автоматных очередей, пистолетных выстрелов.
   Коротаев пополз к Ибрагиму Аль  Хасану,  которого  плотно  прикрывали
телохранители.
   - Ибрагим, уходить надо!
   - Уходить, говоришь?
   - Да, уходить.
   - Как ты себе это представляешь?
   - Моя машина цела, уйдем на ней.
   Коротаев, Ибрагим Аль Хасан и двое охранников поползли в  сторону.  А
Комбат, у которого почти  не  осталось  патронов,  бросил  три  гранаты,
взорвал еще один КамАЗ и один  джип.  Комбат  матерился,  пока  ему  еще
везло, и ни одна пуля его не зацепила. Он был страшен, весь в  грязи,  в
порванной одежде. С автоматом в  руках  он  залег  за  кучей  кирпича  и
отстреливался одиночными выстрелами.
   Порубов дал ему возможность вырваться из окружения, выбраться  из-под
стены и опять подобраться к складу.
   Двое  бандитов,  вооруженных  пистолетами,  не  заметили  приближения
врага.
   Комбат одной короткой очередью уложил обоих, взял  у  одного  из  них
пистолет, сунул за брючный ремень.
   - Посмотрим, кто кого. Это вам не между  собой  разборки  устраивать,
меня вы так просто не возьмете!
   Коротаев подобрался к своей машине, сел за руль. Один  из  охранников
сел рядом с ним, а Ибрагим с другим оказались на заднем сиденье.
   - Ну, давай! Давай! - бормотал Ибрагим Аль  Хасан  то  по-русски,  то
по-арабски.
   Коротаев повернул ключ в замке зажигания. "Жигули" завелись.
   - Теперь вперед!
   "Жигули" рванули с  места,  объезжая  два  пылающих  КамАЗа.  Бандиты
метались по территории, стреляя наугад, где  их  враг  -  они  не  могли
понять.
   Мишаня Порубов увидел "жигули" в тот момент, когда  они  вырулили  на
территорию.
   - Уйдут, суки! - бормотал он, сбрасывая С плеча гранатомет.
   Он услышал крик Комбата:
   - Мишаня, Мишаня, не дай им уйти!
   - Сейчас, сейчас, Комбат... Держись! Не уйдут, от меня не уйдут!
   Порубов опустился на колено, устроил гранатомет на плече и  выстрелил
вдогонку  "жигулям".  Граната  взорвалась  метрах  в  пяти  от   машины.
Полыхнуло пламя, раздался грохот взрыва.  "Жигули"  вильнули  в  строну,
Коротаев  и  все,  кто  был  в  автомобиле,  втянули  головы  в   плечи,
пригнулись. Мотор на мгновение заглох.
   Порубов отбросил гранатомет. Коротаев подергал ключи, "жигули"  снова
завелись.
   - Не дайте ему выстрелить! - кричал Коротаев.
   Один из охранников принялся палить в Порубова из  пистолета.  Порубов
упал,  прокатился  несколько  метров,  затем  снял  с  плеча   последний
гранатомет и подумал: "Только бы не промахнутся!"
   Он стрелял вслед, целясь  в  уходящие  "жигули".  Выстрел,  толчок  в
плечо.
   Порубов  качнулся.  Граната  разорвалась  совсем  рядом  от   машины.
"Жигули" слетели в кювет и завалились на бок.
   Ибрагим был ранен, а охранник, который  сидел  на  заднем  сиденье  -
мертв.
   Не пострадал только Коротаев и бандит на переднем сиденье.
   - Портфель... портфель, - Ибрагим разжал пальцы.  Охранник  вырвал  у
него чемодан с-деньгами.
   Ни Коротаев, ни охранник не знали, что этот чемодан  полон  фальшивых
долларов.
   - Коротаев... - бормотал Аль Хасан, - меня забери. Возьми  меня...  я
тебе денег дам, очень много денег...
   Но Коротаев его уже не слышал.
   Пока Мишаня добежал до опрокинутых "жигулей", Коротаева  и  охранника
там уже не оказалось. Мишаня увидел, как  беглецы  мелькнули  в  кустах.
