т другого!
     - Это правда! И вот это у вас называется "жить"!.. Вечно  следить  друг
за другом, гнаться, отнимать и присваивать все, что только можно перебить из
рук друг у друга, и все это прятать в недоступных местах... Для кого?..  для
чего?.. Нет, я не спорю, что такова вся наша жизнь - на воде и на суше, но я
не годна к ней; я ее не хочу... Я не стану бороться за большую долю чего  бы
то ни было в жизни. И теперь я могу все  это  сделать,  потому  что  кончина
Алкея меня разрешила от всех обещаний.
     Тогда вдова Ефросина обняла ее и прямо сказала ей, что она пришла к ней
для того, чтобы просить ее согласиться на новый брак с страстно влюбленным в
нее Пруденцием, но Мелита воскликнула:
     - Как! опять брак!.. Опять снова обеты и снова заботы об их исполнении?
О, никогда и ни за что на свете!
     - Но чем же противен тебе сын мой Пруденций?
     - Твой сын мне ничем не противен, но мне противны обязательства  нового
брака.
     - Почему же?
     - Я не считаю за лучшее в жизни думать всегда об угождениях мужу.
     - Что же может быть лучше этого?
     - Что лучше этого?.. Жить для общего блага, а особливо тех, кому трудно
живется на свете. В этом есть воля отца нашего бога.
     - Боги желают, чтобы люди жили и размножались. Мелита молчала.
     - В самом деле, что  превзойдет  воспитание  честных  граждан  в  своих
детях?
     - Помощь всем детям чужим вырастать при меньших страданиях.
     - Ты говоришь непонятные и неприятные мысли, Мелита!
     - Я говорю простые самые мысли.
     - Ты хочешь остаться одна?
     - Зачем же? Я буду при тех, кому могу сделать услугу или пользу.
     - Так вот и начни: сделай  услугу;  проникнись  сожаленьем  к  тоске  и
страданиям страстно  влюбленного  в  тебя  моего  сына!  Тронься  стенаниями
невинного Пруденция, который так много терпит, потому что весь  женский  род
для него воплощается в одной только Мелите...
     - Ах, оставь это, вдова Ефросина! Кто  жаждет  того,  чего  жаждет  сын
твой, тот не иссохнет от жажды.
     - Да, - продолжала вдова, - вот как Мелита жестока! Мелита  не  внемлет
ему и даже не чувствует никакого состраданья  к  слезам,  которые  текут  по
сморщенным щекам ее тетки и матери Пруденция, бедной вдовы Ефросины.
     Мелита взглянула на Ефросину и увидала, что в самом деле  все  лицо  ее
мокро и по щекам быстро бегут потоками слезы.
     - Это жестоко со стороны вас обоих, - сказала Мелита.
     Но Ефросина закачала головою и сказала:
     - И это ты же говоришь о жестокости!
     - Да, это я говорю о вашей жестокости и не укоряю вас, но только  хочу,
чтобы вы меня поняли. Вот теперь я скажу, в чем  вы  жестоки:  я  верю,  что
людям дано средство жить веки веков и что от человека зависит  войти  в  эту
вечную жизнь или угаснуть в пределах короткого часа, пока наша  свеча  горит
здесь на земле. Вот так мне дано, что дух мой проснулся от  природного  сна,
и, проснувшись, он слышит голос, который  его  громко  зовет,  и  велит  ему
бросать долой с себя всякие путы... Мой дух хочет бежать туда, откуда слышен
ему зов, а вы опять хотите мне спутать  ноги  страстными  привязанностями  и
навязывать мне обеты, которых я давать не могу,  потому  что...  я  не  могу
никому обещаться...
     - Неужели же ты чувствуешь себя такою непостоянною?
     - Да что ты пристаешь ко мне с постоянством! В чем  надо  застыть...  в
каком постоянстве? Я сегодня такая, как есть, а, быть может, завтра  же  дух
мой увидит еще что-нибудь шире, и когда подрастут его крылья, он  устремится
куда-нибудь выше и дальше... в вечность!..
     - Чего же и лучше! - перебила ее Ефросина, - вот и  пожертвуй  собою  -
соверши счастье Пруденция, который так страстно влюблен в тебя и так  ужасно
страдает, что теряет различие между тем, что видит в яве и что ему  грезится
в мучительных снах. Бедный ребенок! Воображенье его с тобою не расстается ни
на минуту, а уста его постоянно шепчут имя Мелиты. Бедный Пруденций!  Сгорая
огнем юных желаний, уста его лобзают воздух, в  котором  он  чувствует  тебя
сквозь стены и скалы... О, сжалься! сжалься  над  ним!  Сжалься  над  обоими
нами, Мелита!
