ала к другому, гораздо более высокому и узкому кругу.
     - Хорошо, - сказала Ольга Дмитриевна, рассеянно и изящно щелкнув пальцами. - Кое-что я могу сделать прямо сейчас.
     - Хорошо бы, - пробормотал цыган в соломенной шляпе. - Метро уже открылось, а мы тут...
     Ольга Дмитриевна даже не взглянула на него. Снова опустившись на корточки, она открыла свой чемоданчик, окинула его содержимое задумчивым взглядом, взяла из бокового отделения одноразовый шприц и умело освободила его от упаковки. Баклан снова напряг мускулы, но его держали крепко.
     - Хороший паренек, - повторила Ольга Дмитриевна, наполняя шприц прозрачной коричневой жидкостью, похожей на коньяк или крепко заваренный чай, - даже не кричит... Теперь слушайте внимательно. Я оставлю вам упаковку из десяти ампул. Препарат новый, синтетический, стоит относительно недорого, но злоупотреблять не советую. Он действует на центральную нервную систему, вызывая частичный мышечный паралич. Дышать он у вас сможет, а вот говорить или двигаться - увы... В таком виде его будет легко использовать. Сажаете в инвалидную коляску, приставляете к нему ребенка.., нет, лучше даже не ребенка, а, например, Марфушу. Старушка-мать собирает деньги на лечение сына-.
     - Класс! - обрадовался цыган. - Такого у нас еще не было. Ольга Дмитриевна, вы просто гений!
     - Я профессионал, - холодно ответила Ольга Дмитриевна, - и привыкла получать за хорошую работу хорошие деньги. Имейте в виду, препарат имеет свойство накапливаться в организме. Критическая доза зависит от индивидуальных особенностей пациента. Необратимые последствия могут наступить как после пятнадцатой, так и после второй или третьей инъекции.
     - А что за последствия? - поинтересовался цыган.
     - Настоящий паралич. Атрофия двигательных центров, полная неподвижность. Во время испытаний препарата зарегистрированы случаи паралича дыхательных мышц и остановки сердечной деятельности.
     Сердце, знаете ли, тоже мышца.
     - Так что вы посоветуете? - почтительно спросил цыган.
     - Решение за вами, - ответила Ольга Дмитриевна. - Я уже говорила, что препарат не слишком дорогой, но, естественно, каждая инъекция стоит немалых денег. Вряд ли это так уж разумно. Постарайтесь постепенно.., гм.., переубедить его. В крайнем случае у меня есть знакомый хирург, которому, в принципе, все равно, что ампутировать, лишь бы хорошо платили.
     - Ах ты, сука, - просипел Баклан, изо всех сил пытаясь вырваться и встать.
     Ольга Дмитриевна перевела на него спокойный, вдумчивый взгляд своих серо-зеленых, умело подведенных глаз.
     - Сука, - спокойно согласилась она, - но богатая.
     Она склонилась над Бакланом, и он почувствовал, как холодный кончик иглы прикоснулся к его коже.
     Тогда Баклан закричал. Он кричал до тех пор, пока у него внезапно не кончился голос.

Глава 14

     Борис Иванович перешел на первую передачу и съехал с дороги. Машина, тяжело переваливаясь и поминутно задевая за что-то днищем, проползла по полю последний десяток метров и остановилась рядом с поставленным на фундаментные блоки кунгом. Рублев заглушил двигатель и открыл дверцу.
     Издалека, с соседней дачи, доносился приглушенный шум двигателя работающего автокрана.
     Подберезский выбрался из машины и с хрустом потянулся. На его левой скуле багровела свежая царапина.
     - Слушай, Андрюха, - вылезая вслед за ним из душного салона, сказал Комбат, - а ведь мы, наверное, нарушаем подписку о невыезде.
     - Наверное, - равнодушно сказал Подберезский. - Да пошли они!.. Идиоты. С рукой-то у тебя что?
     Борис Иванович внимательно осмотрел свою правую руку, так и этак поворачивая ее перед глазами.
     Кисть распухла, как наполненная водой резиновая перчатка, и болела при каждом прикосновении.
     - Да так, - сказал он, - треснул одного по башке.
     - Не убил, надеюсь? - с легким испугом спросил Подберезский.
