- Нет, ты знаешь, Гриша, медведя твоего я боюсь и на охоту, наверное, не пойду.
     - Эй, Андрюха, слышишь, - рассмеялся Бурлаков, - Комбат от охоты отказывается, медведя испугался.
     - Это Комбат-то медведя испугался? Ты видел бы, Гриша, что он под Калининградом в затопленном заводе сделал!
     - А что он там сделал? Как он там оказался?
     - Это длинная история. Попроси Иваныча, пусть сам расскажет.
     - Иваныч, что там было?
     - Ничего там не было, слушай ты его.
     - Поверишь, Гриша, наш Комбат завалил огромную обезьяну.
     - Обезьяну? - изумлению Бурлакова не было предела. Его глаза выпучились, а рот растянулся в улыбке. - Серьезно, что ли, Иваныч, обезьяну убил?
     - Там не только обезьяна... В общем, было дело.
     - Что за обезьяна? - не унимался Бурлаков, время от времени поворачивая руль, направляя лодку по центру реки и стараясь не наткнуться на льдины, которые иногда появлялись прямо перед лодкой.
     - Орангутанг, огромный, ну, наверное, как твой медведь.
     - Орангутанг? - усомнился Бурлаков.
     - Орангутанг. Я на него взглянуть боялся, страшная скотина, - сказал Подберезский. - Потом фонарем посветили, Гриша, так у него лапы... Он твою руку сломал бы, Бурлак, как палочку от пионерского барабана.
     - Ни хрена себе! - изумился Бурлаков. - А чего ты мне об этом не рассказывал?
     - Иваныч просил никому не говорить, вот я и не рассказывал.
     - Тогда чего он медведя боится? Обезьяну уделал и с медведем, думаю, справится.
     - Хватит вам подкалывать! - добродушно пробурчал Рублев. - Разговорились черт знает о чем. Не боюсь я твоего медведя.
     - Ясное дело не боишься, просто цену себе, Иваныч, набиваешь. Думаю, ты медведя рогатиной смог бы завалить.
     - Ну, уж, Гриша, нет! Рогатиной, пожалуйста, сам вали. Только чтобы потом мишка тебе морду не разодрал, как твоему деду, царство ему небесное.
     - Разговоры какие-то у вас пошли, - связанные беглые заключенные странно поглядывали на этих троих мужчин, таких непохожих на всех тех, с кем им приходилось до этого сталкиваться. Военные, не военные, охотники, не охотники...
     - Слушайте, а вы что, служили вместе? - спросил Сема, взглянув на Бурлакова, как на самого разговорчивого.
     - Служили, служили.
     - И что, он у вас командиром был?
     - Был, есть и будет, - сказал Подберезский. - Правду я говорю, Иваныч?
     - Да пошел ты, Андрюха! Никакой теперь я вам не командир. Так, друг, если хочешь.
     - Конечно, хочу! Не дай бог, Иваныч, ты врагом станешь, такого человека, как ты, лучше за друга держать.
     - Эй, осторожно! - крикнул Комбат.
     И Бурлаков, и Подберезский, заговорившись, не заметили, как прямо перед лодкой, развернутая течением, всплыла большая льдина - толстая, серая, похожая на спину огромной глубоководной рыбы. Бурлаков резко повернул руль в сторону, лодка накренилась, едва не зачерпнув бортом холодную воду. Льдина со скрежетом ударила в борт.
     - Толкай! Толкай! - Комбат веслом уперся в льдину. Та медленно отошла, корма лодки поднялась, и Комбат, потеряв равновесие, рухнул в ледяную воду.
     - Стой, мать твою, стой, Гриша! - закричал Подберезский, наклоняясь к борту, пытаясь схватить Комбата.
     Тот вынырнул метрах в четырех, затряс головой. Корма лодки опустилась в воду, и льдина понеслась в сторону.
     - Стой! Стой, Гриша! Ты что, Бурлак, охренел?
     Комбата втащили в лодку. Он несколько раз выругался, а затем принялся стаскивать с себя мокрую одежду.
     - Давай к берегу, Гриша, обсушиться надо.
     - К берегу тут не пристанешь. Потерпи, Комбат, через километра три будет поворот, там костер разожжем, обсохнешь. А пока на, лови флягу, - Бурлаков бросил флягу в брезентовом чехле. Рублев на лету ее поймал, отвинтил пробку и сделал несколько глотков. А затем пригоршнями хватанул воду из реки, запил.