Вскинув автомат, он пустил им вслед длинную очередь,  стрелял,  пока  не
кончились патроны.
   С раздробленным плечом, залитый кровью, Ибрагим Аль  Хасан  стонал  в
опрокинутом автомобиле. Мишаня  Порубов  выволок  раненого  иорданца  из
машины.
   - Телефон! Где телефон? - кричал он, тряся иорданца.
   Тот  скрипел  зубами,  стонал,  что-то  бормотал  по-арабски.  Мишаня
запустил  руку  во  внутренний  карман  пиджака  иорданца.  Он   вытащил
перепачканный кровью телефон, перезарядил рожок  автомата  и  побежал  к
овощебазе, где слышались редкие выстрелы и стоны раненых.
   Охранники из местных, те, что остались в живых, бросились бежать  кто
куда.
   Участковый  милиционер  Иван  Дмитриевич  Коновалов  услышал  пальбу,
слишком уж громкой она была. Его дом находился  в  трех  километра-х  от
овощебазы. Он позвонил в  милицию  Старокузнецка,  объяснился  как  мог,
вскочил на свой мотоцикл с коляской, нахлобучил  фуражку  и  помчался  к
овощебазе.
   Он прибыл туда, что называется, к шапочному разбору. С опозданием  на
несколько минут приехала и милиция из города. Девять человек было убито,
шестеро ранены,  остальные  разбежались.  Комбат  и  Мишаня  Порубов,  в
изодранной одежде, чумазые как  черти,  обвешанные  оружием,  ходили  по
территории.
   Комбат кричал в трубку сотового телефона:
   - Полковник, ты меня слышишь? Это я, Рублев!
   - Слышу тебя, Борис Иванович. Куда ты пропал, я  тебя  нигде  не  мог
найти.
   - Я возле Старокузнецка.
   - Сколько километров от Москвы? - спросил Комбат у участкового.
   - До чего?
   - От овощебазы до Старокузнецка.
   - Шесть, шесть километров от Старокузнецка, поворот на дорогу.  Мы  с
Мишаней нашли склад и не дали им уйти, не дали!
   - Иорданец? Здесь Аль Хасан, у нас. Сунду-кова бери, полковник!
   Полковник, слышишь? Слышишь, Леонид Васильевич, Сундукова задержи.
   - А Толстошеева кто-то уже взорвал, его не  ищи.  Я  сам  это  видел.
Леонид Васильевич, Толстошеева не ищи.
   - Знаю я уже про автосервис. Кто там главный, дай ему трубку.
   Комбат передал трубку майору милиции,  сам  же  устало  опустился  на
землю, положил на колени автомат.
   Мишаня Порубов стоял рядом с Рублевым.
   - Дай сигарету, - обратился он к участковому. Участковый  вытащил  из
пачки папиросу "Бе-ломор", подал Порубову.
   - Раскури, руки дрожат.
   Участковый раскурил папиросу и передал Мишане. Тот трижды  затянулся,
передал папиросу Комбату. Они смотрели друг на друга.
   Комбат улыбнулся. Порубов тоже.
   - Не надеялся я, что мы их, Борис Иванович, одолеем. Но со  мной  был
ты.
   Как когда-то. Ты верил, что выстоим, а я за тобой шел.
   - И я не верил, что  победим,  думал,  последний  мой  бой  наступил.
Хорошо, что мы  друг  другу  в  этом  не  признались.  Да,  Мишаня,  все
закончилось, слава богу. Блин, а оружия здесь!
   - Целых три вагона!  Стольких  людей  мы  с  тобой,  Борис  Иванович,
спасли.
   - Спасли, Мишаня, спасли.
   Майор милиции подал окровавленную трубку сотового  телефона  Комбату.
Тот защелкнул крышку и бросил телефон на землю.
   - Полковник Бахрушин просил вам передать, что ваш  друг  Подберезский
пришел в себя - врачи сказали, что он выживет.
   - Иначе и быть не могло, - усмехнулся Комбат, - я же ему  приказал  -
выжить любой ценой. А Андрюха приказ командира выполнит, чего бы ему это
ни стоило.



