может и сам не знать о том, что его ждут перемены.
   Но внутреннее чутье подсказывает, что впереди вскоре  может  начаться
другая жизнь и надо подвести итоги, надо оглянуться назад, все  взвесить
и только после этого можно делать единственно  верный  шаг,  который  не
приведет к ошибке и о котором не станешь потом жалеть.
   Борис Рублев тщательно вымыл  бритву,  закрыл  флакон  с  одеколоном,
навел порядок в ванной комнате.
   После  этого  он  перешел  на  кухню,  где  заварил   большую   чашку
крепкого-крепкого чая  и  вместе  с  чашкой,  с  зажженной  сигаретой  и
пепельницей вернулся в комнату.
   Он забрался на антресоли, достал  чемоданчик  -  тот  самый,  который
служил ему еще в те времена, когда он был  курсантом  военного  училища.
Где только не побывал этот  маленький  коричневый  чемодан,  потертый  и
старомодный!
   Хотя, как видел Рублев, такие  чемоданчики,  вернее,  похожие,  опять
входят  в  моду.  Опять  становятся  актуальными  металлические  уголки,
блестящие замочки и вся та дребедень, которой он восхищался, будучи  еще
безусым юнцом.
   "Хотя нет, - тут же одернул себя Борис, - в училище у меня  уже  были
усы. Вернее, настоящие усы не разрешали носить, выкручивались каждый как
мог, а вот бриться уже приходилось каждый день. Правда,  сейчас  бриться
приходится и утром, и вечером, если хочется, чтобы выглядел как положено
и лицо не казалось грязным".
   Пальцы отщелкнули замочки, и на стол легли две пухлые картонные папки
с тесемками, которые были завязаны на тугие узлы.
   "А почему они завязаны на узлы? - подумал Рублев. - Неужели  я  и  не
собирался эти папки развязывать?
   Он  принялся  распутывать  узлы,  затем  сердито  выругался,   дважды
чертыхнулся, сходил на кухню, взял нож и разрезал тесемки. Зачем тратить
время? Лучше вот так - раз и все. Узел - не замок.
   Он раскрыл первую папку. Какие-то старые  газеты,  несколько  грамот,
дипломы и множество фотографий.
   Почти все черно-белые, почти все пожелтевшие, а некоторые подмоченные
и высушенные.
   - Сколько же их здесь? - подумал Рублев.
   Первая папка, которая лежала  сейчас  перед  ним  раскрытой,  хранила
фотографии, связанные с его детством, с родителями, с братом  Андреем  и
годами, проведенными в военном училище.  Вот  самая  первая  фотография,
маленькая, 9 на 14, обрезанная фигурным резаком - отец, мать и он, Борис
Рублев. Мальчик в шароварах,  в  белой  рубашке,  в  вязаной  жилетке  и
матросской шапке. "Неужели это я?  -  сам  себя  спросил  Рублев.  -  Ну
конечно же я, а кто же еще? Хотя, может быть, брат Андрей. Нет, нет, это
я, у Андрея совсем другие глаза".
   Хотя в  детстве,  как  вспомнил  Борис,  они  были  очень  похожи  на
фотографиях, но не в жизни.
   "Конечно же это я! Мама почему-то смотрит в объектив грустно, а  отец
улыбается. А у меня на лице абсолютно безучастное выражение".
   И тут Рублев вспомнил рассказ матери о том, что когда ему  было  года
два, он очень сильно заболел.
   И врачи не могли  толком  ответить  что  у  мальчика.  Давали  всякие
таблетки,  капли,  водили  на  рентген,  но  все   старания   оставались
безрезультатными - мальчик болел, худел.  И  тогда  мать  сказала  отцу,
чтобы тот позвал фотографа и они сфотографировались все вместе.