     - Ты сказал бы, что спирт, я думал водка, рассчитывал на сорок градусов, а тут тебе все девяносто. Словно факел в рот затолкал.
     - Прости, Иваныч. Хотел как лучше - Причем тут ты, Гриша. Я сам виноват, заговорил вас.
     - Если бы не твоя дурацкая обезьяна, Андрюха, так Иваныч сидел бы сухим.
     Это не моя обезьяна, орангутанг от матросов с корабля убежал, - зло буркнул Подберезский.
     - Так правда, что Комбат ее завалил?
     - Завалил, как пить дать. Хватит про это. - Подберезский снял свой бушлат подбитый мехом и подал Комбату:
     - На, Иваныч, накинь, а то простынешь.
     Вскоре обрывистые берега закончились и Гриша Бурлаков махнул рукой:
     - Вон там пристанем, возле тех деревьев.
     - Давай быстрее, - поторопил Подберезский друга, - Комбата жалко.
     Костер Бурлаков развел быстро, нарубив толстых сухих сучьев. Комбат стал сушиться. Беглые заключенные тоже сидели у костра.
     - А ведь мог утонуть, - сказал Сема.
     - Мог, да не утонул, - ответил Комбат, беззлобно. - Я много раз мог утонуть и погибнуть, но как-то до сих пор везло.
     - А вот мне не везет, - сказал Грош, - как что хорошее предвидится, обязательно какая-то подлянка случается и я оказываюсь за решеткой.
     Не везет и все, с самого детства. Наверное, я родился таким неудачливым. Или стал таким?
     - Наверное, - заметил Комбат. - Сколько нам еще плыть, Гриша?
     - Часа полтора, может, два. Река петляет, если бы по прямой, то намного быстрее. Но тянуться по тайге, по сопкам - дело хлопотное. Лучше уж по реке.
     - Да уж, лучше! Сам бы искупался, тогда бы знал.
     - Я не хотел, Иваныч.
     - Да ладно тебе, никто тут не виноват.
     - Так не бывает.
     - Забывай об этом.
     - Когда одежда высохнет, тогда и забудем.

Глава 20

     Главное условие академика Богуславского, при котором он согласился работать, до сих пор не было выполнено. Он требовал, чтобы ему позволили поговорить с внуком. Дальше, чем до начальника охраны микробиологической станции он добраться не мог. Тот, видный, широкоплечий мужчина в неизменном камуфляжном костюме, говорил с ним корректно, сдержанно. Он никогда не кричал, не срывался, отвечал односложно, не злоупотребляя эмоциями.
     - Мне обещали, - не выдерживал и срывался на крик академик Богуславский.
     - Ничем не могу помочь, - отвечал начальник охраны станции.
     - Но почему? Я остановлю исследования!
     - Ваш внук сам не хочет встречаться с вами.
     - Этого не может быть!
     - Так оно есть.
     - Я сам должен услышать от него об этом!
     - Он не хочет встречаться, значит, не хочет и говорить.
     - Тогда я должен переговорить с вашим главным.
     Брови начальника охраны чуть приподнялись, глаза округлились.
     - Я здесь главный.
     - С самым главным, с тем, кто здесь решает все.
     - С кем? - прекрасно понимая, о ком именно идет речь, спросил начальник охраны.
     И Богуславский выдавил из себя ненавистное ему слово:
     - С Учителем! Сейчас же свяжите меня с ним.
     Сделав над собой это усилие, академик тут же обмяк и опустился в кресло. Его голова беспомощно легла на сложенные по-ученически руки.
     - Я передам Учителю вашу просьбу.
     - Сейчас же свяжите меня с ним! - не поднимая головы, проговорил Богуславский.
     - Это невозможно, есть определенные часы для связи, и он, если захочет, поговорит с вами.
     Начальник охраны верил в силу Учителя, иначе не служил бы здесь. Он не верил в само учение, но то, что обрюзгший человек в белой накидке способен вершить чудеса, ломая психику людей, он верил, исходя из личного опыта.
     Пустых обещаний начальник охраны не раздавал. Он аккуратно записал в блокнот просьбу академика Богуславского среди прочих вопросов, в числе которых должен был доложить Учителю.
