крайне трудно.
   Комбат все это понимал, чувствовал, но Бахрушин ему нравился. Слишком
уж он был какой-то не правильный военный и в то же время не гражданский,
а его рассуждения о политике, да и вообще о жизни,  о  жратве,  о  водке
очень нравились Комбату, хотя и  не  могли  поколебать  его  собственные
убеждения. Но тем не менее, даже независимо от  твердости  своих  личных
пристрастий, кое-какие фразы полковника Бахрушина  Комбат  уже  взял  на
свое вооружение. И одна из этих фраз была такой:
   "Чем больше бумаги, тем чище задница".
   Или когда кто-то спрашивал полковника:
   - Что мне делать с этим документом?
   Бахрушин говорил:
   - Сверни в трубочку.
   - Зачем в трубочку?
   - А трубочку легче всунуть в задницу.
   - Понял.
   И Комбат, даже не желая  этого,  пользовался  фразами,  изобретенными
полковником Бахрушиным, они сами слетали у него с языка.
   Приготовление еды много времени не заняло. И уже  через  сорок  минут
стол был накрыт, а  Комбат  мыл  руки,  внутренне  радуясь,  что  сейчас
приедет хороший гость, интересный собеседник и ему будет с кем скоротать
вечер.
   Книги читать Борис Рублев не любил, уж слишком в них много было всего
накручено и слишком уж витиевато излагали свои мысли писатели. Телевизор
тоже не любил. Жизнь в нем была еще более обманчива, чем в книгах.
   Смотришь - кажется, правда. А подумаешь, правды ни в  фильмах,  ни  в
рекламе, ни в выпусках новостей нет.
   Борис Рублев подошел к окну как  раз  в  тот  момент,  когда  к  дому
подъехала черная "Волга" с затемненными  стеклами.  Из  машины  неуклюже
выбрался полковник Бахрушин, поправил серую кепку - такую, какие  обычно
носят интеллигенты. Его лицо без привычных очков в громоздкой  оправе  с
толстыми стеклами  казалось  беззащитным.  Подслеповато  щурясь,  Леонид
Васильевич огляделся по сторонам, а затем наклонился к водителю и что-то
ему сказал.
   "Наверное, отсылает машину. Хорошо ему - привезут, завезут..."
   И Комбат вспомнил, как когда-то и у него была машина  с  шофером.  Он
даже вспомнил фамилию и имя своего  водителя,  естественно,  последнего,
молоденького паренька из-под Смоленска.  Водителем  тот  был  хорошим  и
машину любил. "Уазик." Комбата выглядел как новенький,  всегда  вымытый,
вычищенный.  Хотя  этому  "Уазику"  иногда  и  приходилось  преодолевать
километров по сто, сто пятьдесят бездорожья в день, сущего ада. ,"И  как
это Вася Перепелкин умудрялся проезжать по таким рытвинам, а иногда даже
по пахоте - одному богу известно. И машина у него всегда была в порядке,
и бензин никогда не кончался. В общем, водитель был что надо. Интересно,
кем он сейчас?"
   Комбат видел, как полковник Бахрушин вошел в подъезд и,  посчитав  до
пятнадцати, направился к двери. Уже выйдя в прихожую,  он  услышал,  как
щелкнули створки лифта и повернул  ключ  в  замке.  Полковник  Бахрушин,
моргая глазами, явно удивился, не ожидая, что дверь  вот  так  откроется
прямо перед его носом. Комбат был на голову выше полковника и чуть ли не
вдвое шире в плечах.
   "Да, с физ-подготовкой в ГРУ  явно  не  все  в  порядке",  -  подумал
Комбат, протягивая  руку  для  приветствия.  Но  рукопожатие  полковника
Бахрушина было сильным и уверенным. У Рублева даже захрустели суставы.
   "А он ничего, силен!  Старается  мне  руку  жать  изо  всех  сил",  -
мелькнула мысль в голове Рублева.