   Отец почему-то был уверен, что с сыном ничего  не  случится,  что  он
будет жить. А вот мать  волновалась,  ведь  Борис  был  первенцем.  Отец
привел своего фотографа, какого-то старого знакомого, может  быть,  даже
сослуживца, и тот долго усаживал отца, мать и ребенка, то  открывал,  то
закрывал шторы на окне, а затем сделал несколько  фотоснимков.  Все  это
Борис Рублев знал из рассказов матери и отца. Правда, рассказ расходился
в некоторых деталях, но, как понимал Борис, соответствовал истине.
   Удивительное дело, но после  того,  как  фотограф  принес  конверт  с
фотографиями и они с отцом распили  бутылку  водки  в  маленькой  тесной
кухоньке, маленький Борис пошел на поправку. Боли в животе,  которые  не
давали ребенку уснуть, постепенно исчезли.
   "Какая она грустная на этой фотографии! Какие у нее печальные глаза и
усталое лицо, хотя на снимке  мать  еще  очень  молодая,  ей  не  больше
двадцати четырех лет! Да и отец намного моложе меня. Интересно, почему я
так мало похож на мать? - Борис повернул  фотографию  к  свету  и  долго
всматривался в лицо матери. - Да, мы не  похожи.  Не  те  брови,  не  те
глаза. А вот выражение лица похожее. Особенно когда  я  улыбаюсь.  Сразу
видно, что я ее сын, мы одна семья, в моих жилах течет ее кровь.  А  вот
общаться мне с отцом почему-то всегда было сложно. Почему-то он от  меня
хотел слишком многого, проверял уроки. Вот на Андрея он не ругался почти
никогда. Зато меня любила мать, оберегала меня".
   - Я помню, - вдруг сказал Рублев.
   Во втором или третьем  классе  ему  захотелось  купить  понравившиеся
солнцезащитные очки за три рубля, и он взял у отца  без  спросу  деньги.
Отец заметил это лишь на следующий день. Разозлился, схватил за плечо  и
стал трясти.
   "Ты взял деньги?" - спрашивал он, заглядывая в глаза, сдвинув  брови.
Борису хотелось сказать, что это он  взял  деньги,  ему  очень  хотелось
купить очки, какие они замечательные! Не сказал, не признался,  а  начал
врать. "Да нет, нет, папа, я не брал твои деньги, не брал!"
   Когда на следующий  день  отец  спросил  откуда  у  него  очки,  мать
сказала: "Это я дала Боре деньги на очки".
   Борис и сейчас помнил как он  побежал  на  чердак,  забился  в  самый
дальний угол. Было нестерпимо  стыдно  за  свой  дурацкий  поступок,  за
упрямство, за вранье.
   И чтобы хоть как-то избавиться от чувства стыда, он тогда положил  на
пол солнцезащитные очки и принялся их ломать и бить. Он и сейчас помнил,
как  трещала,  разламываясь,  роговая  оправа,  как   хрустели   стекла.
Облегчение не наступило, а стало еще хуже.
   И он побежал с чердака домой. Мать сидела на маленьком  стульчике  на
кухне и чистила картошку к ужину. Борис подбежал к ней, обнял за  шею  и
сквозь рыдания запричитал:
   "Мама! Мамочка, это я взял у папы деньги! Это я!
   Накажи меня, мамочка! Накажи, только не смотри на меня так!"
   Мать как могла утешила и вечером, за ужином, они обо всем  рассказали
отцу. Вернее, рассказал сам Борис, мать лишь поправляла его. Отец  тогда
погладил его по голове и по плечу и сказал:  "Настоящий  мужчина  всегда
должен говорить правду. Всегда. Даже самую горькую и неприятную. Ты меня
понял, Борис?" - по-взрослому обратился он к сыну.
   После того поступка Борис Рублев старался никогда не  врать  и  много
раз страдал в жизни лишь из-за своей честности и откровенности.
