр Семенов возил меня показывать, как "народы помещались" на  барках.
На двух были "шельмоватые"  народы  орловские,  а  на  третьей  "дурасливые"
куряне. Над каждым из этих  народов  были  приставленные  из  своего  народа
"старосты". Над орловскими старостою был  тележник  Фефел,  о  котором  Петр
сообщил мне, что он был  человек  дорогой,  но  незадолго  перед  этим  убил
оглоблей человека, который пришел звать  его  ужинать.  Это  скрыли,  а  про
всякий случай Фефела поскорее дешево продали,
     - Над орловскими шельмецами такой именно и нужен, - говорил Пизарро.
     Курскими людьми заведовал орловский мужик  Михайло,  человек  добрый  и
степенный.
     - Курский народ - что цыплята!
     Помню, как я первый раз увидал "народы" и их вождей.
     Из дома мы отправились к Оке в тележке, которою  правил  Дороша.  Мы  с
Петром Семеновым сидели на лавочке. Барки стояли за пять верст  за  городом.
Когда мы приехали, Петр Семенов стал свистеть, и от берега отвалила лодочка,
в которой помещался Михаиле, начальник курских народов;  он  нас  привез  на
барки, и мы прошли между  народом,  причем  я  не  заметил  ничего  особенно
горького или угнетающего. Сидели люди босые, полураздетые, -  словом,  такие
жалкие и обездоленные, как их обыкновенно видишь в русской деревне. Я  тогда
думал еще, что крестьяне и везде должны быть только в таком виде, как мы  их
привыкли видеть в России. Смирение их тоже было обычное в их положении. Петр
Семенов обращался с ними грубо,  как  с  "продуктом",  не  стоящим  хорошего
обхождения, а они относились к нему с подобострастием: величали его батюшкой
Петром Семеновичем и излагали ему разные  просьбы,  на  которые  од  отвечал
резко, скоро, но, по правде сказать, всегда очень деловито.  Воспользоваться
моим высоким правом помилования я не имел никакого повода и не  торопился  с
этим; я был уверен, что такой случай еще придет во  время  путины  -  и  вот
тогда я пущу в ход мои  милостивые  полномочия,  и  народы  благословят  мое
милосердие!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     Когда мы перешли с одной барки на другую, то Петр Семенов показал мне в
корме свою каютку. Это  была  тесовая  каморка,  в  которой  помещались  две
кроватки: его  и  Дорошина,  маленький  шкапик  с  чайным  прибором,  желтый
сундучок, деревянные счеты, расходная книга и в  углу  образок  с  лампадой.
Комната эта запиралась на замок, ключ от которого  держал  у  себя  староста
Фефел. Такую же точно комнату Петр Семенович предполагал сделать  и  мне  на
одной из барок.
     О том, как мы выплыли и как шли, я рассказывать не буду, потому что это
потребовало бы много времени, да  и  не  все  теперь  вспомнишь.  Вообще  же
говоря, дни тянулись один за  другим  одинаково  скучно,  серо,  без  всякой
деятельности. Самым любимым занятием у всех было "искаться". {Пишут, что это
же самое составляло главное занятие русских поселенцев, которых перевезли  в
1892 году на океанском пароходе из Одессы  во  Владивосток.  Впрочем,  этих,
кроме "вшей", занимали еще карты, которых у нас не  было.  (Прим,  автора.)}
Это было что-то вроде спорта.
     Мужики, бабы, дети - все постоянно искались,  и  занятие  это  было  не
только  препровождением  времени,  но  оно  было  вызвано  и   настоятельною
необходимостью, потому что вошь ела "народы" беспощадно.
     Я не знаю, что такое называют вшивой болезнью, но  думаю,  что  она  не
должна быть страшнее того, что я видел на  переселенческих  барках.  Никакие
усилия очиститься от насекомых не помогали. Несмотря на  то,  что  крестьяне
очень невзыскательны насчет опрятности, тут они взвыли:
     - Съела вошь!.. Жалуйте - милуйте!... в глаза лезет: зрак хочет выпить!
     По баркам было неприятно и страшно ходить. Особенно ночью или в  жаркую
пору дня, когда истома размаривала людей и они хотели  спать,  но  не  могли
крепко заснуть от зуда, который производили насекомые. В  немом  исступлении
все скреблись ногтями и ерзали на одном месте или катались на  пядь  в  одну
сторону и на пядь в другую и потом вдруг вскакивали, сидели,  поводя  вокруг
осовевшими глазами, - иногда плакали и всегда непременно все  "чухались".  И
это  как  только  начнется  в  одном  месте,  так  и   "пойдет   котильоном"
повсеместно.
     Своей скверной и ужасающей нечистоты люди не стыдились нимало, да и  до
того ли им было, чтобы стыдиться, когда они от этого  так  ужасно  страдали!
Петра Семенова они боялись, но мне  прямо  совали  покрытых  вшами  детей  с
отвратительными расчесами и кричали:
     - Смотри-ка крестьян-то грапских, смотри! Отпиши ему: вот, мол, воши-то
младенца-то божьего совсем источили.
     Средств от этого не было никаких, и ни Петр, ни его сын, ни колесник  с
Михайлой ничего для облегчения людей не делали.
     Бани нет, прудить (то есть калить белье) перед костром - нельзя, потому
что на барках невозможно развести такое обширное пламя,  перед  которым  все
народы обнаготились бы, и остается терпеть. Но этого изо дня в  день  нельзя
терпеть!
     Орловские и курские мужики моются редко и плохо, потому  что  бань  для
этого они и дома не имеют, но дома они хоть парились  изредка  в  тех  самых
печах, где пекли свой хлеб, а  на  барках  и  этого  сделать  невозможно!  -
Пропадаем? - кричали они с отчаянными рыданиями, - вошь заточила до смерти!
     А мы все-таки ничего не могли для них сделать.
     Правда, им было дозволено  с  барок  купаться,  но  "народы"  этого  не
хотели.
     Крестьяне  смотрят  на  купанье  так,  что  это   хорошо   только   для
"прохлажденья", но мыться в негретой воде нельзя, и это мытье, хотя бы  и  с
мылом, ни к чему будто бы не ведет.
     - Да и мыться при барках негде: мужики будут глядеть на  баб...  Только
стыд один; а кроме того, вошь от холодной воды еще пуще множится.
     Словом, они купаться в реке не хотели. Тогда Петр  с  сыном  решили  их
"поневолить", но они не захотели раздеваться,  и  мужики  говорили,  что  их
будто "лихоманка бьет", а бабы сказывали, что они "на  себе  имеют"  и  тому
подобное.
     Петр Семенов тотчас же обратил на это мое внимание и сказал:
     - Вы должны это остановить: разве не слышите, что они все в одно  слово
кричат?.. В одно слово кричать нельзя!
     После этого Петр  Семенов  стал  употреблять  меры  понуждения  в  виде
толчков и затрещин, а я положил пустить свое заступничество  и  сделал  это,
всячески охраняя самолюбимый престиж распорядителя.
     Он выслушал и, побледнев, ответил спокойно:
     - Ах, значит, вы желаете, чтобы этот "продукт" не побуждать больше?
     - Не так побуждать!
     - А как же? А я не знал как...
     Но людей я, однако, защитил, и они это поняли и оценили.