     О том, что при желании старик может навредить исследованиям, начальник охраны догадывался, но считал, что у того не хватит духа на такой подвиг.
     В жизни секты странным образом сочетались традиции концлагеря и монастырской жизни, а также элементы советской колхозной системы.
     Учитель практиковал планерки руководителей подразделений, на которых ставились конкретные задачи, выслушивались пожелания и претензии.
     Проводил он их в небольшом конференц-зале с овальным столом.
     Все сидели на простых стульях и только Учитель восседал во главе стола на подиуме, обложенный, как умирающий, шелковыми подушками с золотой бахромой. Атмосфера на планерках царила, обычно, деловая. О мракобесии, псевдорелигиозном дурмане никто не вспоминал, и если бы ни странная одежда Учителя, ни шелк подушек, ни ароматические курения, всех собравшихся в конференц-зале можно было бы принять за нормальных людей.
     Уже успели обсудить, хватит ли запасов топлива в котельной до потепления, обсудили проблему доставки еще одного трансформатора для подстанции. Поселок расширялся и мощности уже установленного оборудования явно не хватало.
     Проблем с рабочими руками не возникало. Последователи Учителя вербовали не лишь бы кого, обработке подвергались люди исключительно нужных профессий. Отыскать среди них электриков не составляло труда. Пить в секте запрещалось строжайшим образом. Питье Учитель считал одним из смертных грехов, добавив его к существующим семи. Поэтому на совещании о пьянстве ни разу и не вспомнили.
     Когда очередь дошла до начальника охраны микробиологической станции, он был немногословен.
     Открыв блокнот, зачитал все, что скопилось у него от прошлой планерки. Требовалось несколько комплектов сигнализации для оборудования складов, необходимо было привлечь для охраны объектов еще как минимум пятерых охранников. Начальник предлагал оснастить телекамерами не только территорию станции, как это уже было сделано, но и подъезды к ней, чтобы не быть застигнутыми врасплох.
     В последнюю очередь было озвучено требование академика Богуславского.
     - Погоди, - Учитель поднял голову, - все твои проблемы будут решены. А Богуславского привезешь ко мне сегодня же. Но только так, чтобы никто из жителей деревни его не видел, - и Учитель молитвенно сложил руки, давая знать, что планерка окончена.
     Его распоряжения исполнялись всегда чрезвычайно быстро. Не прошло и получаса, как Учителю, отдыхавшему в большой комнате, доложили, что Богуславский доставлен.
     - Приведи его, и оставь нас двоих, - Учитель прикрыл глаза и принялся перебирать в руках каменные четки.
     Он умел производить впечатление на людей своей напускной набожностью. Маленькие блестящие камешки четок постукивая друг о друга, скользили в его толстых пальцах, когда тяжелый занавес отошел и охранник, облаченный в белую накидку, ввел Богуславского. Седой старик держался прямо, охранник же стоял, склонив голову.
     Учитель выдержал паузу, продолжая перебирать камни четок, затем медленно-медленно поднял голову и секунд пятнадцать рассматривал Богуславского, пока тот, не выдержав, не отвел взгляд в сторону. Главный сектант хорошо знал человеческую психику: не нужно много говорить, иначе выдашь собственную глупость, а твое молчание умный человек всегда заполнит своими собственными мыслями. Найдет многозначительность во взгляде, в тривиальном жесте.
     "Да-да, - подумал Учитель, - сейчас ты, гнусный старикашка, лихорадочно проигрываешь в голове мои мысли, рассуждаешь, мол, я подумал о том-то, о том-то. Ты хочешь уверить себя в том, что сможешь навязать мне свою волю, а сам подстраиваешься под мою. Ну что же, хватит с тебя".
     Он махнул пухлой ладонью. Охранник с поклоном исчез.
     - Проходи, садись, - голосом, лишенным всяких эмоций, обратился сектант к Богуславскому.
     Тот осмотрелся. Ни одного стула, ни одного кресла в зале не было и предложение садиться показалось бы ему издевкой, если бы все не было обставлено так серьезно. Сам Учитель полулежал на груде шелковых подушек и следил за реакцией ученого.
     - Мне сказали, ты просил о чем-то? Ну, так садись, расскажи.