   - Проходите, Леонид Васильевич, проходите. Вы знаете, я очень рад.
   - И я рад.
   - Правда?
   - Я похож на человека, который врет?
   - Честно говоря, да...
   - Но не тебе.
   - Вот этому я готов поверить.
   Полковник прошел в  квартиру  Рублева  и  внимательно  осмотрелся  по
сторонам.
   Со времени последнего визита здесь абсолютно  ничего  не  изменилось.
Все сияло все той же военной чистотой и аккуратностью.  Полковнику  даже
почудился запах дешевого одеколона и сапожной ваксы,  хотя  ни  хромовых
сапог, ни флакона с дешевым одеколоном он нигде не увидел.
   - У тебя что, Борис Иванович, денщик есть?
   - В каком смысле, полковник? - ухмыльнулся Рублев.
   - У тебя так прибрано, как в казарме.
   - А, это  привычка,  полковник.  Не  люблю  беспорядка.  Хотя  иногда
бывает, опускаюсь до того, что на телевизоре собирается пыль.
   - Вот уж не поверил бы! - раздеваясь  и  проходя  к  дивану,  буркнул
Бахрушин. - У тебя чисто, как в аптеке. Правда, чистота какая-то мужская
- без особой души.
   - Что поделаешь, женой пока не обзавелся.
   - Я тоже думаю, что пока. А ведь время, Борис Иванович,  время.  Хоть
ты мужик и крепкий еще, а о потомстве подумать следует. Не быть же  тебе
век холостяком!
   - Ладно, не надо об этом, полковник, не дави на больную мозоль.
   - А что, еще кто-то давит?
   - Давят, черти! Как соберутся мои ребята, так и начинают  подначивать
да подкалывать:
   "И что это ты, Комбат, одинокий? Такой мужчина видный... Уж все-ли  у
тебя в порядке?"
   - И что ты тогда делаешь, Борис Иванович?
   - Посылаю их к едреной фене. А они, черти, лишь хохочут в  ответ,  да
переглядываются друг с дружкой. Не очень-то...
   - Правильно переглядываются, переживают за тебя.  А  ты,  похоже,  не
переживаешь.
   - Так можно и залететь. Женишься  на  какой-нибудь,  а  потом  пилить
начнет, никакого житья не станет. Ни мне, ни ей.
   - Это точно.  Бывает  такое  в  жизни,  случается...  -  и  полковник
Бахрушин, сузив глаза, горько хмыкнув, подумал о своей супруге.
   И у него, у такого осторожного и неглупого человека,  семейная  жизнь
сложилась не совсем так, как он мечтал. А исправлять уже было поздно.
   - Садитесь, полковник, к столу, что ж вы какие-то  разговоры  завели,
как поп на исповеди! Расскажите лучше, что новенького в мире, чем страна
без меня живет.
   - А то ты не знаешь! - ухмыльнулся полковник, ставя на  стол  бутылку
"Столичной". - Еду я не брал, был уверен, что стол пустым не застану.
   - У меня, полковник, стол никогда пустым не бывает. Ребята  время  от
времени продукты подкидывают, да и сам я не бедный, поесть иногда люблю.
Хотя, в общем-то, к еде неприхотлив, как волк. Могу один раз наесться до
отвала, а  потом  дня  три-четыре  только  сигареты  покуриваю,  да  чай
попиваю.
   - Хорошо тебе. А у меня желудок, - и полковник Бахрушин  похлопал  по
своему довольно-таки объемному животику. А потом вопросительно глянул на
Бориса Рублева.
   - Что такое, Леонид Васильевич?
   - Ты что, майор, не знаешь присказки?
   - Что? - насторожился Рублев.
