Так как  вся  революция,  которая  считалась  иными  тогдашними  нашими
политиками столь необходимою и сбыточною и замышлялась будто  бы  на  пользу
тех великих форм  русской  народной  жизни,  в  которые  был  сентиментально
влюблен и о которых мечтал и грезил Артур Бенни, то  он,  как  боевой  конь,
ждал только призыва, куда  бы  ему  броситься,  чтобы  умирать  за  народную
общинную  и  артельную  Россию,  в  борьбе  ее  с   Россиею   дворянскою   и
монархическою. В  Лондоне  же,  из  тамошних  русских  революционных  людей,
настоящих охотников столь рьяно и безрассчетно  искать  смерти  за  мужицкую
Русь не находилось, или по крайней мере они не выступали. Тогда  еще  только
говорили, а ничего не делали. (Поездки в Норвегию Герцена-сына  и  Бакунина,
равно как  и  приезд  в  Россию  Василия  Кельсиева  с  паспортом  турецкого
подданного Янини - все это дела дней позднейших.) В то  же  время,  которого
это касается, опять повторяю, в Лондоне  только  говорили  о  революциях  да
писали, а к  делам  вовсе  не  приступали.  Нетерпеливого  юношу  Бенни  это
чрезвычайно  огорчало:  он  становился   беспокоен,   назойлив,   рвался   и
напрашивался на дело. Он вообще был не из говорунов и фразерства терпеть  не
мог, а потому, чтобы избавиться от его порывов к делу, его  непременно  надо
было или пускать в ход, или скорее вовсе с рук спустить. Можно полагать, что
Бенни  своею  пылкостью  и  назойливостью  начал  надоедать  своим   русским
лондонским друзьям, но сам он, тогда нетерпеливо ожидая  похода  на  Россию,
ничего этого не замечал. Он только томился перед вопросами:  "когда  же?"  и
"скоро ли?" Но те, к кому приступал он с этими вопросами, спешили потихоньку
и только ораторствовали  в  интимных  беседах  и  на  больших  выходах.  Эта
медлительность и равнодушие лондонских  революционных  зачинщиков  повергала
Бенни в отчаяние. Он  тем  больше  кипятился,  что  в  это  время  в  России
правительство уже освободило крестьян с земельными наделами,  задумало  дать
гласный суд и ввести другие реформы, при которых  доказывать  русским  людям
настоятельную необходимость революции становилось день ото дня все труднее и
труднее. В это время, как нарочно и как на горе Бенни, подвернулся следующий
незначительный случай. Один русский сибирский купец прибыл по своим торговым
делам в Лондон. (Имя его - секрет Полишинеля.) Проездом через Париж  он  там
схороводился кое с кем из русских распространителей "Колокола",  разболтался
с ними, разлиберальничался и, столкнувшись потом с ними в Лондоне,  где  они
желали представиться Герцену, он и сам ощутил в себе  потребность  исполнить
эту церемонию. Представившись Герцену, заезжий  сибиряк  познакомился  через
него с прочими людьми лондонской революционной семьи, собиравшейся у Герцена
при его больших выходах. В  числе  этих  новых  знакомств  сибирского  гостя
оказался и Артур Бенни. Увлекшись заманчивостью своего  нового  положения  и
находясь под обаянием ласк самого Герцена (чем тогда  дорожили  и  не  такие
люди), сибирский купец на время  позабыл,  что  он  приехал  в  Лондон,  как
говорится, "по своим делам", а вовсе не для того, чтобы вертеться около г-на
Герцена. Он начал добродушно лисить перед всеми людьми герценовского  кружка
и, с свойственною русскому человеку  лукавинкой,  сейчас  смекнул,  как  ему
здесь держать себя, чтобы на него глядели получше.  Он  стал  говорить,  что
прибыл в Лондон именно с тем  единственно,  чтобы  завязать  здесь  с  самим
Александром Ивановичем и с его верными людьми хорошие  и  прочные  связи  на
жизнь и на смерть и затем, уехав в Сибирь, служить  оттуда,  из  дома,  тому
самому делу, которому они служат здесь, в Лондоне.  "Дескать,  поручите  мне
что вам угодно: перепечатывать ли там, в Сибири, герценовский  "Колокол",  -
будем "Колокол" перепечатывать; или издавать  прокламации,  каких  потребуют
обстоятельства, и на это, говорит, готов: прокламации будем издавать".