     Так  окончила  свой  разговор  страстной  просьбой  вдова  Ефросина  и,
обливаясь слезами, с простертыми руками  бросилась  на  землю  перед  ногами
Мелиты.
     Положение Мелиты было очень тягостно, но она, однако, не  склонилась  к
просьбам вдовы Ефросины и  хотя  старалась  показать  ей  свое  сожаление  и
участие, но не подавала никаких надежд к согласию на брак.
     -  Как!  -  воскликнула  тогда  Ефросина.  -  Неужто  ты  желаешь  быть
непреклонна даже в том случае, если Пруденций умрет или утратит рассудок?
     - Для чего говорить  о  том,  чего  еще  не  случилось?  -  отвечала  с
подавляемым в себе нетерпеньем. Мелита.
     - Разве ты почитаешь за невозможное, чтобы человек утратил рассудок  от
мучений любви?.. Ведь это бывает.
     - О, бывает, конечно! - отвечала Мелита, - но бывает потому,  что  люди
сами отдают себя в жертву своим грубым желаниям и не хотят им противиться.
     - А ты думаешь, что этим желаниям можно противиться?
     - О, еще бы!.. Конечно...
     Но в это самое время до  слуха  обеих  женщин  достигли  громкие  крики
Маремы, которая бежала к дому и кричала издали:
     - Госпожа Ефросина! Госпожа Ефросина! спеши скорей  к  дому...  у  тебя
случилось большое несчастие! Пруденций стал умываться и  вдруг  ударился  об
пол и теперь катается с пеной у рта и рыкает, как львенок... Мы его впятером
насилу держали, а горшечник Агав обложил ему голову мокрою глиной, но спеши,
госпожа, - это все едва ли поможет... Бедный Пруденций! бедный Пруденций! он
едва ли воротится к жизни.

XIII

     Услышав о таком жесточайшем страдании сына, вдова Ефросина только молча
бросила взгляд, полный укора, Мелите и, позабыв свои годы,  побежала  домой,
где терзался Пруденций; а Марема меж тем рассказала  Мелите  подробнее,  как
все это случилось. Она повторила ей все то, что уже знаем, и потом прибавила
тихо:
     - Напрасно скрывать, что  он  все  это  терпит  от  томленья  жестокого
чувства, которым весь к тебе полон. Ты, как природа, властвуешь над всем его
существом... Шесть человек нас с Агавом, который подоспел к нам, были  не  в
состоянии сладить с демоном, который напряг мышцы  юноши  и  вспенил  в  нем
кровь до того, что все уста его облилися розовой пеной; но  едва  я  закрыла
его помутившиеся глаза твоим покрывалом,  которое  весла  на  плечах,  чтобы
вымыть его у источника, Пруденций вдруг стих и зашептал:
     "Мелита!.. близко Мелита!..  боги!..  пусть  я  умру  прежде,  чем  она
удалится!.."
     - И, прости меня, госпожа, - заключила Марема, - он так страдал, что  я
не могла взять у него твое покрывало... Пусть ему будет немножечко  легче...
Он обмотал в него свои руки и прижал его  к  сердцу,  и  мало-помалу  в  нем
судороги стихли... он, может быть, даже... уснет или...
     - Что?
     - Перейдет без новых страданий в  царство  теней.  Мелита  поднялась  с
места и сказала:
     - Пойдем туда вместе!
     - Как!.. ты хочешь идти туда... в дом Ефросины,  где  лежит  несчастный
Пруденций, с головою, горящей в огне и обложенной мокрою глиной?
     - Ну да, конечно!
     - Зачем же пойдешь ты туда?
     - Зачем?.. Там страдает человек, и я хочу идти туда.
     - Конечно, не с тем, чтобы усилить его страдание?.. Ты  не  отнимешь  у
него свое покрывало? Ты не гневаешься на меня, что я там оставила эту ткань?
     Мелита отвечала, что она нимало не сердится на Марему, а напротив, даже
рада, что та оставила покрывало,  сделавшее  какое-то  удовольствие  капризу
больного Пруденция, и добавила, что ей все равно, что об ней станут говорить
или думать в селении, - что все это  не  стоит  одной  минуты  человеческого
страдания, если ему есть средство помочь.