   - Легче на морозе три часа поезд ждать на заброшенной станции, чем  в
тепле, сидя на диване, десять минут - сто  граммов  водки,  -  абсолютно
бесстрастно  сказал  полковник  Бахрушин,  Борис  Рублев   расхохотался,
показывая крепкие белые зубы:
   - Это точно, полковник, не в бровь, а в глаз, - и подхватив  бутылку,
которая уже успела покрыться капельками, ловко свернул сильными пальцами
винтовую пробку и аккуратно положил ее в центр пепельницы. - За встречу,
- предложил Комбат, разливая водку по вместительным рюмкам.
   - За встречу, Борис. Сколько мы уже с тобой не виделись?
   - Да уже месяца два. А если точнее, два месяца и десять дней.
   - Ну, поехали. Считать ты умеешь...
   Рюмки сошлись над  серединой  журнального  столика.  Мужчины  набрали
воздуха и проглотили сорокаградусный напиток.
   -  Первая  колом,  вторая  соколом,  а  остальные  мелкими  пташками.
Правильно я говорю, полковник? До четвертой мы тоже дойдем.
   - Верно говоришь, товарищ майор.
   - Не люблю я это слово - товарищ!
   - Мне по-другому казалось, - Леонид Васильевич был искренен  в  своем
удивлении.
   - Не люблю, когда его за столом говорят, а не на плацу.
   - Ладно, тогда не буду его больше употреблять. А как тебе нравится  -
"господин майор" или "господин Рублев"?
   - И "господин" мне не нравится, - накалывая на вилку кусочек  огурца,
произнес Комбат и аппетитно захрустел.
   То же самое сделал и полковник Бахрушин, правда, перед этим он  успел
водрузить на нос свои массивные очки.
   - Полковник, а стрелять в очках, наверное, не очень?
   - Можем попробовать как-нибудь.
   - И что, нормально получается?
   - Вполне нормально. Я даже привык. Как-никак - оптика - прицел.
   - Ладно, поехали по второй, - Борис Рублев снова наполнил рюмки.
   - Куда ты гонишь? Куда летишь? Бежишь, как голый в баню.
   - Я привык все делать быстро.
   - И с женщинами тоже?
   - Это единственный случай, когда - поспешишь и людей насмешишь.
   - Напьемся - и никакого удовольствия!
   - А вот это уж нет. Напиваюсь я, полковник,  крайне  редко,  лишь  по
важным поводам: как-то разжаловали, уволили...
   - Лишили награды, да? - съязвил полковник Бахрушин.
   - А вот и нет, - сказал Комбат. - Когда  меня  лишили  звезды,  я  не
напился. Я вообще не выпил ни грамма, словно  бы  это  произошло  не  со
мной, а с кем-то другим.
   - Ясно с тобой все, Борис Иванович.
   А знаешь, я тоже из-за этого не расстраиваюсь. Одной звездой  больше,
одной меньше...
   - Не хочется иметь только одну звезду, полковник, на кладбище.
   - Это точно. Ты как всегда прав. Лучше быть живым, но без медали, чем
награжденным  посмертно,  не  правда  ли?  Лежит  звездочка  на   мягкой
подушечке...
   -  По-разному  бывает,  -  немного  насторожился  и  даже  болезненно
поморщился Борис Рублев.
   В общем-то разговор о наградах для него был  не  совсем  приятным.  И
Бахрушин это почувствовал. Он взял бутылку, наполнил в рюмки.
   - Ну ладно, Комбат, прости меня старика.
   Не хотел тебя обидеть.
   - Меня обидеть тяжело. Это я так, о своем...
   - Закусь у тебя свежая, - перевел разговор в другое русло Бахрушин.
   - Сам готовлю, для себя и для друзей. Потому и вкусно.
   - Может, поделишься тайной армейской кухни?
   - Как не фиг  на  фиг,  -  и  Борис  Рублев  с  энтузиазмом  принялся
объяснять полковнику, как из куска мяса можно приготовить такую  вкусную
вещь. Единственное, чего он не знал, так это,  как  назвать  это  мясное
блюдо.
   - Это же рагу!