     Богуславский подошел к сектанту и с трудом опустился на доски пола - чистые, не покрытые не то что лаком, но даже мастикой. Они пахли смолой и свободой.
     Академик неловко присел, подобрав под себя доги, и упрямо произнес заученную фразу:
     - Мне обещали, что я поговорю с внуком.
     - Даже для меня есть невозможное, - с каменным лицом ответил Учитель. - Он не хочет видеть тебя. Не могу же я пойти против его воли?
     Богуславский горько усмехнулся.
     - Мне обещали от вашего имени...
     - Обещание и исполнение - это не одно и то же. Он не хочет видеть тебя.
     Главарь секты знал, если одну и ту же фразу повторять много раз, она начинает приобретать новые оттенки.
     - Если его отпустят, и я получу подтверждение, что он выехал, то доведу проект до конца.
     - Никто не может распоряжаться чужой волей. Твой внук хочет быть здесь и не хочет видеть тебя.
     Богуславский понял, начни он кричать, в ответ ему будет звучать такой же заунывный голос.
     - Я хочу сам услышать от него об этом.
     - Для этого нужно увидеться, - Богуславскому даже показалось, что ухмылка тронула губы Учителя, - а это невозможно.
     - Я не видел его с того дня, как меня увезли из Москвы.
     - Ты хочешь его увидеть?
     - Да, - сорвалось с губ Богуславского и он тут же сообразил, что продешевил. Роман и не догадывается, что он здесь и не узнает о сути происходящего, ведь сделают так, что они не смогут обменяться и парой фраз.
     - Нет ничего проще, - ответил Учитель и позвонил в колокольчик.
     Богуславский подумал, что его поведут и готов был подняться, но все произошло по-другому.
     - Выведи на экран телевизора все телекамеры, - распорядился Учитель.
     Охранник на коленях подполз к повелителю, принял из его рук пульт и опять на четвереньках подполз к огромному телевизору. И через пару минут на экране появилось изображение. Весь экран напоминал страницу ученической тетрадки в клетку.
     Сюда, в зал, который занимал главарь сектантов, сводилось изображение со всех телекамер, расположенных в поселке и в лаборатории. Разрешающая способность кинескопа была велика и дальнозоркий Богуславский, присмотревшись, увидел и абсолютно незнакомые ему пейзажи, и знакомые по работе лаборатории. Он увидел собственный пустой кабинет, в котором, как помнил, ему не попадалась на глаза телекамера. Теперь-то он знал, где она стоит - в правом верхнем углу над дверью.
     - Да, много всего, - задумчиво произнес Учитель, принимая пульт из рук охранника, который тут же, повинуясь кивку, на четвереньках уполз. - Где-то тут и твой внук.
     Богуславский не удержался и перебрался поближе к телевизору. Каждый квадратик занимал по площади столько, сколько, примерно, занимают четыре спичечных коробка. Он не мог рассмотреть лиц, сколько ни старался, видел лишь фигуры людей, копошащихся на стройках, видел обширные помещения, как жилые, так и производственные.
     - Где? Где? - шептал он, водя рукой по экрану и забывая о том, где находится.
     Его сознание сейчас занимала одна только мысль - скорее увидеть Романа, убедиться, что он жив. Ему и в голову еще не приходило: все, что он видит, могло оказаться всего лишь записью событий прошлых дней, месяцев.
     - Я чувствую, где он, - многозначительно произнес Учитель и количество квадратиков на экране уменьшилось вдвое.
     Исчезли лаборатории, туалеты, подъездные дороги, тут контролировалось все, остались лишь стройки домов, храма, рядом с которым стоял КамАЗ-бетономешалка, и пейзажи деревень сектантов. Учитель лукавил, он с самого начала знал, где находится Роман, ему доложили об этом, но он играл во всемогущество, в сверхъестественную осведомленность. В этом не было особой необходимости, но Учителем двигала привычка.
     - Я знаю, где он, - негромко говорил он, прикрывая глаза.
     - Скорее.
     И вновь изображение на экране укрупнилось.
     Всего лишь восемь квадратов расположились на экране. И тут Богуславский увидел, даже, скорее, почувствовал небольшую фигурку. Роман сидел на кровати в длинном, как самолетный ангар, бараке. Рядом с ним находился кто-то еще.
     - Вот он, вот он! - воскликнул он, поворачиваясь к Учителю.