   Все эти воспоминания пронеслись в голове Бориса Рублева  за  какие-то
пару  минут.  Так  бывает  иногда,  вся  твоя  жизнь,  бесконечные  годы
укладываются в один-два эпизода.  Они  дают  возможность  перенестись  в
прошлое легко и быстро.
   А вот следующая пачка фотографий разного формата, но  преимущественно
небольших, была связана с Афганистаном.  Естественно,  фотографироваться
там было запрещено, но  запреты  запретами,  а  желание  послать  снимок
родственникам  было   неистребимо.   И   солдаты,   и   офицеры   тайком
фотографировались и переправляли снимки из жаркого Афганистана  в  Союз.
Кто-то шел в отпуск и его снабжали  конвертами  с  карточками,  а  затем
отпускник  бросал  письма  в  почтовый  ящик  в  родном  городе,  и  они
приходили. Правда, как прекрасно понимал Борис  Рублев,  пока  снимки  и
письма  шли  из  Афганистана  в  какую-нибудь  небольшую  деревушку  под
Смоленском или в Сибирский поселок на берегу реки, человек, увидевший на
карточке сына, племянника, брата, не мог  быть  уверенным,  что  в  этот
момент родственник еще не числился в  списке  пропавших  без  вести  или
погибших. И очень часто вслед за фотографиями в Союз шел цинковый гроб.
   Вот они, фотографии! Вот он, Борис  Рублев,  со  своими  ребятами  на
броне БТР, вот возле машины, вот Борис Рублев перед картой инструктирует
группу. Фотоснимки иногда изымались, люди из особого отдела  следили  за
тем, чтобы у солдат  не  было  карточек.  Но  разве  может  какой-нибудь
капитан или майор-особист уследить за  десантником!  Тот  всегда  найдет
куда спрятать небольшую фотографию.
   Фотографии часто делались аппаратами,  отнятыми  у  "духов".  Правда,
бывало  другое.  Приезжал  в   часть   какой-нибудь   корреспондент   из
"Комсомольской правды", "Известий" или еще из  какой-нибудь  центральной
газеты и тогда снимки делались в открытую. Утюжилась форма,  подшивались
воротнички. Эти снимки хоть и были качественными, но не нравились Борису
Рублеву.
   Слишком уж неестественными казались улыбки  на  этих  фотографиях,  а
глаза солдат и офицеров оставались грустными, хоть и  выправка,  хоть  и
форма, хоть и награды сияют. Все на них не то. Комбат любил обыкновенные
любительские снимки. На них человек получался таким, каким был в жизни.
   Вот фотография Андрюши Подберезского,  еще  совсем  молоденького.  Он
стоит рядом с Комбатом, положив руку ему на  плечо,  и  Комбат  обнимает
Андрея. Они только что вернулись с очень рискованного задания, летали на
вертолетах в горы.  Там,  в  ущелье,  "духи"  завалили  выезд  и  хотели
расстрелять колонну. Если бы не Комбат с ребятами, то наверняка из  того
ущелья со страшным названием "Змеиная тропа" не  вернулся  бы  никто.  У
мертвых отрезали бы головы, оставшихся в живых парней убили  бы.  А  так
Комбат и его десантники успели. Они ударили в тыл, опрокинули "духов"  в
то же ущелье, куда они собирались сбросить колонну, и исход тяжелого боя
был предрешен. Правда, потеряли тогда много - убитыми двенадцать человек
и раненых оказалось около тридцати.
   "Меня  тоже  тогда  зацепило",  -  вспомнил  Комбат,  -  правда,   на
фотоснимке этого не видно. Повязка, пропитанная  кровью,  была  прикрыта
курткой. А вот Андрею Подберезскому все время везло, как будто родился в
рубашке. Пули  обходили  его.  Даже  в  самых  рискованных,  невероятных
ситуациях Андрей Подберезский оставался целым.
   Но и ему однажды не повезло, причем, по глупости.