   - Рагу, так рагу, - с улыбкой махнул  рукой  комбат.  -  Правда,  мои
ребята называют это "баранина по Рублеву".
   - В смысле по рублю?
   - Да нет, денег я за нее не брал и не беру.
   - Зря, получается у тебя это ничуть не хуже, чем воевать.
   - А что у вас творится?
   - Где это у нас? -  часто  заморгав  глазами,  осведомился  полковник
Бахрушин.
   - В вашей важной конторе?
   - Как ты и говорил, бумаги просматриваем, анализируем, прикидываем...
Из стопочки в стопочку перекладываем.
   - Ничем конкретным не занимаетесь?
   -  Конкретное  ты,  Борис  Иванович,  понимаешь  только   как   пойти
пострелять, окружить, захватить, заломить  руки,  посадить  за  решетку,
осудить?
   - И это тоже... Без этого же ведь нельзя?
   Спецслужбы для этого же и созданы.
   - Не совсем для этого.
   - А для чего же тогда?  -  наивно  приподняв  брови,  спросил  бывший
комбат.
   - Знаешь, Борис Иванович, иногда все  решают  слова,  бумажки,  а  не
пули, снаряды и ракеты.  Иногда  бумажка  стоит  больше,  чем  десантная
дивизия со всей своей техникой.
   - Вполне может и такое быть... - буркнул Борис Рублев,  явно  задетый
такой бесцеремонностью и самоуверенностью полковника.
   Семисотграммовая бутылка водки была допита под нехитрые разговоры  за
жизнь, под длинные паузы, под аппетитное  чавканье  двух  изголодавшихся
мужчин.  В  общем,  бутылка  водки,  выпитая  во  время  разговора,   ни
полковника Бахрушина, ни майора Рублева  не  опьянила.  У  Комбата  лишь
кровь прилила к лицу, а полковник Бахрушин,  может  быть,  стал  моргать
чуть чаще, чем всегда.
   - Ну что, возьмемся за вторую? - спросил словно бы сам у  себя  Борис
Рублев, убирая со стола пустую бутылку.
   - Перейдем барьер? - задал вопрос полковник Бахрушин.
   - Барьер мы не перейдем, а вот одной, по-моему, маловато.
   - Ну, давай! - махнул рукой Леонид Васильевич и рассмеялся. - Гулять,
так гулять, пить, так пить! Что уж терзать себя угрызениями совести?
   - А что, никто вас не ждет? - поинтересовался Рублев.
   - Привыкли уже.  Я  часто  возвращаюсь  домой  поздно,  а  иногда  не
появляюсь дома  по  несколько  дней,  -  сказал  полковник  и  подмигнул
Рублеву.
   Тот поднялся, сходил на кухню и вернулся с бутылкой водки.
   - Вот это хорошая. Мягкая, живая вода.
   - Живая-то она живая, только на следующий день тошно.
   - А мне тошно после выпитого не бывает, - признался Комбат. -  Завтра
встану, надену кроссовки и побегу. Пропотею как  следует,  провентилирую
легкие, подергаюсь, и как будто бы и не  пил.  Хотя,  честно  говоря,  в
последнее время на следующий день тяжеловато случается. А раньше,  когда
было лет тридцать, мог пить до утра и на следующий день  -  как  огурец!
Словно бы и не пил, словно бы спал, как младенец.
   - Да-а. А мне уже тяжело граммы даются.
   Старость, знаешь ли, Борис Иванович.
   -  Какая  там  старость,  полковник!  Вам  же  всего,  наверное,  лет
пятьдесят?
   - Э, нет, братец. Пятьдесят второй.
   - Два года не считается.
   - Еще как считается! Тут каждый день дорог, умножай годы на два -  не
ошибешься.
   Итого мне, майор, сто четыре.
   - Так что же вы так сорвались, в вашем-то возрасте, решили выпить?
