Или может?.."
     Он с сомнением посмотрел на широкую, туго обтянутую ситцевым платьем спину. Поверх платья, несмотря на жару, была надета бледно-лиловая кофта, голова повязана нейлоновой косынкой, словно тетка собралась в церковь.
     Никаких родственных чувств Баклан к этой женщине не испытывал.
     Сержант неловко переступал с ноги на ногу, для вида листая сунутый ему теткой паспорт. Лицо у него было растерянное. Второй милиционер наконец приблизился и остановился рядом, засунув большие пальцы обеих рук за ремень и выставив вперед округлый, на вид казавшийся твердым, как пушечное ядро, туго обтянутый серым живот.
     На его плечах были погоны со старшинскими лычками.
     - Ну, что тут у вас? - лениво спросил старшина. - Что за шум, а драки нет?
     Продолжая стесненно переминаться, сержант объяснил ему, в чем дело. Старшина окинул равнодушным взглядом сначала тетку, которая все еще громко всхлипывала и трубно сморкалась в свой платок, а потом стоявшего столбом Баклана. Он побарабанил пальцами по ремню, пожал плечами и сказал:
     - Чечня? Да отпусти ты их, Ерохин. На кой черт они тебе сдались?
     - Паспорт... - заикнулся было сержант, но старшина уже махнул рукой и повернулся спиной.
     Сержант вернул толстой тетке ее паспорт, снова поднес правую ладонь к уху, то ли отдавая честь, то ли желая почесаться, деревянным голосом пожелал счастливого пути и двинулся следом за старшиной, который уже удалился на приличное расстояние.
     Тетка повернулась к Баклану, и тот с некоторым изумлением увидел, что глаза у нее на самом деле покраснели, распухли и блестят от самых настоящих слез.
     Продолжая всхлипывать, утираться и сморкаться, тетка кивнула Баклану, приглашая его следовать за собой, и направилась к привокзальному скверу. Только теперь Баклан заметил объемистую хозяйственную сумку, из которой доносился запах чего-то жареного.
     Они опустились на скамейку в тени пыльных привокзальных лип, и Баклан поспешно закурил, чтобы скрыть неловкость и немного приглушить многократно усилившееся чувство голода.
     - Спасибо вам, - сказал он стесненно. - Выручили.
     - Терпеть их, дармоедов, не могу, - ответила тетка совершенно спокойно. Эта перемена казалась особенно странной, потому что из глаз и носа у нее все еще текло, как из прохудившегося крана. Она почему-то убрала платок обратно в рукав и достала из карма на кофты другой - поменьше и почище, аккуратно отглаженный и сложенный квадратиком. - Развелось их, как тараканов, шагу ступить не дают. А вот в Беларуси, говорят, их еще больше. Я, грешным делом, даже представить такого не могу... Тебя как звать-то, солдатик?
     - Не знаю, - сказал Баклан и развел руками, в одной из которых дымилась сигарета. - Не помню.
     - Ой, врешь, - сказала тетка. Она вдруг подалась вперед, вглядываясь в лицо Баклана своим распухшими от слез глазами. - Да нет, не врешь. Значит, не подвела меня моя сила, верно я угадала...
     - Какая сила? - спросил Баклан. "Точно, чокнутая, - подумал он. - Ничего себе компания!"
     - А ты не сомневайся, солдатик, - словно прочитав его мысли, сказала тетка. - Ты тетку Тамару за сумасшедшую не держи. Я, милок, с десяти лет в таборе живу, меня старые цыганки мно-о-огому научили. Я людей насквозь вижу, а уж если на руку посмотрю, так и вовсе всю подноготную могу рассказать.
     Баклан ощутил сильнейшее желание уйти, но, подняв голову, увидел на противоположном конце площади обоих милиционеров. Идти было некуда.
     - А скажите, - обратился он к тетке Тамаре, - вот вы там, на площади, плакали... Да у вас и до сих пор глаза красные. Это как - тоже ваша сила или что-то другое?
     Тетка вдруг расплылась в улыбке, сверкнув золотом зубных протезов. Она покопалась в рукаве, выудила оттуда влажный носовой платок и сунула его под нос Баклану.
     Баклан инстинктивно отпрянул.
     - Да ты не бойся, - сказала тетка Тамара. - Ты понюхай.
     Баклан осторожно потянул носом. В ноздри ему ударил резкий, отдаленно знакомый запах, на глаза мгновенно навернулись слезы. Он непроизвольно шмыгнул носом и затряс головой.