     - Убил бы, наверное, да он в каске оказался.
     Подберезский невесело усмехнулся и стал выгружать из багажника припасы.
     О вчерашнем происшествии они больше не говорили. У обоих осталось ощущение какого-то душного бреда, случающегося иногда при очень высокой температуре. В отличие от Комбата, Подберезский в момент ареста находился у себя дома и успел дозвониться своему адвокату за пару секунд до того, как омоновцы высадили дверь.
     Новый адвокат Подберезского был молод, энергичен, не обременен семьей, находился на взлете карьеры и не ведал страха, создавая себе репутацию. Брал он недешево, но Борис Иванович, которого адвокат автоматически взял под крыло заодно с Подберезским, на первом же допросе убедился, что этот прилизанный субчик с наманикюренными ногтями ест свой хлеб не зря. Комбат незаметно превратил допрос в комедию, где классическая роль дурака и растяпы досталась следователю.
     Впрочем, ситуация и в самом деле сложилась дурацкая. Рублеву и Подберезскому инкриминировалось разбойное нападение, совершенное неподалеку от Нижнего. С заявлением в милицию обратилась блондинка-наводчица, остановившая их на дороге. Комбат так и не понял, на что она рассчитывала, затевая эту чепуху. Адвокат считал, что ее приятели дали кому-то солидный куш, но не исключал при этом возможности, что блондинка просто перепуганная дура. Так или иначе, но после второго допроса, который проводил более опытный и уравновешенный следователь, друзья оказались на свободе и наконец-то получили возможность перекусить, хотя дело уже близилось к ужину. Обоим пришлось дать подписку о невыезде, но адвокат на прощание уверил их, что это простая формальность.
     - Можно не сомневаться в том, что дело в ближайшие несколько дней будет закрыто, - сказал он, а потом добавил:
     - Если, конечно, вы не решите возбудить встречный иск.
     Он был предельно сдержан и корректен, но его глаза напоминали окошечки кассового аппарата, где мелькали, сменяя друг друга, кругленькие суммы, и Борис Иванович сказал, что не имеет к "романтикам с большой дороги" никаких претензий. Подберезский поддержал его, добавив, что беднягам и без того пришлось несладко. Перед тем как расстаться, они пришли к общему мнению, что все это - чушь собачья, непроизвольная отрыжка российской правоохранительной системы, но неприятный осадок после внезапного ареста никак не проходил, и сейчас, стоя на травянистом берегу реки, Борис Иванович чувствовал себя далеко не лучшим образом.
     Это ощущение напоминало похмелье, когда просыпаешься поутру в незнакомом месте, не зная, каким образом тебя сюда занесло и что ты перед этим успел натворить. Комбат подумал, что в последнее время ему слишком часто и без особого положительного эффекта приходится пускать в ход кулаки.
     - Полоса, Иваныч, - словно подслушав его мысли, сказал Подберезский. Он возился возле старого кострища, выкладывая на траву принесенные в охапке сухие сучья и несколько купленных в соседней деревне сосновых поленьев, - Какая еще полоса?
     - Темная. Жизнь - она, как матрас, в полосочку.
     Полоска светлая, полоска темная... Иваныч, там у тебя в багажнике, кажется, топорик был. Давай его сюда, а то неохота будку открывать.
     Борис Иванович сходил к машине за топориком, подвинул плечом Подберезского и сноровисто нащипал лучины для растопки. Руки его совершали привычные действия, топор издавал чистый звон, вонзаясь в торец полена, сухая древесина послушно расслаивалась вдоль волокон, но Комбата не покидало ощущение, что он занят чем-то не тем. Он двигался словно во сне, и даже боль в распухшей правой кисти казалась нереальной.
     Рассуждения Подберезского о темной полосе в жизни были правильными, но очень мало касались текущих событий, как, впрочем, и любые чересчур общие рассуждения.
     Темная полоса, светлая полоса - все это словесная шелуха, а между тем чувство, что он делает не то, что надо, с каждой минутой становилось все более назойливым.
     Андрей сходил к машине и вернулся, волоча двухлитровую стеклянную емкость с водкой. В другой руке у него была корзинка с едой, в зубах дымилась сигарета, из-под мышки торчал пучок стальных шампуров.