     Одним словом, готов человек вести  в  Сибири  социально-демократическую
пропаганду и рыть подкопы против существующего правительства,  которое  (как
тогда было решено) освободило крестьян скверно и  само  ничего  не  способно
разрешить удовлетворительно и сообразно с выгодами народа.
     В  Лондоне  предпочли   всему   одобрить   перепечатку   "Колокола"   и
распространение его в Сибири. Сибиряк с полною готовностью взялся и за то  и
за другое и заверял, что Сибирь непременно очень скоро взбунтуется.
     Одного   сибирскому   социалисту   якобы    недоставало:    грамотного,
представительного и смелого человека,  который  бы  взял  на  себя  труд  по
затеянной перепечатке в Сибири "Колокола".  Купец,  раскинув  здравым  умом,
вероятно рассчитывал, что охотника взяться за такое дело в Сибири,  в  числе
живущих в Лондоне людей,  конечно,  не  найдется  ни  одного,  и  он  только
повздыхает перед лондонцами своими гражданскими вздохами, что "вот все бы де
так; я на все готов, но людей нет", да все и тем и покончится.
     "Так, мол, это господь милосердый и пронесет, и  вернемся  мы  опять  к
своим делам, и станем жить да поживать да добро наживать. Надую,  мол,  всех
вас в одно слово, да и только".
     Но не тут-то было: купец промахнулся. Он все соображал, прикидывал всех
на масштаб тех революционеров, каких ему случалось видеть в России и  частию
в Париже, а не знал, какие антики водятся в Лондоне.
     На этом его Бог и попутал.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

     Не  успел  купец  попечаловаться,  что  он  не   имеет   человека   для
перепечатывания в  Сибири  "Колокола",  как  ему  сейчас  же  с  оника  был.
предложен для этого дела человек, способный и готовый положить свою голову и
душу за демократическую Россию. Человек этот был Артур Бенни.
     Купцу-социалисту,  захваченному  такою  напастью  врасплох,  в  Лондоне
некуда было от этого попятиться. Он увидал, что  попался  очень  крепко,  но
тотчас же понял, что отпираться ему неловко, и что пока он здесь, в Лондоне,
ему надо себя выдержать. Он решился принять предложенного ему революционного
агента и провезть его с собою в Россию в качестве инженера, нужного будто бы
для его сибирских фабрик и заводов. Артур Бенни  торжествовал.  Он  радостно
прощался с Англиею  и  оставлял  без  малейшего  сожаления  свое  место  при
вульвичском  арсенале,  где  он  получал  около  500  фунтов  жалованья  (по
позднейшему курсу около 5000 рублей серебром на наши  деньги).  Артур  Бенни
достал  себе  английский  паспорт,  в  котором  значился   "натурализованным
английским субъектом", и снарядился в путь с  своим  русским  принципалом  в
Россию.
     Купец отплывал с Бенни совершенно спокойно, потому что у него  уже  был
столько же простой, сколько оригинальный и верный план, как ему  развязаться
и с транспортируемым им  революционером  и  со  всею  задуманной  в  Лондоне
революциею в Сибири.
     Перевалившись на континент Европы, сибиряк, которому приснастили Артура
Бенни, тотчас же несколько поспустил с  своих  плеч  революционную  хламиду.
Прежде всего во Франции  он  захотел,  что  называется,  "пожуировать  своею
жизнию". Девственный Бенни был для этого самый плохой компанией: он не любил
и даже не выносил вида никаких оргий, сам  почти  ничего  не  пил,  в  играх
никаких не участвовал, легких отношений к  женщинам  со  стороны  порядочных
людей даже не допускал, а сам и вовсе не знал плотского греха и считал  этот
грех большим преступлением нравственности (Артур Бенни  был  девственник,  -
это  известно  многим  близко  знавшим  его  лицам  и  между  прочим  одному
уважаемому  и  ныне  весьма  известному  петербургскому  врачу  г-ну   Т-му,
пользовавшему Бенни от тяжких и опасных болезней, причина которых  лежала  в
его девственности, боровшейся с пламенным темпераментом  его  пылкой,  почти
жгучей натуры). Купцу же, в свою очередь, не нравилось такое  целомудрие,  и
он без церемонии говорил Бенни:
     - Экой же ты, брат, шут, что не знаешь ты  самого  хорошего,  без  чего
жить нельзя! Ты примеряйся, а то мы таких не любим.