   - Я и сам не знаю, - честно признался  Бахрушин.  -  На  душе  как-то
погано, а почему - сам не  знаю.  Со  своими  пить  не  хотелось,  да  и
разговоры о работе надоели. У нас ведь как: на службе одно и то же, да и
после службы то же самое. И выхода никакого не видно.
   Вот разве что с тобой немного душу  отпускает,  -  откровенно  сказал
Леонид Бахрушин и взглянул на Рублева.
   Тот улыбнулся:
   - Хороший вы мужик, полковник. Только как все это терпите?
   - Что ты имеешь в виду? - прекрасно понимая, о  чем  говорит  Рублев,
спросил Бахрушин.
   - О службе, о генералах, о начальниках.
   Тяжело, небось, вам?
   - Я привык. На начальство внимания не обращаю, занимаюсь своим делом.
Стараюсь получше работать, так ведь не дают, черти!
   Приходится бумаги  всякие  стряпать,  отчеты  составлять,  проверять,
перепроверять...
   - Так ведь вам, полковник, похоже, это очень нравится.
   - Раньше нравилось, а теперь надоело, - полковник  Бахрушин  заметил,
что Рублев не переходит на "ты". -  Нет,  Борис  Иванович,  не  все  так
просто, как тебе кажется, - Мне и не кажется, что все просто.
   - Иногда голова пухнет, да и  ответственности  хоть  отбавляй.  Перед
всеми  надо  отчитываться,  министры  требуют   бумаг,   генералы...   А
начальников надо мной - пруд пруди!
   - Хорошо было в армии, но  не  сейчас,  а  тогда,  во  время  военных
действий.  Там  все  понятно,  там  все  ясно.  Есть  враг   конкретный,
натуральный, есть свои, есть чужие. Своих надо беречь, а  врагов  беречь
не надо, их наоборот, чем больше  завалишь,  тем  лучше.  Значит,  своих
больше в живых останется.
   - Это точно, майор, заметил ты верно.
   - Да что замечать - это правда войны, Она одна и другой не бывает.
   - Бывает, майор, поверь мне. Бывает и другая, и третья, - Послушайте,
полковник, вот вы умный мужик, все знаете. Наверное, много книг  прочли.
Скажите мне, простому мужику, какого хрена мы во все эти передряги  свой
нос суем?
   И  самое  главное,  что  получаем  по  носу,  молодых  ребят  гробим,
дураков-птенцов неоперившихся. Кому и на кой хрен это все надо?
   - Наливай лучше, Борис, и не задавай мне  такие  вопросы.  Ответ  сам
знаешь. Есть интересы государственные, есть политика. А в  России  мамок
много, детей. Народят... Чего их жалеть? В России всегда солдат хватало.
   - То-то и оно, полковник, все эти мерзавцы думают,  что  мамки  детей
народят. А своих-то, небось, ни в Чечню не пускают, ни в Афган.
   Отмазать норовят.
   - Норовят, норовят. И самое главное, что отмазывают. Не подкопаешься,
чисто работают. Приходилось мне сталкиваться с такими делами и с  такими
идиотами, что кричат, в грудь себя бьют. "Мы их...", "мы  им  покажем!",
"Россию отстоим...". А своих-то деток в армию не пускают, берегут, чужих
под пули направляют.
   - Чтобы они все подохли! - пробурчал Борис Рублев, выслушав длинную и
злую тираду Бахрушина.
   - Давай лучше выпьем, да не по рюмке.
   - Нет уж, как начали, так и будем продолжать. Наливай.
   Вторая бутылка быстро пустела, а разговор только начал  завязываться.
Полковник Бахрушин разошелся ни на шутку. Он материл  и  в  хвост,  и  в
гриву  и  политиков,  которых  майор  Рублев  видел  лишь   на   экранах
телевизоров, да на  страницах  газет.  Материл  всех  подряд  направо  и
налево,  иногда  вставляя  какую-нибудь   фразу,   от   которой   майору
становилось не по себе.
   - ...
   - Да неужели?
   - Вот тебе и неужели. Если я что-то говорю, значит, я это знаю.