     "Дачник", - с неожиданным раздражением подумал вдруг Борис Иванович.
     - Дачник хренов, - проворчал он вслух, складывая лучину шалашиком над скомканной страницей "Московского комсомольца". - Когда брюхо отрастишь?
     - Опять ты бухтишь, - вздохнул Подберезский. - Опять недоволен. Стареешь, Иваныч. Мой дед года за два до смерти тоже начал ворчать. Все его раздражало, все ему было не так.
     - Ну? - неожиданно заинтересовавшись, сказал Борис Иванович.
     - Что - ну? Пару лет поворчал и помер. В самые крещенские морозы, как назло. Землекопы, пока яму рыли, литра три водки высосали, не меньше.
     Он замолчал, уверенный, что Комбат разозлится и выдаст ему по первое число, но Борис Иванович задумчиво посмотрел на него и вернулся к костру.
     - Спички давай, - ворчливо потребовал он.
     Андрей протянул ему коробок. Борис Иванович взял спички и принялся подбрасывать коробок на ладони, уставившись куда-то мимо Подберезского.
     - Иваныч, - позвал Андрей, испытывая желание помахать ладонью перед глазами Комбата, - а Иваныч! Ты поджигать будешь или нет?
     - Зря мы оттуда уехали, - совсем невпопад ответил Борис Иванович и снова замолчал.
     Подберезский прихлопнул спикировавшего на его плечо крупного слепня, вынул сигареты и закурил, с интересом косясь на Бориса Ивановича. Через своего адвоката он уже предпринял определенные шаги к розыску Бакланова по официальным каналам, но сильно сомневался в том, что такие розыски дадут хоть какой-то результат. Андрей был согласен с Борисом Ивановичем: если Бакланов еще не умер, найти его могли только они. Непонятно только, как и где именно искать и что делать с подпиской о невыезде.
     - У-у, твари! - вдруг сказал Борис Иванович, легко вскочил и, коротко размахнувшись, швырнул топор в сторону стоявшей над рекой березовой рощицы.
     До ближайшей березы было не меньше двадцати метров, но топор с глухим стуком вонзился в дерево на высоте человеческого роста, уйдя в ствол по самый обух.
     - Вот молодец, - похвалил Подберезский. - Хрен ты его теперь оттуда достанешь.
     - Березки, - словно не слыша его, с яростным напором сказал Борис Иванович, - кузнечики... Шашлычки, водочка, разговорчики.., жизнь в полосочку, мать ее так! Собирайся, поехали отсюда на хрен!
     - Куда? - удивился Андрей.
     - В Йошкар-Олу!
     - А мясо, Иваныч! Мясо-то как же?
     - По дороге сожрешь!
     Они поспорили. Немного поостыв, Борис Иванович согласился, что пороть горячку не следует. День уже почти закончился, все банки закрылись до утра, а отправляться в путь неподготовленными, без денег в кармане, было, по меньшей мере, неразумно. Они решили подождать до утра, утрясти свои финансовые и иные дела и ближе к полудню выехать в Йошкар-Олу на машине Бориса Ивановича. После этого Подберезский отобрал у Комбата спички и стал разжигать костер, а Борис Иванович отправился в рощу и вскоре вернулся оттуда, держа в руке обломок топорища.
     - Говно магазинное, - прокомментировал он, бросая топорище в огонь. - Топора жалко. Хороший был топор.
     - Лично мне жаль березы, - ответил Андрей, - На то ты и Подберезский, - вяло пошутил Комбат и тяжело уселся в сторонке.
     Они выпили водку и съели шашлыки в тягостном молчании.
     Все попытки Подберезского завязать разговор заканчивались одинаково: Борис Иванович как-то отстранение слушал его, кивал и однообразно отвечал:
     "Зря мы оттуда уехали".
     Спать легли под открытым небом и проснулись ни свет ни заря. Умывшись из пластиковой бутылки, они торопливо, кое-как, свалили в багажник свои пожитки и в половине шестого утра выехали в Москву. Комбат гнал машину с бешеной скоростью и выглядел оживленным.
     Подберезский косился на него, сдерживая улыбку, но настроение Комбата невольно передалось и ему.