     Артур  Бенни,  дорожа  своим  русским  революционером,  скрепя  сердце,
отшучивался, нраву его не препятствовал, и закочевали они с ним из столицы в
столицу Европы.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

     Купец распился и безобразничал, - Бенни смотрел с  отвращением  на  его
дикие оргии, но все терпел. Переносясь из страны в страну, купец даже  нашел
средство извлекать себе из следовавшего за ним  Бенни  изрядную  пользу.  Он
отпустил в Париже своего наемного переводчика, которого до сей поры возил  с
собою, и обратил в переводчики Бенни, разумеется, без  всякого  ему  за  это
вознаграждения.
     Купец не спешил в Россию, а Бенни, следуя за ним,  прокатал  почти  все
свои небольшие деньги и все только удивлялся, что это за  странный  закал  в
этом русском революционере? Все он только  ест,  пьет,  мечет  банки,  режет
штоссы, раздевает и одевает лореток и только между делом иногда вспомнит про
революцию, да и то вспомнит для шутки: "А  что,  мол,  скажешь,  как,  милый
барин, наша революция!"
     Будь на месте Артура Бенни  сопутником  этого  сибирского  купца  какой
хотите не совсем  бестолковый  человек,  не  нашпигованный  и  не  наученный
лондонскими знатоками русского народа видеть в каждой наглости,  грубости  и
глупости  простого  русского  человека   черту   особых,   одному   русскому
простолюдину свойственных, высоких качеств, этот человек  давно  бы  увидел,
что его дурачит дурак и бросил бы этого дурака посреди его дороги. Но  Бенни
уже так было наказано, что революционнее русского раскольника нет  никого  в
мире и что как он, этот раскольник, по своей непосредственности, ни  чуди  и
ни юродствуй, а уже против него никто не постоит ни в уме, ни  в  твердости,
ни в рассудке. В то наивное время так верили и не в одном Лондоне. Так точно
верил и простодушный Бенни и все терпел от своего безобразника; но, наконец,
купцу надоело разъезжать да пьянствовать; подходило время  ехать  домой.  На
пути в Россию ему оставался один немецкий Берлин; нужно было только взять на
железной дороге сквозной билет в Россию, и переводчик с  иностранных  языков
купцу больше не нужен. Купец взглянул на Бенни и решил, что уже тут пора ему
с ним и кончить.
     - Думал было я его сбросить где попало по дороге, - рассуждал  сибиряк,
- да поманулося мне, что он на все языки знает, и завез его вот как далеко.
     Тогда сибирский социалист, много не обинуясь с Бенни, сказал ему: "Куда
же это мы теперь с тобою, милый барин, подъехали?"
     - Мы в Пруссии, - отвечал Бенни.
     - Знаю, что в Пруссии, да кой нас, прости господи, лукавый вместе  сюда
занес? Ведь из самой из этой Пруссии летят к нам гусии нашу пшеницу клевать.
     - А что? - спросил удивленный Бенни.
     - Да ведь говорю же тебе что. Да еще вон  я  теперь  вспомнил,  что  их
король-то с нашим государем и посейчас в родстве!
     Изумленный Бенни смотрел на своего сопутника, недоумевая, что он  хочет
этим сказать, и, наконец, спросил его, что же такое из  этого  следует,  что
прусский король в родстве с русским государем?
     - А то следует, - отвечал купец, -  что  ехал  бы  ты  теперь,  немчик,
отсюда назад.
     - Как назад? - спросил с удивлением произведенный в немчики Бенни.
     - А так, что ведь тебе у нас по-настоящему делать совсем  нечего:  я  с
тобою не поеду, - да и всего этого, что я вам говорил, ничего  не  будет,  -
объявил он Бенни и добавил, что все, что он там, в Лондоне, рассказывал,  то
это было как во сне, и он сам ничего этого теперь не вспомнит. -  А  к  тому
же, - говорит, - мы и сами - в  своем  месте  не  последние  капиталисты,  и
нас-де и хорошие люди, благодаря бога, не за пустых людей почитают, да есть,
мол, у меня и жена и дети; ну, одним словом, не хочу делать революцию, да  и
все тут, и ступай, немчик, назад. Бенни стал  уговаривать  купца,  чтобы  он
хоть только к своим делам его в Сибирь взял.