     - Понял, - сказал он сдавленным голосом. - Я такой чувствительный!
     Тетка Тамара расхохоталась, убирая платок обратно в рукав. Смех у нее был резкий, неприятный, - Ай, хороший парень! - сказала она. - Есть хочешь? Или это ты тоже не помнишь?
     - Рад бы забыть, - в тон ей ответил Баклан, - да не получается.
     - Ай, молодец! - сказала тетка Тамара и раздернула "молнию" своей хозяйственной сумки. Запах, не дававший Баклану покоя в последние пять минут, усилился во сто крат, сделавшись просто нестерпимым.
     Через минуту Баклан держал в одной руке ломоть ржаного хлеба с ветчиной, а в другой - зажаренную индюшачью ногу с золотисто-коричневой корочкой.
     Тетка Тамара ела сваренное вкрутую яйцо, посыпая его солью из стоявшего на разложенной вместо скатерти газете спичечного коробка, и время от времени искоса поглядывала на Баклана. В такие моменты глаза ее оценивающе прищуривались, превращаясь в две черные щелочки. Баклан ел, ничего не видя вокруг, на его заросших темной щетиной скулах перекатывались желваки. Тетка Тамара экономно кусала яйцо и украдкой улыбалась.
     Она была довольна.

Глава 13

     В дверь купе коротко постучали, и сразу же, не дожидаясь ответа, с грохотом откатили ее в сторону, Подберезский открыл глаза и увидел угрюмого небритого проводника. Тот вошел в купе, положил на край стола билеты, коротко обронил: "Москва", - и вышел вон, шумно задвинув за собой дверь.
     Андрей свесился с полки и посмотрел на Комбата.
     Борис Иванович лежал на спине с открытыми глазами, но вставать не собирался. Его взгляд переместился на лицо Подберезского, усы слегка шевельнулись, но он ничего не сказал.
     - Подъезжаем, Иваныч, - бодро произнес Подберезский, которому очень не понравился взгляд Комбата. - Как самочувствие?
     Рублев снова подвигал усами.
     - Самочувствие хреновое, - выдавил он из себя.
     Подберезский закряхтел и полез с полки, краем глаза поймав свое отражение в дверном зеркале. Лицо у него было бледное и выглядело помятым. На столике мелодично позвякивали пустые бутылки. Андрей снова посмотрел в зеркало, опять закряхтел и отвернулся.
     - Кряхти, кряхти, - подлил масла в огонь Борис Иванович. - Небось тоже задница болит.
     - Очень остроумно, - проворчал Подберезский. Он натянул джинсы, застегнул ремень, уселся на свободную полку напротив Комбата и, подперев кулаком всклокоченную голову, стал смотреть в окно, за которым неторопливо проплывали старые шестнадцатиэтажники.
     Утреннее солнце било прямо в окна, и казалось, что весь микрорайон охвачен пожаром. - Ты вставать думаешь? - спросил он после длинной паузы.
     - А на хрена? - откликнулся Комбат. - Чего-то мне не хочется...
     - Да брось, Иваныч, - морщась, сказал Андрей. - Что ты, в самом деле... Что произошло-то? Я тебя таким сроду не видал.
     - А я сам себя таким не видал, - признался Борис Иванович. - Что-то мне совсем погано. Даже когда нас из Афганистана выперли, было все-таки полегче. А тут... Хоть ложись да помирай. Плюнули нам в рожу, а мы и утерлись.
     - Все не так просто, Иваныч, - со вздохом сказал Подберезский. - У них там, похоже, все схвачено, а раз так, то шансов у нас с тобой не было. Никаких.
     Ну сидели бы мы с тобой сейчас не здесь, а на нарах в разных камерах, а менты для вида шили бы нам дело, а сами ждали бы случая, чтобы подпустить к нам киллера. Будь уверен, до суда ни один из нас не дожил бы. Если хочешь знать, зря они нас отпустили.
     Зря подумали, что мы испугались. Теперь они про нас забудут, а мы соберемся с силами и вернемся, - А мне с силами собираться не надо, - проворчал Борис Иванович, садясь и спуская на пол босые ноги.
     - И опять ты не прав, - возразил Подберезский, с удовольствием наблюдая за тем, как воинственно встопорщились усы Бориса Ивановича. - Остынь, Иваныч. Мы ведь с тобой сдуру вломились в эту кашу, ничего не зная и ничего не соображая, вот нам пачек и накидали. Теперь мы будем действовать по-другому.