   Парень поскользнулся, сорвался с утеса и подвернул ногу. Его пришлось
волочь на плечах. Ребята тогда отстреливались, прикрывали отходивших  и,
что случалось редко, никто не погиб. Так что,  в  общем,  все  кончилось
хорошо.
   "А вот еще снимок: Комбат и его парни, -  почему-то  в  третьем  лице
подумал о себе Борис Рублев, - расположились  возле  палатки  с  банками
импортного пива в руках. Тогда еще такое пиво в России не продавалось, а
там, в Афганистане, оно уже имелось. У кого мы отбили это пиво, как  оно
попало к нам?"
   Борис  Рублев  пытался  вспомнить,  но  вместо  этого  перед  глазами
проплывали лица парней, взрывы, и ему даже казалось, что  сейчас,  когда
он сидит в своей квартире, ощущает сладковатый запах тротила и пороха.
   Этот запах щекочет, щиплет ноздри, на глаза наворачиваются слезы.
   - Что за чертовщина какая-то! - буркнул Рублев, сбивая  пепел  с  уже
давно погасшей сигареты.
   "На этих фотографиях, - вдруг подумал Борис, -  мертвых  больше,  чем
живых. Странное дело, люди на  фотографиях  остаются  живыми,  хотя  они
давным-давно мертвы, их нет на этом свете. Но я вас помню, ребята, я  не
забыл никого. Вы все мои друзья, все мои  боевые  товарищи.  То,  что  я
остался жив, не моя вина. Я не хотел терять  никого  из  вас  -  никого!
Лучше бы погиб я, лучше бы меня снял афганский снайпер,  прострелил  мне
сердце, а  вы  остались  бы  в  живых.  Тяжело  смотреть  снимки,  очень
тяжело... Хотя я на них молод и бесшабашен.  Теперь  я  понимаю,  почему
тесемки были завязаны на тугие узлы".
   Комбат рассматривал одну карточку за  другой,  время  от  времени  он
останавливался,  прикрывал  глаза,  проводил   ладонью   по   глянцевой,
скользкой поверхности карточки.
   - Эх, ребята, ребята... Где же вы теперь?
   "Разбросала нас всех судьба. Кто в  Сибири,  кто  на  Севере,  кто  в
Питере, кто в Москве, в Смоленске. Вы везде - в Беларуси, на Украине,  в
Чечне, в Таджикистане".
   И тут Борису Рублеву попалась фотография, на  которой  был  изображен
его брат. Фотографию Андрей Рублев прислал Борису в Афганистан.
   "Нет, нет, не в Афганистан, - тут же уточнил Борис, - эту  фотографию
я получил в госпитале. Да, да, в Ташкенте. Из Кабула меня  перевезли  на
самолете в Ташкент и три часа со мной возились военные хирурги, пытались
спасти ногу. Слава богу, это им удалось.
   Что-что, а хирурги там хорошие и свое дело знают туго.
   Да, я помню, как сестра принесла конверт. Я  разорвал  его  и  увидел
фотографию улыбающегося Андрея, снятого на фоне Адмиралтейства.  Я  даже
знаю что там написано, - Рублев перевернул снимок  и  прочел  аккуратные
строки, написанные младшим братом:
   "Старшему брату Борису, который сейчас защищает родину,  от  младшего
брата, студента-бездельника. Держись, Борис,  я  тебя  жду  и  буду  рад
встрече".
   "Да, после  этого  мне  предоставили  отпуск,  и  я  поехал  прямо  в
Ленинград. Тогда еще город назывался Ленинградом.  Но  мы  называли  его
Питером. Я еще прихрамывал, опирался на палочку, на груди у меня блестел
орден Красной Звезды - второй, полученный мной в Афгане. И я  с  Андреем
замочил орден, опустив его в стакан с водкой.  Да,  было  такое  в  моей
жизни".
   Странно, но на очень редких  фотографиях  попадались  женщины.  Борис
Рублев сокрушенно покачал головой:
   "Никогда мне не везло с женским полом. Встречались  какие-то  не  те,
даже фотографироваться с ними не хотелось. И хранить их фотографии тоже.