ГЛАВА ПЯТАЯ

     Так мы вышли из Оки в Волгу, и в  Нижнем  у  нас  вшивые  народы  опять
заволновались: они  вдруг  приступили  к:  Петру  Семенову  с  "неслыханной"
просьбой, чтобы он сводил их в баню! Он, разумеется, их не  повел,  а  тогда
оба народа, курские и орловские,  стали  кричать,  шуметь,  и  я  опять  был
призван для их устрашения и опять не умел исполнить  этого,  как  должно.  А
когда я сказал, что мне людей жалко, то Петр Семенов ответил:
     - Кому, сударь, людей жалко,  тому  не  нужно  браться  народ  на  свод
водить.
     И он от меня отвернулся.
     Я чувствовал, что он сказал мне  правду,  и  мне  в  самом  деле  стало
совестно.
     Чтобы облегчить несколько свою душу, я купил пуд мыла, разрезал  его  с
Михайлою на кусочки и роздал бабам-ребятницам. Бабы за это  мне  были  очень
благодарны, и вскоре  объявили,  что  "вошь  все  одно",  потому  что  "надо
щелоку", а печей нет, и щелоку нет!
     В следующем городе я купил уже два пуда мыла и опять роздал его бабам с
детьми, но Петр Семенов и за это на меня злился: он находил, что ежели  мыло
давать, то надо давать и другое многое, без чего обходиться нельзя, а  тогда
нельзя и конец положить надобностям.
     Я начинал чувствовать, что я как будто порчу дело и  что  Петр  Семенов
того и гляди каким-то известным ему образом от меня освободится и уйдет один
вождем всего "котильона".
     Предчувствия эти и оправдались.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

     Через два или три дня после того, как Пизарро сказал мне свои дерзости,
у нас на орловской  барке  обнаружилось  оригинальное  и  дерзкое  покушение
против власти: в стенке каюты Петра Семенова была просверлена дырочка,  и  в
нее "вправлена соломинка". Приспособление  это  сделал  какой-то  "орловский
шельма" для того, чтобы перепускать через соломинку вшей.
     Петр и Дорофей этим страшно оскорбились и захотели  во  что  бы  то  ни
стало "отыскать виновных", а как никто в этой вине не признав