     Машину возьмем поскромнее, чтобы в глаза не бросалась, и вообще... Мы теперь знаем, кому и какие вопросы задавать.
     - И как, - буркнул Комбат, начиная одеваться.
     - И как, - подтвердил Подберезский. Между делом он подумал о том, что спланированный как увеселительная прогулка визит в Йошкар-Олу обошелся ему дороговато и может обойтись еще дороже, но эта мысль не вызвала в нем ничего, кроме легкого раздражения.
     - Это все ерунда, - сказал Комбат, потягиваясь и с некоторым разочарованием заглядывая в горлышко пустой бутылки. - Все это я знаю и понимаю: и что проигранный бой - это еще не вся война, и все такое прочее... Меня вот что прибивает: пока мы тут будем собираться с силами и вырабатывать какую-то долбаную стратегию, они там Баклана вконец ухайдокают...
     Подберезский помрачнел. Он почему-то был уверен в том, что Михаила Бакланова уже нет на свете.
     Если Баклан действительно в одиночку попер против всей этой шайки, то шансов выжить у него не было.
     Андрей покосился на Бориса Ивановича. "Вот же старый черт, - подумал он. - До чего же крепко он в нас это вбил: человек жив до тех пор, пока не доказано, что он умер, и искать его надо даже тогда, когда прошли все сроки и когда ради спасения одной жизни приходится рисковать многими. Потому что в следующий раз на месте пропавшего без вести можешь оказаться ты сам, и вот тогда ты на своей шкуре прочувствуешь, каково это - быть пропавшим без вести...
     А какой-нибудь сытый тыловой хлыщ будет всем доказывать, что все сроки давно прошли, и пора снимать тебя с довольствия."
     Он заметил, что до боли в суставах стиснул кулаки и усилием воли заставил себя расслабиться. Комбат смотрел в окно, и его брови и усы непрерывно шевелились, живя какой-то отдельной, потаенной жизнью.
     - Иваныч, - позвал Андрей, - даю пять баксов за твои мысли.
     Борис Иванович усмехнулся.
     - Ясное дело, - сказал он, - больше-то у тебя нету. А мысли у меня простые...
     - Например?
     - Пожрать бы сейчас, - ответил Борис Иванович, - да поплотнее. У тебя дома есть что-нибудь?
     - Нету, - признался Подберезский. - Я, когда уезжаю, всегда холодильник размораживаю. Привычка такая.
     - У меня тоже нету, - озадаченно сказал Борис Иванович. - Чего делать-то будем?
     Подберезский вынул портмоне и покопался в нем согнутым пальцем.
     - Негусто, - сказал он, - но на еду хватит. Куда направимся?
     - Есть одно местечко, - с непонятной интонацией сказал Комбат. - Ты там водку покупал, когда мы в твое имение ехали.
     Подберезский сообразил, к чему он клонит, и вздохнул.
     - Иваныч, - попросил он, - а может, не надо?
     Может, не сразу все-таки, не в первый же день, а?
     - А что ты так всполошился? - удивился Борис Иванович. - Что случилось? Все будет чинно-благородно... Зайдем, как культурные люди, перекусим, зададим хозяину пару вопросов. Вежливо!
     - А дальше? - уныло спросил Подберезский.
     - А что дальше? Дальше все будет зависеть от него.
     Если он опять начнет хамить.., ну, я даже не знаю.
     Я-то ведь буду ни при чем, правда? И ты тоже.
     - М-да, - неопределенно отозвался Подберезский.
     - Но поесть-то надо, - резонно заметил Комбат.
     Подберезский протяжно вздохнул.
     - Поесть надо, - согласился он.
     Поезд мягко, без толчка, причалил к высокой платформе Казанского вокзала. Они вышли на перрон, щурясь от бившего в глаза солнца. Подберезский сразу же закурил, отмахнувшись от коротенькой лекции, посвященной вреду, наносимому организму курением натощак, которую прочел ему Борис Иванович.
     - А тебе завидно, - буркнул он в ответ.
     - Ничего подобного! - оскорбился Борис Иванович, хотя невооруженным глазом было видно, что он говорит не правду.
     Выйдя на площадь, Комбат повернул к метро, но Подберезский поймал его за рукав со словами: "Гулять так гулять", - и увлек Бориса Ивановича к стоянке такси.