     Решение было принято, и, каким бы безумным это решение ни выглядело в глазах обывателя, оно примирило бывшего командира десантно-штурмового батальона майора Рублева с самим собой. Он был человеком действия, и пассивное ожидание претило его натуре.
     Теперь, когда период бездействия кончился, он снова был весел и разговорчив, и Подберезский, глядя на него, от души сочувствовал тем, кто попытается встать у Комбата на дороге.
     Ехать в банк было еще рано, и Подберезский попросил забросить его домой, чтобы побриться, переодеться и собрать вещи. "Какие еще вещи", - проворчал Борис Иванович, но спорить не стал и повернул к дому Подберезского. Его раздражала необходимость ждать открытия банка, но делать было нечего, и он смирился, перестав без нужды материться в адрес замешкавшихся на светофорах водителей.
     Когда они свернули на узкую подъездную дорожку, которая вела во двор дома, где жил Андрей, из-за угла внезапно с диким ревом выскочил огромный "лендровер-дискавери" и, пьяно виляя, устремился им навстречу. Коротко выругавшись, Борис Иванович крутанул руль, но было поздно: хромированная дуга, которой был усилен высоко посаженный бампер "лендровера", с отвратительным хрустом вломилась в радиатор его машины.
     Противно заскрежетал сминаемый в гармошку металл, исковерканный капот встал дыбом, закрывая обзор, с жалобным звоном брызнул в разные стороны прозрачный пластик разбитых вдребезги фар, и стало тихо. В этой тишине раздавалось только тиканье остывающего мотора да негромкий плеск вытекающей из смятого в лепешку радиатора охлаждающей жидкости, которая, курясь горячим липким паром, струилась по корявому асфальту, омывая колеса.
     После короткой паузы лобовое стекло, решив, вероятно, нанести заключительный штрих, медленно, с достоинством отделилось от деформированной рамы и неторопливо вывалилось наружу.
     - Приехали, - проинформировал неизвестно кого Подберезский.
     - Убью гада, - пообещал Борис Иванович, толчком распахнул заклинившую дверцу и выбрался из машины, заранее занося над головой кулак.
     Навстречу ему из кабины "лендровера" выбралось щуплое и носатое лицо кавказской национальности.
     Глаза его смотрели в разные стороны, а перегаром от него разило так, что Подберезский удивился, как этому типу удалось отличить рулевое колесо от запаски.
     На заднем сиденье "лендровера" обнаружилась насмерть перепуганная молодая женщина с пятилетним ребенком - вероятнее всего, жена "гада", - и Борис Иванович нехотя опустил кулак.
     - Слушай, ара, что я наделал, а? - жалобно спросил у Бориса Ивановича "гад" после того, как, немного сфокусировавшись, осмотрел плоды своих трудов. - Совсем поломал, слушай... Извини, дорогой, я не специально. Веришь?
     - Надеюсь, - проворчал Борис Иванович. - Дать бы тебе по шее, да ребенка пугать не хочется.
     - Зачем по шее, дорогой? - горячо возразил кавказец. - Так разберемся! У моего шурина своя мастерская. Тут недалеко, совсем рядом. За час отремонтирует и денег не возьмет, клянусь!
     Борис Иванович вздохнул. Надежда выехать в Йошкар-Олу до полудня испарилась. Собственно, он не сомневался, что ремонт займет не меньше недели.
     Жена кавказца вместе с ребенком отправилась домой на такси, Подберезский, помахав на прощание рукой, пошел к себе, а слегка протрезвевший от пережитого потрясения "гад" на буксире поволок изуродованную машину Бориса Ивановича в мастерскую своего шурина.
     Вопреки опасениям Комбата, мастерская оказалась просторной и оборудованной всем необходимым. Шурин "гада", грузный пожилой армянин, вникнув в суть дела, не стал тратить времени на хождение вокруг машины, сопровождаемое охами, ахами и сочувственными комментариями. Вместо этого он и четверо его помощников деловито принялись за работу, действуя с молчаливой сосредоточенностью. "Гад", которого снова заметно развезло, некоторое время путался у всех под ногами, подавая советы и пытаясь помогать.
     Он два раза упал в смотровую яму, порвав штаны и извозившись в отработанном масле, опрокинул десятилитровую емкость с тосолом и чуть не выжег себе глаза, пытаясь разобраться в устройстве автогена.