     - О госпожа моя! - радостно вскричала Марема. - Идем же скорее,  скорее
спешим в этот дом плача! Ты властна в целой природе милого юноши,  и  одного
звука  твоего  голоса,  одного  твоего  приближения  будет  довольно,  чтобы
воззвать Пруденция к жизни, если только мы успеем вбежать под кров  Ефросины
ранее, чем совсем остановится движение сердца в груди ее сына.
     - Поспешим!
     - Поспешим! поспешим!
     И они обе схватились за руки и обе  ровно  и  шибко  побежали,  -  одна
ясная, как день, другая темная,  как  южная  ночь...  Их  волосы  веялись  в
воздухе, и за ними тихо расстилалось дыхание жизни.
     - О, ты спасешь его!.. ты спасешь!  -  шептала,  сжимая  на  бегу  руку
Мелиты, Марема...
     - Может быть... - отвечала ей с тихим пожатьем Мелита.
     И что же случилось?
     Прежде чем быстрые ноги Мелиты и Маремы достигли жилища вдовы Ефросины,
- ужасный припадок оставил Пруденция: он спокойно вздохнул, сел среди  пола,
на котором лежал, улыбнулся счастливой  улыбкой  и,  протянув  вперед  руки,
воскликнул:
     - Боги! хвала вам  во  веки...  Сердце  Мелиты  исполнилось  жалости...
Мелита встала... Мелита  спешит,  чтобы  капнуть  росинкой  участья  на  мое
сгоревшее сердце... Вот она, вот! Откройте скорее завесу!
     И как голос Пруденция звучал  уверенностью  и  силой,  то  желанье  его
тотчас же исполнили, а когда завеса была распахнута, тогда все увидали перед
нею раскрасневшуюся от быстрой ходьбы прекрасную Мелиту, а за нею  не  менее
красивую в своем роде Марему.
     - Вместо одной облегчительницы  -  к  тебе  спешат  две,  -  прошептали
сторонние женщины, стоявшие возле Пруденция.
     Он же теперь похож был больше всего на ребенка, у которого  только  что
унялись жестокие муки, от воспоминания о которых ему в одно время и сладко и
больно.
     Пруденций сидел и смотрел  в  лица  пришедших  и  повторял,  как  дитя,
улыбаясь:
     - Вот и она... Мелита... Марема!

XIV

     Вдова Ефросина была несказанно рада, что Мелита пришла  к  ней  и  сама
воочию могла убедиться, как тяжко страдает Пруденций и  как  облегчение  его
мук прямо зависит от Мелиты, и Мелита все это  видела,  не  спорила  с  нею.
Доказательства были слишком очевидны, и Мелите сделалось  ясно,  что  ей  не
оставалось никакой возможности жить в своем доме в одном и том  же  селении,
где был дом вдовы Ефросины. Здесь она будет постоянно встречать Пруденция, и
это станет усиливать  его  мучительную  страсть,  которой  она  отвечать  не
желает. Каждый человек в  этом  селении  непременно  станет  укорять  ее  за
жестокость и будет  говорить  о  ее  глупом  упрямстве,  так  как  заботу  о
сохранении в себе ничем не  плененного  духа  во  все  времена  люди  желали
считать за "упрямство". А притом  до  безумия  достигшая  страсть  Пруденция
заставляла бояться, как бы он в один из подобных порывов не посягнул на свою
жизнь, и тогда горю осиротелой вдовы Ефросины не  будет  предела,  а  доброй
Мелите не снесть вида всех этих бедствий, в которых все непременно станут ее
считать виноватой. Еще оставалось  ей  разве  одно:  тайно  покинуть  дом  и
селение и скрыться навеки... Мелита на это была готова,  она  бы  устроилась
жить с единомысленною ей подругою детства,  христианкой  Эрминией,  но  ведь
Пруденций мог ее всюду преследовать и везде нарушал бы ее покой и  продолжал
бы губить свою жизнь. Надо было отыскать иной, более удобный для всех  выход
из этого положения, и Мелита решилась непременно выдумать  что-нибудь  более
удовлетворительное и, обдумав, привести свое решение в  действие,  какие  бы
оно ни представляло трудности.
     В таком настроении она предстала пред влюбленными глазами исступленного
Пруденция, и когда удостоверилась, что он успокоился и  может  ее  понимать,
она подала ему руку и спокойно сказала:
     - Не предавайся отчаянию, добрый Пруденций. Ты не будешь вечно томиться
так, как до сих пор томился. С этой поры я не буду  тебя  избегать  и  стану
думать, как сделать тебя счастливым, а тебя умоляю:  имей  ко  мне:  веру  и
немножко терпенья. Я тоже сильно взволнована, и дух мой нуждается в отдыхе и
покое. Дай мне побыть в тишине с самою собою только три дня, а на  четвертый
день приходи перед вечером на берег моря, где стоит. наша  лодка,  и  там  я
скажу тебе, какое придет мне решение, и оно будет твердо настолько,  что  ты
можешь на него положиться. Пока же, на тр.и дня,  яви  мне  приязнь  -  будь
покоен.