     Они назвали пожилому таксисту адрес заведения, где не так давно учинили дебош и привольно раскинулись на широком заднем сиденье.
     - Слушай, Иваныч, - спохватился Андрей, - так ведь там же, наверное, еще закрыто!
     Комбат, казалось, не слышал.
     - Хорошая машина "Волга", - сказал он, - только жрет много. Жрет много, а работать не хочет. А так - хорошая машина. Просторная. И сидеть мягко.
     Пожилой таксист, разумеется, завелся с пол-оборота и с пеной у рта бросился отстаивать честь своего автомобиля.
     Подберезский плюнул, зевнул и отвернулся к окну, решив не принимать участия в автомобильном разговоре. С "Волг" и "Жигулей" спор естественным образом перекинулся на иномарки. Борис Иванович, который полностью оправился после утренней депрессии, хитро покосился на Подберезского и громко объявил, что японские машины похожи на одноразовые зажигалки - работают до первого ремонта.
     - Особенно джипы, - добавил он.
     Подберезский открыл было рот, но сдержался, понимая, что его бессовестно провоцируют. Впрочем, его сдержанности хватило ненадолго, потому что Бориса Ивановича неожиданно поддержал таксист.
     - Лично я на джипах не ездил, - заявил он, небрежно вертя баранку и держа голову повернутой к седокам, - у меня своя "Волга". Двадцать первая.
     Не машина - танк, куда тем японцам! Я так считаю, что никакие узкоглазые лучше нашего брата не сделают. Мы им в сорок пятом накидали, а понадобится - и в двухтысячном накидаем. Посмотрим, как они своими видиками от нас отмахиваться будут.
     - Ну, батя, - не выдержал Андрей, - ну, ты даешь! Не обижайся, но ты мне скажи: тебя сколько лет в нафталине держали? Двадцать? Сорок? На джипах он не ездил! Так проедься! А потом рассуждай, что лучше - "тойота" или твоя "двадцать первая".
     - Точно, - вставил Борис Иванович, - факт. Вот у Андрюхи джип. Хочешь, он тебе даст покататься?
     Подберезский демонстративно плюнул и снова отвернулся к окну.
     - Что я, маленький - на чужих машинах кататься? - обиделся таксист. - Вот и ездили бы на джипе, чего же в такси-то лезете? Понапиваются с утра, а потом целый день куролесят...
     Подберезский издал короткий хрюкающий звук.
     - Извини, батя, - сказал он. - Правда, извини.
     Нравится тебе ездить на "Волге" - езди на здоровье.
     Кому-то мотоциклы нравятся, а я вот, к примеру, видеть их не могу - боюсь. Даже на заднем сиденье боюсь ехать, даже в коляске... А ты, Иваныч, купи себе собаку и на ней злость срывай. Лучше всего - плюшевую. Сейчас можно здоровенную собаку купить, почти с тебя ростом. Вот с ней шутки и шути.
     - Гав, - сказал Борис Иванович.
     Пожилой таксист молча покрутил головой и причалил к бровке тротуара. Подберезский расплатился, и они выбрались из машины. Прямо перед ними были зеркальные двери ресторана - естественно, запертые наглухо, поскольку шел только девятый час утра.
     - Ну, - не слишком стараясь скрыть раздражение, сказал Андрей, - добился своего? Что дальше?
     Комбат молча поднялся по пологим ступенькам и вежливо постучал в дверь.
     Звук получился глухой, едва слышный. Тогда Борис Иванович вынул из кармана ключи от своей квартиры, просунул указательный палец в кольцо и забарабанил по алюминиевой раме двери этим кольцом. Теперь стук был отчетливым, звонким и слышным в каждом уголке ресторана. Нерешительно потоптавшись у Комбата за спиной, Андрей вздохнул, вынул из кармана монетку и тоже стал стучать. Он подумал, что они, должно быть, здорово похожи на двух беглых психов, но целеустремленность Рублева, превращавшегося в такие моменты в летящий снаряд, целиком захватила его.
     Стучать пришлось долго.
     - Да нет там никого, - сказал наконец Подберезский. - Ты на часы-то посмотри...
     Он не успел договорить, потому что дверь неожиданно распахнулась.
     - Ого, - с невольным уважением сказал Борис Иванович, отступая на шаг.
     На пороге ресторана стоял человек, который мог быть только вышибалой. Он возвышался над Комбатом на полторы головы и был вдвое шире его в плечах.