     - Нет, и этого, - говорит, - душа моя, никак невозможно: потому у  меня
братья - простецы, необразованные; им этих наших с тобою политических  делов
ни за что не понять... Нет, и не собирайся, ни за что нельзя.
     Бенни пустился уговаривать его, что никаких политических предприятий  в
их доме не разовьет, что он только хочет взглянуть на Сибирь и познакомиться
с нею; но сибиряк стал на своем, что и этого нельзя, да и не стоит.
     - Чего ее, -  говорит,  -  и  смотреть,  Сибирь-то?  Ее  у  нас  только
поневоле, за наказанье смотрят, сторона ссыльная да глухая, а у  меня  опять
тоже и матушка с батюшкою такие же люди старозаконные; а ты, кто тебя знает,
какой веры; они с тобою за стол не  сядут,  а  там  еще,  помилуй  бог,  что
откроется... Нет.
     В общем выводе выходит опять: "ступай, немчик, назад, да и все тут".
     - Въедемте же по крайней мере хоть вместе в Россию?  -  уговаривал  его
Бенни;  но  купец  и  от  этого  отказался  и  самым   решительным   образом
запротестовал  против  того,  что  Бенни  везет  на  себе  множество  листов
"Колокола", с которыми его могут поймать на границе.
     - Но ведь это все только меня будет  касаться,  а  не  вас,  -  отвечал
агитатор.
     - "Не вас", - отозвался купец. -  Ага!  вы  ведь  думаете,  что  у  нас
небось, как у прочих, как в Англии, слабости в начальстве-то! Нет-с,  у  нас
на это честно: у нас как прижучат, так вы тогда и про меня скажете. А  мы  с
вами давай лучше добром  здесь  расстанемтесь;  вот  почеломкаемтесь,  да  и
бывайте здоровы. Ей-богу, так лучше.
     Бенни посмотрел на своего партнера и холодно отвечал ему, что  ему  нет
дела до его соображений и что он все-таки поедет в Россию.
     - Да вы, пожалуй, если охота пропадать,  так  и  поезжайте,  -  говорил
купец. - Только вместе нам ехать не надо; а то  поезжайте.  Бенни  еще  суше
заметил, что он поедет когда захочет.
     - А ну, если вы от меня тут добром не отстанете  и  поедете  вместе  со
мною, - зарешил купец, - так я - вот рука отсохни - как на  границу  взъеду,
сейчас и укажу, чтобы вас обыскали.
     Бенни понял все значение этой угрозы и отстал от  своего  политического
русского единомышленника в Берлине.
     - После отхода поезда, с которым уехал мой купец, - говорил Бенни, - я,
признаюсь, долго думал: зачем же этот человек взманивал меня, зачем он  меня
вез и что это такое он теперь сделал? Я ничего этого не мог себе разрешить и
чувствовал только, что, вероятно, еще ни один революционер  в  мире  не  был
поставлен в такое смешное, глупое и досадное положение,  в  какое  поставлен
был я. Я был жалок самому себе и самого себя ненавидел; но  возвращаться  не
хотел. Меня словно что-то роковое неодолимо тянуло в Россию.
     Возвращаться назад, в Лондон, Бенни, кроме того,  казалось  чрезвычайно
смешным и даже невозможным, да и к тому же, как  сказано,  он  хотел  видеть
Россию. Теперь посмотреть Россию ему казалось даже еще  необходимее,  потому
что ему хотелось удостовериться: много ли в России сибирских  купцов,  вроде
его дорожного  спутника,  и  познакомиться  с  теми  лучшими  петербургскими
людьми, из которых он с одними встречался у Герцена, а о других много слышал
как о людях развитых, серьезных, умных и держащих в  своих  руках  все  нити
русской социально-демократической революции. Стало  быть,  стоит  доехать  в
Петербург, сойтись с этими людьми, и снова можно попасть другим путем  в  то
же самое дело. Бенни так решил и  с  остатками  своих  деньжонок  махнул  из
Берлина в Россию участвовать в здешней социально-демократической революции.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

     Люди,  к  которым  Бенни  явился  в  Петербурге,   спервоначала   очень
обрадовались такому гостю. Свел Бенни  с  этой  партиею  некто  умерший  под
арестом в крепости акцизный чиновник  Ничипоренко,  а  к  Ничипоренке  Бенни
явился потому, что знал об этом жалком и в то же время роковом  человеке  от
В.  И.  Кельсиева,  с  которым  Ничипоренко  был  товарищ  по  воспитанию  в
петербургском  коммерческом  училище  и   поддерживал   перепискою   с   ним
непрерывные сношения. Здешние молодцы (теперь  уже  одни  старцы,  а  другие
покойники), с которыми Ничипоренко свел  Бенни,  приютили  его  и  без  меры
радовались, что к ним прибыл "герценовский эмиссар". Другого имени Бенни  не
было, и отсюда он так и пошел герценовским послом, пока потом теми же самыми
людьми был объявлен шпионом.
