ением права приискивать себе другое  (!).  Св.  Любаньской  церкви
священник  отец  Травлинский,  за  повенчание  князя  Дондукова-Корсакова  с
Ильиною  без  соблюдения   предбрачных   предосторожностей,   за   допущение
неправильностей при других браках и "оскорбление благочинного при исполнении
_им_ обязанности своей в _нетрезвом виде_" (не совсем ясно: идет ли  речь  о
нетрезвости отца Травлинского или отца благочинного, которого оскорблял этот
венчальный батюшка), на полтора  месяца  в  монастырь.  Просвирня  Екатерина
Пальмова, за небрежное печение просфор, неумеренное  расходование  церковной
муки на них,  непокорность  и  непочтительность  к  священнику,  уволена,  и
вакансия ее закрыта,  с  возложением  обязанности  заготовления  просфор  на
местного священника. Священник Любомудров, за служение молебна  в  нетрезвом
состоянии, - на две недели в монастырь. Священник гор.  Новгорода  Александр
Троицкий, за жестокое обращение с женою,  сопровождавшееся  то  непристойною
бранью, то нанесением побоев,  и  за  _разбитие  икон_,  -  на  два  года  в
причетники.
     За что и с какою целью отец Троицкий разбивал св.  иконы  -  в  краткой
хронике "Новгородских епархиальных ведомостей" не  объяснено,  но  очевидно,
что отец Троицкий не принадлежал ни к штунде, ни к иконоборству и ни к какой
иной предосудительной ереси, а содержал чистое православие. Может  быть,  он
просто имел какое-нибудь личное  неудовольствие  на  св.  иконы,  которое  и
-вымещал на них "разбитием". Это в православном мире неоднократно случалось.
Еретики,  вроде  штундистов,  отвергающие  поклонение  иконам,   обыкновенно
выносят их из домов в церкви или "пускают на воду",  по  текучим  рекам,  но
повреждать их  избегают.  Православных  же  мирян,  которым  приходит  такая
фантазия, за это лишают прав состояния  и  ссылают;  но  священник,  который
подает такой пример, как видим, оставляется при храме  церковником  и  потом
может опять священнодействовать. (Во II томе  сборника  г.  Любавского  есть
интересное в этом роде дело о рядовом Карпе Орлове,  который  тоже,  возымев
личность к иконам и  взойдя  в  церковь  села  Перелет,  начал  стрелять  по
иконостасу из казенного  ружья.  Он  пришел  для  этого  с  большим  запасом
патронов в сумке. Происшествие  это,  как  видно  из  книги  г.  Любавского,
считалось делом особой важности. Кишиневский епископ писал об этом  светским
властям, и началось "секретное" дело, которое окончилось  тем,  что  рядовой
Орлов оказался сумасшедшим и посажен в дом умалишенных.)
     Дьячок Вл. Сперанский, за отметку в исповедных  росписях  такого  лица,
которое не исповедывалось и не причащалось, за упрек священника в присвоении
двадцати пяти рублей и "за чтение однажды апостола довольно  безобразно",  -
на один месяц в монастырь. В  чем  заключается  безобразие  -  не  объяснено
{Иногда этого  рода  духовные  выходки  бывают  очень  курьезны.  Давненько,
недалеко от моей родины, один  находчивый  дьячок,  имея  неудовольствие  на
помещицу, устроил ей великим постом такой скандал. Совершая "исходя чтение",
он прочел: "и призва Фараон бабы и рече: бабы, бабы, - _все вы, бабы, б..ди,
срамовщицы и нагубницы_". В оное время это прошло беспоследственно, или, как
говорил чтец: "на ней, как на собаке, присохло". Барыня только стала  говеть
в чужом приходе. Но и то очень  удивительно,  что  она  могла  отличить  эту
прибавку от настоящего текста. Обученная  религии  по-русски,  то  есть  без
чтения библии, она легко могла думать, что все это  действительно  наговорил
про баб царь Фараон, -  тем  более  что  тогда  и  в  акафисте  читали  еще:
"остявиша Ирода яко _блядива_". Нынче читают "лжива", что, впрочем, не  одно
и то же. (Прим. автора.)}, но отметка по росписям того, чего не  было,  есть
_подлог по службе_, а за подлог ни на каком суде нельзя  отделаться  месяцем
пребывания в монастыре. Случай  этот  имеет  такой  вид,  как  будто  одному
духовенству принадлежит какое-то исключительное право делать  подлоги  почти
безответственно.