     Сложением этот громила напоминал борца-тяжеловеса или штангиста, а расплющенный, много раз переломанный и кое-как сросшийся нос вкупе с раздавленными ушами говорил о полной приключений карьере профессионального боксера и уличного драчуна.
     - Ну, чего ломитесь? - пробасил этот гигант. - Читать, что ли, не умеете?
     Он ткнул похожим на волосатую сардельку пальцем в художественно оформленную табличку с надписью "CLOSED".
     Борис Иванович сосредоточенно нахмурился, изучая табличку, и поднял на вышибалу глаза, в которых светилась детская наивность.
     - Вот черт, - сказал он, - клозет какой-то. Ведь был же ресторан! Я точно помню! Ну, клозет так клозет. Открой-ка дверь пошире. Надо хотя бы помочиться, раз уж все равно пришли.
     Вышибала, как и большинство крупных и очень сильных людей, по всей видимости, отличался покладистым характером.
     - Мужики, - миролюбиво сказал он, - шли бы вы отсюда подобру-поздорову. Зачем вам неприятности? Закрыто у нас. В двенадцать приходите. Хотя скажу вам честно, часов до восьми вечера здесь вообще нечего делать, разве что жрать.
     - Ладно, - сказал Борис Иванович, - чего там.
     Не обижайся, приятель. Мне вчера на хвост наступили, так что я сегодня не в духе. Честно говоря, нам бы с хозяином потолковать. Спросить бы нам кое о чем.
     Ну а заодно можно было бы и перекусить. Может, у вас с вечера что-нибудь осталось. Так как?
     Вышибала нахмурился.
     - Ступайте, ребята, - сказал он. - Хозяин велел никого не пускать. Он сейчас занят, так что вы уж извините...
     - Нет, - сказал Комбат, - это ты извини. Зачем же тогда было дверь открывать? Что твой хозяин нас видеть не хочет, это я могу понять. У него на это, знаешь ли, свои причины. Но мы с Андрюхой ничего такого не затеваем. Нам действительно надо с ним поговорить. По-го-во-рить, понял? Спокойно, как культурные люди... И мы с ним поговорим, потому что это очень важно. Кстати, что-то я тебя раньше здесь не видел.
     Новенький, что ли? А предшественник твой где?
     - Это Слава, что ли? - уточнил вышибала. - Так он уволился. Хозяин хотел ему плату урезать за то, что его двое каких-то хмырей отметелили. Сначала его, а потом и хозяина. Мебели, говорят, накрошили - ужас! А виноват-то кто?
     - Кто? - заинтересованно спросил Борис Иванович.
     Подберезский отвернулся и стал пристально изучать витрину расположенного через дорогу гастронома.
     - Так хозяин же и виноват! - объяснил разговорчивый вышибала. - Он к ним одного из этих подослал.., ну.., из голубых. Они, говорит, тоже того.., ну они ему по сопатке и навесили. По мне, так правильно сделали. Только вот Славу помяли. Ну так работа у нас такая. Слава, когда уходил, все никак поверить не мог. Как он, говорит, черт усатый, меня приложил - до сих пор не пойму. Вроде только что стоял, и вдруг вижу - лежу... Так что хозяин у нас теперь нервный...
     Он вдруг замолчал на полуслове и уставился на Комбата, который с чрезвычайно скромным видом стоял рядышком, теребя усы.
     - Это ты, что ли, Славу уложил? - недоверчиво спросил он. Борис Иванович пожал плечами и кивнул. - Действительно, странно... - пробормотал вышибала. - Только это дела не меняет. Даже наоборот.
     Проходите, ребята. Мне из-за вас работу терять неохота. А если все-таки хотите поразмяться, имейте в виду: я из бокса ушел только потому, что человека на ринге до смерти зашиб.
     - Вот это уже разговор, - сказал Борис Иванович. - Надо бы как-нибудь встретиться, побоксировать. Но поверь, мне сейчас не до этого. Мне нужно с ним поговорить. Только поговорить, ничего больше.
     Даю слово офицера.
     - Ха, - не очень уверенно сказал вышибала. Борис Иванович приподнял брови. - Да верю я, верю, - раздраженно продолжал бывший боксер. - Только и вы меня поймите. Выгонит ведь он меня к чертовой матери, а мне семью кормить надо. Он сейчас злой как собака. Купил где-то партию левой водки, а у него за последнюю неделю от этой водки двое клиентов в реанимацию загремели.
     -