Ну ничего, может, сейчас моя жизнь наконец наладится.  Кстати,  надо  бы
позвонить Светлане, она просила,  чтобы  я  показал  ей  фотографии.  Но
естественно,  все  показывать  не  стоит.  Вот  этот  снимок  ее   точно
напугает".
   На фотографии был снят момент  зачистки  небольшого  полуразрушенного
горного селения. На заднем плане десантники вели пленных "духов". Комбат
отдавал распоряжения, в пятнистой форме, в шляпе, с автоматом в руках.
   "Да, такие снимки ей показывать не стоит, она может подумать...  Хотя
черт с ним, ведь это же было в моей жизни, этого  не  вычеркнуть.  Пусть
смотрит. Покажу ей все фотографии".
   Затем Борису попался еще один снимок, на котором он был снят вместе с
Андреем. На многих снимках, как и на этом, Борис Рублев  снимался  не  с
автоматом или пистолетом в руках, а со стаканом  и  бутылкой.  Ведь  как
водится, мысль сфотографироваться приходит в тот момент,  когда  человек
весел, когда ему хорошо. Откуда-то  появляется  фотоаппарат  и  начинают
снимать застолье.
   А те, кого снимают, даже, не успевают приготовиться.
   Они все расслаблены, улыбаются друг другу, держат поднятыми  стаканы,
бутылки, сигареты, дымок которых застыл на снимках навсегда.
   "А вот Андрей, вот я. Мне лет тринадцать, Андрею и  того  меньше.  Мы
стоим у крыльца. Я держу в руках велосипед. Кстати,  я  давно  не  видел
Андрея", - подумал Комбат и ему почему-то стало грустно.
   После смерти родителей они виделись редко. Служба, служба, -  находил
себе оправдание Борис. "Дела, дела", - оправдывался Рублев-младший.
   "Надо бы с ним встретиться, - решил Борис и отложив фотографии,  взял
телефон. - Какой же у него номер? - попытался вспомнить  Борис,  но  это
ему не удалось. - Хотя какого черта? Дома его все равно сейчас не будет.
Ладно, позвоню в  банк.  Андрей  говорил,  что  в  банке  у  него  номер
бесплатный, даже если ему из-за границы звонить".
   Комбат взял блокнот - тот, где были телефоны его ребят, -  где  рядом
со многими фамилиями стояли черные крестики. Этих уже не было  в  живых,
Комбат потерял их навсегда. Он нашел два телефона своего младшего  брата
и принялся названивать в Питер. Но все время линия оказывалась занятой.
   Наконец послышался звонкий женский голос:
   - Алло, говорите!
   - Это "Золотой дукат"?
   - Банк слушает!
   - Добрый вечер, девушка. Мне бы Андрея Ивановича Рублева.
   - Андрея Ивановича? - воскликнула девушка.
   - Да-да, Андрея Рублева.
   - А кто его спрашивает и по какому делу?
   - Спрашивает старший брат, - пробурчал в трубку Борис.
   - Ах, сейчас соединяю, минутку.., извините.
   Послышались далекие голоса, а затем раздался далекий голос Андрея:
   - Алло, Рублев слушает!
   - Рублев говорит, - сказал Борис в трубку. - Здорово, братец.
   - Привет. Чего это ты звонишь?
   - Давно тебя не слышал. Хотел спросить как  ты,  что  ты  собираешься
делать.
   - Все нормально. Работы только очень много. А ты чем занят, Борис?  -
вопросом на вопрос ответил Андрей.
   - Считай, ничем. Вот фотографии старые рассматривал, тебя нашел.
   - А, старый стал, брат, сентиментальный. Увидел,  наверное,  меня  на
фотографии и - решил позвонить.
   Вспомнил о том, что у тебя есть младший брат и о нем надо заботиться.