     - О, не три дня, а три года я готов  ждать  твоего  слова,  -  ответил,
оживившись, Пруденций. - Лишь бы ты меня не отвергла...  лишь  бы  мне  было
чего ожидать.
     - Ну, три года - слишком долгое время.  Через  три  года  ты  сам  меня
можешь отвергнуть, так как я тебя старше... Нет, ты три дня подожди,  и  это
будет довольно.
     - Я отвергну тебя! О боги! о, разразите меня, справедливые  боги,  если
это возможно, чтобы в сердце моем кто-нибудь заменил образ Мелиты!..
     - Не клянися, Пруденций, ничем и не зови во свидетели богов, о  природе
которых тебе ничего не известно. Пусть лучше время само покажет нам,  каковы
мы и чего мы достойны.
     - Согласен, согласен! - воскликнул Пруденций. - Целая вечность  докажет
тебе, что ты для меня всего  дороже  на  свете  и  что  нет  ничего,  что  я
предпочел бы тебе на минуту.
     - Ну, жди же!
     И она дружески простилась с ним и с матерью, вдовой Ефросиной, и ушла к
себе в дом свой с Маремой, оставив вдову и Пруденция успокоенными и готовыми
ожидать через три дня ее решения.
     Решения этого стали ждать с любопытством и все прочие люди  в  селенье,
потому что всем было любопытно: не хитрит ли Мелита, притворяясь, будто  она
не желает взять себе мужем  несравненной  красоты  юношу,  который  страстно
влюблен в нее и моложе ее на три года.
     - Что-то измыслит Мелита? Каков ее ум и в чем ее хитрость?
     Три дня пролетели для всех в любопытном ожидании: в эти три дня  Мелита
была безвыходно дома, а Пруденций поправился от своих жестоких  припадков  и
на четвертый день перед вечером вышел на берег моря и увидал, что здесь  его
ожидают Мелита с Маремой.

XV

     Когда они свиделись, Мелита сказала Пруденцию:
     - Все идет хорошо: мы теперь быстро приблизимся  к  цели  осуществления
наших желаний.
     - Я не помню себя от счастия, что желания наши согласны!  -  воскликнул
весь озарившийся счастьем Пруденций.
     - Я сказала не так, - отвечала Мелита, -  но  все  равно:  то,  что  ты
почитаешь за высшее счастье, все будет зависеть от тебя самого...
     - Значит, оно все равно что достигнуто. Нет еще - раньше, чем ты будешь
моим мужем, ты должен исполнить три мои просьбы.
     - Я готов исполнить их бесконечное множество.
     - Нет, всего только три. Прежде всего я не хочу  быть  здесь  предметом
вниманья для всех, ни теперь, когда ты станешь  выполнять  мои  просьбы,  ни
после, когда может случиться, что  я  должна  буду  выполнить  твою  волю  и
заплатить мой долг за твое послушание моими услугами и женскою лаской.
     - О, говори только скорее, что нужно! Если ты хочешь скрыться отсюда...
если желаешь уйти от всех глаз...
     - Да, почти что от всех... Пусть с нами будет только Марема, но чтоб не
было даже вдовы Ефросины... Ее беспокойная нежность может испортить все  что
должно совершиться в тишине уединения и покоя.
     - Хорошо! Я обещаю тебе это за мать: она так меня  любит,  что  на  все
согласится, а что касается до самой возможности скрыться от всех в никому не
известное и недоступное место, то я владею  для  этого  такою  возможностью,
лучше которой нельзя услыхать в самой затейливой сказке.
     И влюбленный Пруденций сам,  без  расспросов  Мелиты,  рассказал  ей  о
цветущем ущелье в скале, сокрытой среди других неприступных скал, где у  них
есть две пещеры, богатые склады запасов для жизни, ручей сладкой воды, стадо
коз и хохлатые куры.
     - Туда никто не может прийти, - добавил Пруденций, -  кроме  двух  тех,
которые оставили нас и живут нынче в темном царстве  теней;  один  только  я
знаю небезопасный и узкий пролив, которым можно пробраться к  этой  скале  и
отыскать  в  ней  наше  ущелье.  Если  ты  хочешь  самого  неприкосновенного
уединения...