     Дьячок Ловцов, за "название пономаря неприличными словами _принародно_,
в бытность за вечерней в не совсем трезвом виде  и  вообще  за  употребление
спиртных напитков", - на один месяц в монастырь.
     Замечательно, что за подлог и за простую пьяную перебранку в этих  двух
рядом стоящих случаях назначено одинаковое наказание!..
     Дьячок Вихров, "за оскорбление священника  _грубобранными_,  словами  в
нетрезвом виде", - в монастырь на один месяц. Пономарь Цветков,  за  крайнюю
нетрезвость, утайку братских и церковных  денег,  "проматывание  собственных
вещей" (такого преступления, как "проматывание _собственных_ вещей",  нет  в
уголовном кодексе; вероятно, это отнесено  к  _расточительству_)  и  как  не
подающий надежды  на  исправление,  отрешен  навсегда.  Дьячок  Ставровский,
неоднократно подвергавшийся суду и вновь уличенный в тех же  поступках,  как
рекомендуемый,   поведения   _только   хорошего_   (надо    иметь    отметку
"_препохвального_" или "_постоянно тщательного_"}, - отставке в  заштат.  Но
при  этом  достойно   внимания,   что   и   товарищ   дьячка   Ставровского,
аттестовавшегося в поведении довольно хорошем, дьячок Фортунатов,  был  тоже
отменный молодец и одновременно послан на полтора  месяца  в  монастырь  "за
личные  оскорбления  священника"...   Можно   себе   представить   положение
священника, который один в селе должен был служить с этакими  двумя  хватами
"довольно одобрительного поведения"!.. И чтобы это лучше понять,  мы  увидим
скоро, и а что был способен один  из  этих  церковников,  -  именно:  дьячок
Фортунатов.

        "ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ"


     Продолжаем, однако, выписки:  священник  Новоденский,  за  нетрезвость,
буйство и драку, - в монастырь и снова на свое место. Бедный приход! Меж тем
залихватский дьячок Фортунатов, о котором мы только что говорили, успел  уже
исправиться, и  притом  так  наглядно,  что  немедленно  поспешил  совершить
"нанесение тяжких побоев разным лицам". За такой прогресс он  уже  смещен  с
этого места, но "с дозволением приискать другое". Удовлетворены или нет этим
те, кого удалой дьячок "тяжко побил", - это как им угодно. Наш духовный суд,
-  как  суд  самосовершенный,  суд  без  апелляции,  об  этом,  кажется,  не
заботится. Дьячка Фортунатова, который так  успешно  побивал  "разных  лиц",
даже и в монастырь не посылали, да в этом и беды нет, потому что сряду стоит
такой случай:  "иеродиакону  Николо-Беседного  монастыря  (куда  назначаются
пьянствующие лица белого духовенства) Палладию, за нетрезвость,  самозольные
отлучки из монастыря и оскорбление настоятеля,  запрещено  священнослужение,
ношение монашеской одежды, и он послан в другой монастырь (тоже  такой,  где
бес пьянства не  давал  братии  покоя).  Таким  образом,  белые,  приходя  в
Николо-Беседный монастырь, значит, может быть, были встречаемы  известным  в
монашестве приветом: "Наш еси брате Исаакий, - воспляшь же с  нами!"  И  кто
кому был здесь соблазном, а кто назидателем,  про  то  только  ты,  господи,
веси...
     Но вот опять сряду же с этой пьянственной  мелкотою  выступает  человек
крупных способностей - человек, не уступающий, может быть, разбивателю  икон
отцу Троицкому, - это дьячок Геннадий Егротов;  он  послан  в  монастырь,  с
правом перехода на другое место,  за  пьянство,  за  которое  уже  и  прежде
судился, а также _за произнесение  угрозы  произвести  поджог,  за  разбитие
стекол и рам в доме  крестьянки  Силиной,  за  непристойную  брань  и  обиду
действием..._ Будь  этот  г.  Егротов  мирянин,  подлежащий  суду  по  общим
уголовным законам, он подлежал бы очень серьезному наказанию,  но  как  лицо
клировое - в некотором роде священное - этот буйный дьячок с  самыми  явными
разбойничьими наклонностями, при совокупности всех наделанных  им  гадостей,
посылается в монастырь,  где  он,  по  указанию  начальства,  потрудится,  и
нанесенные им обиды, побои и убытки тем как будто вознаградятся.