   - Ты уже большой, Андрей, что о тебе заботиться?
   Сам-то чего не звонишь?
   - Набирал как-то пару раз, но мне не удалось застать тебя дома.
   - Может, выезжал куда... - сказал Борис. - Как ты смотришь на то, что
я к тебе подскачу?
   - Положительно смотрю. Только предупреди.
   - Что, боишься, застану у тебя какую-нибудь даму?
   - И этого тоже, - проворчал в трубку  Андрей.  -  А  больше  всего  я
боюсь, Борис, твоих друзей.
   - Чего это вдруг тебе мои друзья не нравятся?
   - Нет, они мне нравятся, - ответил Андрей. - Просто если  ты  с  ними
встречаешься,  то  это  кончается  длинной  пьянкой  до  утра.  И  потом
невозможно работать.
   Жизнь - не вечный праздник.
   - Ладно, ладно, обещаю, - сказал Борис Рублев, - подобного не  будет,
не переживай.
   - Ну что еще?
   - А ты занят?
   - Да, занят, - сказал Андрей, - важные клиенты сейчас прибудут.
   - Ну, тогда до встречи. Буду выезжать - позвоню.
   - Пока, брат.
   И тут же Борис Рублев набрал номер Андрея Подберезского. Трубку сняли
сразу же.
   - Алло!
   - Подберезского можно?
   - Слушаю, Комбат, - послышался отчетливый голос Андрея Подберезского.
   - Андрюха, здорово! Как ты жив?
   - Все в порядке. Комбат.
   - - Ничего не беспокоит?
   - Да ну, что ты, ничего не беспокоит. Все работает чики-чики.
   - Я за тебя рад.
   - Слушай, Комбат, подъезжай ко мне в тир, а?
   - А что такое?
   - Здесь у меня минут через сорок появится один мужичок.  Стреляет,  я
тебе дам!
   - Лучше тебя, Андрюха?
   - По-моему, даже лучше тебя, Комбат.
   - Не может быть! - хохотнул в трубку Борис Рублев.
   - Вот тебе и не может быть!
   - Что, действительно хорошо стреляет? Кто такой?
   Я его знаю?
   - Да нет, не знаешь. Не из наших, Комбат. Он даже в армии не служил.
   - Спортсмен, что ли?
   - И не спортсмен. Он всего лишь два раза  ко  мне  заходил,  на  спор
здесь триста баксов выиграл.
   - Так что ты хочешь, Подберезский, чтобы я проиграл ему деньги?
   - Нет. Я ему сказал, что у меня есть мужик,  который  стреляет  лучше
чем он.
   - Это ты напрасно, Андрюха. Хотя, вообще пострелять не мешало бы.
   - Тогда подъезжай, не тяни.
   - Вот так, брошу все и поеду?
   - Бросай и приезжай. Тут может, наши подойдут, так что развлечемся.
   - Вот развлекаться не хочу, а пострелять не против.  Хотя  из  твоего
пневматического оружия стрелять любят только дети.
   - Тебе оружие не нравится? И то тебе не так, и то не эдак. Приезжай и
стреляй хоть весь день.
   - Ладно, не огорчайся, приеду. Ты же знаешь, я люблю по-настоящему.
   - Да знаю. Я тоже люблю по-настоящему. Но даже если я приволоку  тебе
"калашник" с боевыми патронами, скажешь, что плохо.
   - Это почему?
   - Скажешь, что мишени не живые(tm) - Ты так не шути, Андрюха.
   - Приезжай ко мне в тир.
   - Приеду, - Комбат положил трубку и выругался.
   "Интересно, кто же это там такой завелся, что  так  хорошо  стреляет,
если даже Андрюху на лопатки уложил? А Подберезский ведь в батальоне был
один из лучших, если не самый лучший.  Наверное,  действительно  мастер.
Хотя.., не спортсмен, в армии не служил."