     - Знаю, - глухо прозвучало в ответ, и изображение увеличилось на весь экран. Но было почти лишено цвета, все-таки в бараке царил полумрак.
     - Приблизить можно? - попросил Богуславский, не отрывая взгляд от экрана.
     - Да.
     И академику показалось, что не изображение приближается к нему, а он сам идет навстречу к внуку. Роман сидел на аккуратно, по-военному застланной кровати, рядом стояла облезшая тумбочка. На краю тумбочки примостилась девушка, которую Богуславский не знал. Они о чем-то беседовали. Роман беззвучно открывал рот, девушка кивала. То ли спорили, то ли просто болтали.
     - Роман... Роман, - рука Богуславского тронула экран и тут же он вздрогнул, получив разряд статического электричества.
     - Видишь, он счастлив, - проговорил Учитель, - ему хорошо. И не нужно мешать.
     И тут в голову академика пришла простая мысль, о которой он не догадывался раньше: вдруг это запись? И он решил не сходить с места, пока главарь секты не разрешит ему свидание с внуком.
     - Ты удовлетворен?
     - Нет, я должен его видеть.
     - Ты видел его.
     - Вы могли показать мне запись.
     - Зачем?
     - Чтобы обмануть?
     - Все равно ты здесь ничего не решаешь.
     И тут Богуславский пошел ва-банк. Он сообразил, что Учитель ни черта не смыслит в микробиологии и может поверить в любой бред, который он сейчас скажет.
     - Петраков обманывает вас.
     Да, Богуславский не ошибся. Непроницаемое до этого лицо Учителя исказила судорога. Раскосые глаза сделались почти круглыми.
     - Ты лжешь!
     - Он не сможет сам довести эксперимент до конца.
     - Не верю.
     - Доказательства? Пожалуйста. Штамм будет получен в срок, но этого еще мало. Нужно получить жизнеспособную колонию, которая не погибнет, очутившись после лабораторных теплиц в неблагоприятных природных условиях.
     - Ты знаешь, как это сделать?
     - Да. А вот Петраков не способен на это.
     Учитель сидел, задумавшись, отполированные камешки мелькали в его пальцах быстрее и быстрее.
     - Хорошо, - шлепая полными влажными губами, проговорил Учитель, - я разрешу тебе увидеться с внуком, чтобы ты убедился, что его жизни ничто не угрожает и он находится здесь абсолютно добровольно. Но смотри, если задумал плохое, поплатишься не ты, поплатится он.
     - Я согласен, - ответил Богуславский, - когда я могу его увидеть?
     - Хоть сейчас. Я устрою встречу.
     И так, как всегда делал знаки людям, слепо верящим в него, Учитель махнул рукой, показывая, чтобы Богуславский вышел. Затем, когда он остался один, то подался вперед и пристально посмотрел на девушку, сидевшую на тумбочке рядом с Романом.
     - Ты счастлив, - пробормотал главарь сектантов, - но счастье твое будет недолгим. Счастье - это грех, непозволительная роскошь на земле. Никто не имеет на него права.
     Богуславского тем временем сопровождали двое охранников в белых балахонах. Они вели его, как водят заключенных. Андрей Петрович шел по улицам сектантской деревни, с ужасом глядя на тот размах, с которым здесь поставлено дело.
     Небольшие свежесрубленные избы тянулись вереницей до самого леса, каркас каменного храма замыкал перспективу улицы. Неподалеку от него, отгороженные от леса колючей проволокой, распластались два невысоких барака, крытые шифером.
     Время было обеденное и работы временно прекрашены. Богуславский смотрел на идиллию, царившую в сектантской деревне, и с ужасом думал о том, что никто из находящихся здесь людей не подозревает об истинной цели всего творившегося.
     Немного было людей, знавших правду и Богуславский являлся одним из немногих, кто собственным умом дошел до истины. ,.
     Теперь, после короткого разговора с главарем секты, он уже не сомневался в том, что оказался прав. Главарь - сумасшедший, но не в общепринятом понимании этого слова, он сумасшедший в том, что вообразил себя способным управлять миром. Да, он, Богуславский, сделал все, что мог, чтобы затормозить работы по выведению жизнеспособного штамма. Он постарался, чтобы вирус был максимально неустойчив, чтобы, оказ