     Таков  этот  _духовный_  суд,   за   который   откликнулось   несколько
противников графа Дм. А. Толстого. А об  угрозах  поджогами  и  говорить  не
стоит: тот, кого дьячок имел желание поджечь, пусть хорошенько стережется.
     Заштатный и запрещенный священник Молчанов, _для прекращения  учиняемых
им безобразий (?!)_ - на шесть месяцев в монастырь.
     Этим кончается хроника 1877 года, и наступает еще  более  близкий  год,
1878.

        "ГЛАВА ПЯТАЯ"

     Летопись 1878 года начинается с лица женского пола. Монахине Хионии, за
подачу безымянного доноса, заключающего в себе оскорбительные выражения  для
чести вновь  избранной  игуменьи,  запрещено  (временно)  ношение  мантии  и
клобука. Иеромонах св. Духова монастыря (куда, может  быть,  также  посылают
пьяниц из белого  духовенства)  Варлаам,  за  нетрезвость,  сопровождающуюся
_соблазном для монастырской братии и для жителей города_, запрещен  на  один
месяц и перемещен в Перекомский монастырь (куда опять-таки  иногда  посылают
пьяных людей из белого духовенства). Причетник Тихомиров, по поводу _тяжкого
оскорбления_ священника  в  храме,  и  притом  _в  церковном  облачении_,  -
устранен от исполнения обязанностей, "ввиду _неудовольствий_ со священником,
которые зашли слишком далеко, и в предотвращение на будущее время _скандалов
в церкви_". Каждый знает, какое тяжкое наказание ожидало бы  того  мирянина,
который поднял бы руку в церкви на священника в облачении, но дьячку и такая
расправа по епархиальному суду стоит не тяжеле "устранения, в предотвращение
скандалов".
     Этим можно не возмущаться только с нашею  русскою  привычкою  ничем  не
возмущаться, но стоять за таковые решения, кажется,  решительно  невозможно.
Исправлявший должность псаломщика Лебедев, за похищение денег,  собранных  в
пользу герцеговинцев, - в монастырь  на  1  1/2  месяца.  Такому  же  самому
наказанию подвергнут дьякон Локотский -  "за  наклонность  к  винопитию",  а
пономарь  Виноградов  -  "за  недоставление  на  проскомидию   просфор,   за
употребление хмельных напитков, за дозволение себе бушевать в своем  доме  и
за произнесение скверноматерных слов".
     Все эти очень разнохарактерные провинности как будто одинаково весят на
весах  духовного  правосудия:  воровство,   мошенничество   и   винопийство!
Иеродиакон Нилосорской пустыни (где тоже, кажется, немало сосланных запойцев
белого духовенства), как неблагонадежный для монастырской  жизни  по  своему
поведению, - исключается. Священник Морев, за ссору в  церкви,  _недопущение
одного  крестьянина  приложиться  ко  кресту_  и  за  употребление   грубых,
ругательных слов - на один месяц в монастырь. (Недопущение ко кресту  -  это
одно из самых эффектных видов отместки за  какую-нибудь  недодачу  или  иную
досаду. Батюшка обыкновенно  при  всем  честном  народе  отнимает  крест  от
подходящего крестьянина и возглашает: "Ты недостоин!" Прежде,  говорят,  это
приводило  людей  в  отчаяние,  но  ныне  ко  всему  такому  уже  замечается
повсеместное  равнодушие.)  Священник  Тюльпанов,  за  служение  молебнов  и
хождение с иконами в нетрезвом виде, а также (тут только  и  начинается)  за
допущение в служении _неприличий (?!)_ и за  то,  что  "потерял  мирницу"  и
"совершил  крещение  двух  младенцев  в  нетрезвом  виде,   и   притом   без
миропомазания и с опущением некоторых обрядов", - в монастырь на три месяца.
Весьма интересный представляется  отсюда  вопрос:  поправлено  ли,  и  каким
именно   образом,   священное   тайнодействие,   совершенное   этим   пьяным
тайностроителем? - Это не объяснено. А между тем  возможно,  что  несчастный
христианнин, у купели которого иерей Тюльпанов произвел описанные упущения и
бесчинства, придя в возраст, услышит на это насмешки и попреки и  позовет  к
суду  _кого-то_,  не  озаботившегося  своевременно  исправить  его  крещеную
репутацию. Это уже было в  церковной  практике  и  еще  _может  повториться_
(напоминаю историю о _некрещеном попе_).