     - С тобой и Маремой! - перебила Мелита, тихо кладя  свою  руку  в  руку
Пруденция.
     - О, ты меня исполняешь восторгом! Итак, если ты доверяешься мне  и  не
боишься, проплыть на ладье узким и бурным протоком, в котором я знаю  каждый
камень, то стоит тебе сказать, когда ты  желаешь  отплыть,  и  -  все  будет
готово.
     - Прекрасно, - пусть это будет готово  завтра,  как  сядет  солнце.  Но
прежде ты возвратись сегодня домой  и  расскажи  своей  матери,  на  что  мы
решились. Я хочу знать, что она на все это согласна, и хочу поручить ей свой
дом и хозяйство, так как Марема уедет со мной  в  ваше  ущелье,  и  дом  мой
останется пуст. Потом позови завтра утром глиномята Агава и  сам  приходи  с
ним, и перенесите из дома в ладью мою кровать,  и  постель,  -  и  скрыни  с
уборами, и прочую утварь, и съестные запасы, которые здесь будут не нужны, а
там пригодятся... Я все хочу взять и увезть, чтобы  это  все  пошло  там  на
пользу, так как мы, может быть, проживем там очень долгое время...
     Пруденций  слушал  все  это  в  величайшем  восторге  и  с  совершенным
вниманьем, а при последних словах прижал страстно  к  груди  руки  Мелиты  и
прошептал одним придыханьем:
     - О, я уверен, что никто никогда сне умел пролить одним словом  столько
восторгов, сколько ты проливаешь их в мое сердце!
     Она посмотрела на него благостным взглядом, как мать на ребенка, и тихо
ему улыбнулась и отвечала:
     - О мой невинный Пруденций! Не хвали меня  много,  мне  трудно  слушать
твои похвалы. Будем более делать... станем спешить...  не  будем  терять  ни
минуты. Я сейчас возвращусь с Маремой домой и стану  спешить,  чтоб  уложить
все мои вещи, а ты иди к матери, расскажи ей, что мы решились уехать  отсюда
и там, вдалеке от людей, совершить то, что должно совершиться. Скажи от меня
вдове Ефросине, что дух мой полон участия к ней и к тебе и что я ничего  так
еще не желала, как желаю того, чтобы увидеть всех вас  в  том  положенье,  к
которому все вы теперь наиболее сродны.
     Сказав это, Мелита встала и пошла к селению, держа одною рукою за  руку
Пруденция, а другою Марему, и так они дошли до того места, где тропы к домам
их разделялись.
     Здесь Мелита опустила руку Пруденция;  еще  раз  сказала  ему,  как  он
должен говорить с своей матерью, и сама удалилась к себе вместе с Маремой, и
действительно обе женщины вместе всю ночь провели в том, что уложили в мешки
и в укладки все, что было  ценного  в  доме  Алкея.  Все  запасы  были  тоже
упакованы в корзины, а из прохладных ям достали меха с вином и  сыры  и  все
это также приготовили к отправке. К рассвету все было  готово,  и  на  стене
большого покоя остался висеть на острой рыбьей  кости  один  только  широкий
пояс Алкея, убранный золотою чеканкою и  драгоценными  камнями,  да  простая
тростниковая дудка,  в  которую  Мелита  всунула  свернутый  туго  в  трубку
папирус, на котором пред самым рассветом успела начертать несколько строк.
     В этих строках было сказано: - "Я получила свободу и не  хочу  потерять
ее снова, но меня посетило испытанье, которого я не могу избежать. Я надеюсь
однако, что дух мой сохранит свою  силу  и  что  любовную  страсть,  которая
зажглася в другом против моего желания, мне удастся смирить в нем с  помощью
той же грубой природы, которой он подчиняет свой дух. Если я над  всем  этим
восторжествую, я отыщу путь к тебе и приду к тебе, чтобы окончить свой  срок
на земле вместе с тобою, позабыв о себе и служа вместе с  тобою  другим,  по
веленью того, чье священное слово зажгло в  нас  свет  разуменья  и  веру  в
вечную жизнь нашего духа".
     Когда же Мелита вложила папирус в полый тростник,  она  залепила  концы
его воском и повесила дудку на стену  у  драгоценного  пояса  и  тотчас  же,
обернувшись, увидала, что у дверей, с перстами на устах, стояла Марема.
     - Ты за мною следишь  и  подсматрива