     Рассвирепевший шурин отобрал у него автоген и зажигалку, налил полстакана водки и с помощью одного из своих коллег оттащил наповал сраженного этой дозой "гада" к его машине, где тот и заснул, свернувшись калачиком на заднем сиденье.
     - Ты не обижайся на Гурама, друг, - сказал хозяин мастерской, кивая небритым подбородком в сторону "лендровера". - Не надо было ему за руль садиться, это точно.
     - Надираться с утра не надо было, - проворчал Комбат.
     - Это не с утра, - поправил армянин, - это с вечера. У его друга сын родился, понимаешь? Они вместе в Чечне воевали, а теперь вот такая радость. Вот он и перебрал немного... Не сердись, ладно?
     Комбат пожал плечами: сердиться не было смысла.
     Он подумал, что если теория Подберезского насчет светлых и темных полос верна, то они в данный момент находятся в самом центре широкой темной полосы, и даже не темной, а черной как сажа. События шли своим чередом, как попало и вразброд, и все попытки как-то повлиять на их ход немедленно пресекались новыми неприятностями, такими же нелепыми и непредвиденными, как и предыдущие.
     Он проболтался в мастерской около часа, наблюдая за ходом ремонта и испытывая непреодолимое желание закурить, а потом поймал за рукав пробегавшего мимо хозяина мастерской и поинтересовался, как скоро тот может закончить ремонт.
     Армянин опустил свою ношу на бетон, придерживая капот за помятый верхний край, и испытующе посмотрел на Бориса Ивановича.
     - Сильно торопишься, дорогой?
     Вместо ответа Борис Иванович резко провел ребром ладони по горлу. Армянин кивнул и задумался.
     - Работы много, - сказал он наконец. - Я сейчас даже не знаю сколько. Надо посмотреть. Ты иди, дорогой, отдыхай. Часов в девять позвони, я тебе скажу, когда подъехать. Если будет нужно, мы с ребятами задержимся. Не волнуйся, сделаем все в лучшем виде.
     Вот тебе номер, позвони.
     - В девять вечера? - зачем-то переспросил Борис Иванович, хотя и без того было ясно, что о девяти утра речь идти не может: стрелки его часов показывали четверть десятого.
     - Вечера, дорогой, вечера, - с сочувствием ответил хозяин, подхватил капот и заторопился по своим делам.
     Борис Иванович горько вздохнул и покинул мастерскую в самом дурном расположении духа. На улице он поймал такси и поехал на Казанский вокзал, чтобы выяснить, не быстрее ли будет добраться до Йошкар-Олы поездом. Таксист попытался завязать разговор, но быстро смолк, видя, что клиент вовсе не расположен к общению.
     На вокзале Комбат очень скоро выяснил, что нужный ему поезд отправился сорок минут назад, а следующий будет только завтра утром, причем билеты на него все до единого распроданы. Бормоча невнятные проклятия, Борис Иванович вышел на Каланчевскую площадь и направился к станции метро, пытаясь понять, что именно заставляет его так нервничать. Он умел терпеливо ждать, да и ожидание, если верить шурину носатого "гада" по имени Гурам, не должно затянуться надолго. Несколько лишних часов не могли существенно повлиять на ход дела. В какой-то степени это было даже удобно: выехав из Москвы поздно вечером и проведя в дороге ночь, они с Подберезским могли прибыть на место рано утром, имея впереди долгий летний день, в течение которого можно было провернуть массу дел и доставить массу неприятностей подполковнику Пискунову и старшему лейтенанту Чудакову, не говоря уже о содержателях склада левой водки на окраине Куяра. Но, несмотря на все эти резонные доводы, что-то не давало Борису Ивановичу покоя, заставляло чувствовать себя так, словно он находился в двух шагах от развязки. Это было знакомое ощущение, которое еще ни разу не подводило Комбата, и, двигаясь по площади в сторону метро, он все время озирался по сторонам, словно ожидая внезапного нападения.
     На него так никто и не напал, если не считать нищих, которые, как всегда, шеренгой стояли у входа в метро, выцыганивая у прохожих мелочь. Здесь было несколько инвалидов - как настоящих, так и вызывающих некоторые сомнения, - двое или трое обыкновенных бомжей и даже какая-то сов