     Исправляющий должность дьячка Лавров, за нанесение побоев одному  лицу,
стреляние из ружья, прибытие в храм _в одной рубашке_ и  проч.  и  проч.,  -
уволен от должности, и только!..  Знаменитому  протопопу  Аввакуму  подобный
фарс обошелся гораздо дороже.
     Исправляющий  должность  псаломщика  Добряков,  "за  неблагоповедение",
отрешен от места. Таким образом, простое  "неблагоповедение"  и  "стреляние"
пошли по одной категории? {Мне кажется, что 1878 год, может быть, начинается
с этого места. В моих выписках это неаккуратно отмечено: годы  1877  и  1878
немножко смешаны, но факты, разумеется, верны. (Прим.  автора.)}  Священник,
за повенчание вторым браком прежде расторжения первого, - в монастырь на три
месяца, а с иеромонаха  Иосафа,  за  пьянство,  снята  на  время  монашеская
одежда.

        "ГЛАВА ШЕСТАЯ"

     Столько  интересных  для  судебных  соображений  случаев,  сколько   мы
выписали, дает всего за четыре года только _одна_ епархия, и притом не самая
многолюдная. Все более мелкие случаи, подряд состоящие в  одном  пьянстве  и
"неблагоповедении", - я не выписываю  и  не  считаю;  нет  в  моем  счете  и
проступков, вроде кражи коров, и мошенничеств, учиненных  духовными  лицами,
но подпавшими за эти дела светскому суду,  причем  суд  духовного  ведомства
обыкновенно только спешит сбыть с рук виноватого посредством исключения  его
из духовного звания. Об этих двух категориях скажем лишь вообще, что случаев
соблазнительного пьянства чрезвычайно много, а подсудимость у светских судов
-  довольно  редка.  Кажется,   она   имеет   место   только   как   явление
исключительное, при таких случаях,  когда,  например,  духовное  лицо  прямо
изловлено мирскою властью на воровстве коровы. Если же  что-нибудь  подобное
попадет на суд духовный, то, несмотря на  уголовный  характер,  едва  ли  не
кончится монастырем. Из приведенных примеров явствует, что множество случаев
с подлогами в документах, святотатством, буйством, нарушением  благочиния  и
порядка в храмах, а также с нанесением побоев равным  и  старшим  и  убытков
кому попало - в противность русским законам, обязательным для  всех  русских
подданных, для дебоширов, пьяниц и  мошенников  духовного  звания  обходятся
более или менее продолжительными молитвами и благоугодными трудами в  мирных
обителях. Давнишние просьбы и воздыхания многих  настоятелей  о  том,  чтобы
перестали  считать  их  монастыри  исправительными  заведениями   острожного
характера, ни к чему не повели и не ведут.
     "Не слышат, - видят и не знают!"
     А если все это так идет по одной  новгородской  епархии  -  по  епархии
самой близкой к столице и имеющей с нею неразрывную связь  в  лице  главного
епархиального начальника, то, кажется,  вполне  позволительно  предположить,
что и во всех других епархиях на все подобные дела едва ли существует лучший
взгляд и более совершенные порядки. Если же  допустить  то,  что  и  следует
допустить, то есть что новгородская  епархия,  подведомая  с.-петербургскому
митрополиту, не хуже всех прочих епархий в России и что  обнаруженный  здесь
порядок имеет свое  место  повсюду,  то  мы  получим  возможность  судить  о
рассмотренных нами случаях _как об образце явлений, общих  всей  современной
России_.  И  тогда  станет  ясно,   что   порядок   этот   нельзя   признать
удовлетворительным, а затем, что нельзя не сожалеть и о том, что в  недавней
поре вопрос о церковно-судебной реформе у нас был так  бесцеремонно  смят  и
торопливо стерт с очереди, как нечто несвоевременное и  для  нас  совершенно
излишнее.
     Тут и выдвигается на вид сошедшая с первого плана личность синодального
обер-прокурора  гр.  Д.  А.  Толстого,  и  становится  необходимым   сделать
некоторую характеристику общих отношений к делу духовного  суда,  недостатки
коего бывший обер-прокурор гр. Толстой, конечно, понимал и настойчиво  желал
учредить иной суд, где было бы менее места произволу и более законности.