     Бенни до самой последней минуты утверждал, что он никогда  и  нигде  не
выдавал себя за герценовского посла, и не знает, кто  первый  выпустил  этот
слух; но, с другой стороны, утверждалось, что он будто когда-то называл себя
этим титулом, и это было поводом ко  многим  неприятностям  для  горячего  и
легкомысленного юноши (Бенни впоследствии два раза писал  Герцену  и  просил
его вступиться за него и оправдать его, но Герцен этого не  сделал.  Почему?
Бенни говорил, что Герцен не хотел нарушать согласия в  здешних  кружках,  и
это было источником многих горестнейших для Бенни минут).
     Но вот и здесь, в Петербурге, с Бенни открылась та же забота, что  была
с ним в Лондоне: эмиссару надо дать занятие, достойное герценовского  посла:
надо было показать ему, что вся русская  революция,  о  которой  тогда  били
тревогу за границею, тут уже совсем на мази, что все здесь и ключом кипит  и
огнем горит и что еще денек-другой, да и "заутро бой!" А между  тем  дел-то,
собственно говоря, как известно, не было почато никаких, да и никто не знал,
как их еще и починают. Знали,  что  во  время  революций  люди  сходятся  на
площадях, и вздумают: "может быть,  и  нам  бы  на  площадь?"  и  согласятся
сойтись на площадь. А как  опять  это  администрировать,  чтобы  сойтися  на
площадь, даже и об этом не было ни у кого ни малейшего понятия.
     Все, что умели делать тогдашние революционеры, заключалось разве в том,
чтобы, едучи с извозчиком, наговорить ему, сколь много стоит армия или  чего
стоят дворцы; или же дать солдатику  почитать  "Колокол".  Больше  же  никто
ничего не умел делать, чем вполне и объясняется, что в романах  и  повестях,
где выводились люди, устроивающие революцию, глухо говорилось, что люди  эти
поехали делать предприятие, а как это  "предприятие"  надо  делать?  -  того
никто не знал. Гораздо спустя, только уже у  позднейших,  далее  развившихся
писателей встречаем, что предприятели шныряют по  городам,  сидят  где-то  в
слободках и все пишут до бела света, но и эти позднейшие  писатели  все-таки
опять не могли придумать, что  такое  именно  пишут  их  предприниматели,  и
оттого эти герои их опытному человеку всего более напоминали собою  нарочных
чиновников, секретно поверяющих ревизские сказки. Артур же  Бенни,  несмотря
на свои юные годы, был в революционных делах человек если не очень  опытный,
то по крайней мере наслышанный и начитанный: он видал в Лондоне избраннейших
революционеров всех стран и  теоретически  знал,  как  у  людей  распочинают
революции и что для этого нужно. Первое, что  он  присоветовал  своим  новым
политическим друзьям (Н. Курочкину, В. Якушкину и С. Громеке), заключалось в
том, чтобы они пробовали от времени до времени делать  примерные  "маневры".
Его долго уверяли, что этого вовсе не надо, что у нас это все сделается  без
всяких планов и маневров; но он, однако, упросил еделать распоряжение, чтобы
в назначенный день и час все люди, преданные в Петербурге делу  революции  и
готовые к ней, прошли по одной из известных петербургских площадей. Над этим
смеялись, находя все это совершенно ненужным: уверяли, что у нас и на  козла
посмотреть тысячи народу собирается; но, однако, из снисхождения  к  прихоти
англичанина сделали для него распоряжение о маневрах.
     "Англичанин, да эксцентрик, - пусть-де его тешится!"
     Ни одному из хитрых людей, недоумевавших, зачем нужен Бенни этот смотр,
и в голову не бросилось, что англичанин  не  прихотничает,  а  просто  хочет
поверить самих их, революционеров.
     Сколько мол их? Не лгут ли они?
     Маневры бы