   - Верю.
   - И я тебе верю, Борис Иванович. Знаю, мужик ты крепкий и все в  этой
жизни видел.
   - Ой, видел, полковник... Такого навидался, что лучше бы на этот свет
не родиться.
   Стольких ребят там оставил! А скольких в цинковых гробах  на  дембель
отправил - всех не сосчитать. Боюсь я на женщин смотреть,  стыдно  перед
ними. Мог же многих сохранить, а не сделал этого.
   - Брось, не терзай душу. Если бы все в нашей армии были такие как ты,
все по-другому шло бы. Но, к сожалению, жизнь расставляет  все  не  так,
как нам хочется. Хотя..,  ладно.  Не  охота  про  армию,  не  охота  про
политику.
   - Про что еще говорить? Что мы с вами еще в жизни видели.
   - Как это про что? - засмеялся  полковник  Бахрушин.  -  Про  женщин,
конечно.
   - Про женщин можно.
   - Вот и расскажи, Борис Иванович, про свою зазнобу.
   - Не надо, полковник. Уехала она в командировку и даже не позвонила.
   - Может, времени не было или возможности?  Что  ты  так  уж  сразу  -
винить ее начинаешь!
   - Не виню я ее.
   - Ну и правильно делаешь.
   Может быть, эти двое мужчин, прекрасно понимавшие друг друга,  сидели
бы еще долго - час, два или вообще до утра - и пили бы водку,  вспоминая
свою жизнь, заглядывая друг другу в глаза, стуча кулаками по столу, если
бы не телефонный звонок.
   Комбат поднялся, уверено подошел и снял трубку.
   - Рублев на проводе, - по-военному отчеканил комбат.
   - ...
   - Кого-кого?
   - ...
   -  А-а,  Леонида  Васильевича.  Конечно,  сейчас  позову.  Это   вас,
полковник, - подавая трубку телефона, сказал Рублев.
   И без того злое выражение на лице полковника сделалось еще более злым
и презрительным.
   - Какого черта! - пробурчал он, поднося трубку  и  бросая  в  нее.  -
Бахрушин. Говорите.
   - ...
   - Да, да. Хорошо. Когда это случилось?
   Борис Рублев видел, как  полковник  Бахрушин  трезвеет  буквально  на
глазах.
   - Что-то случилось? - спросил Комбат.
   - Да, случилось, Борис, и очень неприятное  дело  случилось.  Извини,
мне надо ехать.
   - Ну, вот так всегда. Только разговоришься  с  хорошим  человеком  по
душам, как тому уже обязательно надо  куда-то  бежать,  спешить,  ехать,
лететь или плыть. Чертовщина какая-то, а не жизнь.
   Они простились, пожав руки друг  другу  так  же  крепко,  как  и  при
встрече. Но сейчас, может быть, их рукопожатие было не  только  крепким,
но и по-настоящему сердечными.
   - Я тебе позвоню, Борис. Как-нибудь встретимся, договорились?
   Черная "Волга" с затемненными стеклами умчалась со  двора.  А  Комбат
почувствовал какую-то досаду и опустошенность.
   "И  какого  черта  я  так  разоткровенничался  перед  этим  маленьким
полковником? Какой черт меня дергал за язык? Вот так всегда.
   Словно   едешь   в   поезде,   в   купе,   с   незнакомыми    людьми,
разоткровенничаешься,  выболтаешь  все  свои  секреты,  будучи  на   сто
процентов уверенным,  что  больше  никогда  в  жизни  не  встретишься  с
попутчиком  и  что  он  никогда  не  сможет  воспользоваться  полученной
информацией. А ведь сейчас ситуация совсем другая.
   И полковник Бахрушин не временный попутчик."
   Комбат налил  в  рюмку  водки,  посмотрел  в  окно,  за  которым  уже
сгустилась ночь, на окна соседнего дома, на дорогу, по  которой  мчались
м