     Это имеет свою занимательную  историю,  которую,  при  самых  небольших
дарованиях, со временем можно будет рассказать, как одну из забавных затей в
духе "человеческих трагикомедий" Шерра.
     С самого первого движения графа Толстого к пересмотру духовного вопроса
он не встретил ни сочувствия, ни поддержки; _все_ им были  недовольны:  одни
за то, что граф "подбирается под епископов", - другие за то, что _он_ взялся
за это дело. В том, что за дело это взялся "_он_", а  не  кто  иной,  видели
верное ручательство, что оно "провалится".
     Так, разумеется, и вышло, и этому безрассудно радовались -  только  уже
не все: были люди, которые понимали дело серьезнее и начинали сожалеть,  что
личные чувства к графу Толстому получили слишком большое значение.

        "ГЛАВА СЕДЬМАЯ"

     Лучшие люди в нашем  духовенстве,  не  стоя  на  стороне  графа  Д.  А.
Толстого, - который сделал, кажется, все, от него зависевшее, чтобы  его  не
укоряли в искании людского расположения, - в этом деле  глубоко  сожалели  о
том,  как  далеко  зашла  враждебность,  какую  возбудил  против  себя  этот
сановник, говоря о котором можно  припоминать  пословицу:  "гнул  не  парил,
сломал не тужил". В духовенстве пророчили  и  не  ошибались,  что  вопрос  о
судебной реформе погибнет именно потому,  что  его  проводит  нелюбимый  гр.
Дмитрий Андреевич Толстой. Но все знали, что правда была на его стороне, что
нынешний духовный суд не удовлетворяет и не может  удовлетворять  требований
справедливости.  В  знаменитых   в   свое   время   возражениях   волынского
архиепископа Агафангела, в  которых  светские  клерикалы  усматривали  манну
небесную,  -  духовные  видели  более   непосредственности,   чем   полноты,
разносторонности и беспристрастия. Правда,  ответы  архиепископа  Агафангела
одобряли и в духовенстве, но не из сочувствия мыслям пр.  Агафангела,  а  из
радости, что нашелся хоть один человек, который противоречит графу Толстому,
смиряя тем всем надокучившее его "колкое самовластие". И, таким  образом,  в
этом   неосмотрительном   злорадстве   люди,   вовсе   не    сочувствовавшие
неподвижности духовного суда, дали  своим  зложеланием  перевес  идеям  этой
неподвижности: реформа настоятельной надобности была отвергнута, и это  было
большою радостию для людей, у которых любовь к родине и ее вере и церкви  не
могла возобладать над их личными чувствами к гр. Толстому.
     Нет спора, что в постановке  дела,  как  за  него  взялся  граф  Д.  А.
Толстой, кажется, было не без ошибок, и даже  весьма  больших;  но  все  они
могли быть поправлены, а вместо того все дело было отвергнуто.
     Это было, конечно, хуже, чем все ошибки графа в  его  предположениях  о
реформе. Наконец об этом вспомнили при отставке графа Толстого; но  вспомнят
и еще не один раз. Самое недалекое  время  покажет,  сколько  в  отстранении
этого вопроса кроется вредного и даже зловещего для церкви.  Такое  бессудье
или произвол, какие мы видим в нынешнем духовном суде, вредны  прежде  всего
для  самих  клировых  людей.   Завися   не   от   точных   законов,   а   от
"благоусмотрения", как мы сейчас читали, часто необъяснимого с точки  зрения
общественной морали, духовные люди до сих пор ищут оправданий "пролазами"  и
"пекуниею", а это, конечно, не может не влиять дурно на их нравы. Между  тем
церковь в лице самых разнообразных  ее  представителей  давно  указывает  на
неудовлетворительность клира  и,  утратив  надежду  быть  услышанною,  прямо
обнаруживает повсеместно замечаемую склонность к отпадениям во всякие  ереси
мужичьего или барственного измышления. Это явление - самое зловещее, и  оно.
не  пройдет  даром.  Этому  не  поможет  не  только  союз  священников   при
петербургской Сергиевской церкви, но не поможет этому  даже  столь  страстно
ожидаемая  свобода  совести,  которая,  при  нынешнем   положении   русского
духовенства, даст только возможность людям откровеннее распрощаться с своими
духовными отцами.