   Андрей ВОРОНИН и Максим ГАРИН 
   КОМБАТ 
 
 
   ONLINE БИБЛИОТЕКА tp://www.bestlibrary.ru 
 
Анонс 
 
    Он  немногословен,  но  если  пообещает,  то   непременно   выполнит
обещанное, таков Комбат, ведь это не просто кличка главного героя Бориса
Рублева, это прозвище, которое он заслужил. Он  бывший  майор,  командир
десантно-штурмового батальона, держался в армии до конца, и многоточие в
его военной карьере поставила последняя  война.  Комбат  понял,  что  не
сможет убивать тех, с кем ему приходилось служить во времена  Союза.  Он
подает в отставку и возвращается в Москву.
   Жизнь за то время, которое он провел на войне,  в  "горячих  точках",
изменилась до неузнаваемости. Его бывшие друзья,  подчиненные  -  теперь
кто бизнесмен, кто чиновник, кто банкир.
   А он сам? Нужен ли сегодня честный офицер, солдат?  Пока  идет  дележ
денег, мирских благ, о нем не вспоминают, но когда  случается  беда,  от
которой не откупишься. Комбат сам приходит на помощь, ведь он - один  из
немногих, кто еще не забыл смысл слов: дружба, честь, Родина.
 
Глава 1 
 
   Широкоплечий мужчина в просторной потертой куртке  неуклюже  выбрался
из такси.
   - Спасибо тебе, что подкинул, - обратился  он  к  молодому  таксисту,
протягивая небрежно сложенные деньги - несколько помятых купюр, точно по
счетчику.
   - Пожалуйста, - сказал таксист, тут же поворачивая  ключ  и  запуская
двигатель.
   Желтая машина помчалось по  улице,  а  мужчина  еще  некоторое  время
стоял, оглядываясь по сторонам, словно бы не узнавая улицу и  дом,  куда
его привез такой разговорчивый сначала  и  такой  немногословный,  когда
получил деньги, водитель.
   Борис Рублев все еще не мог привыкнуть  к  тому,  что  он  наконец-то
вернулся в Москву, что он наконец дома  и  теперь  ему  никуда  не  надо
спешить, не надо выполнять ничьи приказы, ни с кем  не  придется  делить
командирскую власть, а можно жить  так,  как  захочется.  Он  расстегнул
кнопку на рукаве своей кожанки и  долго  смотрел  на  циферблат  крупных
командирских часов, они смотрелись миниатюрными на мощном запястье левой
руки. Фосфоресцирующие стрелки показывали, что  уже  наступила  четверть
первого ночи.
   В домах  еще  кое-где  светились  окна.  Там,  в  тепле,  шла  жизнь.
Наверное, кто-то пил чай, кто-то смотрел телевизор. В общем,  люди  жили
так,  как  им  хотелось,  во  всяком  случае,  если  что  у  них  и   не
складывалось, то исключительно по их же вине. А  вот  его  жизнь,  жизнь
Бориса Ивановича Рублева, после того, как его рапорт был удовлетворен  и
он получил отставку, казалось ему, потеряла смысл. Даже не сам смысл,  а
так случилось, что человек шел, шел, временами бежал, спешил, спотыкаясь
по  накатанной  другими  колее,  а  сейчас  вдруг,  словно   поезд   или
сумасшедший  трамвай,  соскочил  с  рельсов  и  не  знает,  куда  дальше
двигаться. Мало того, что не знает, но еще и  не  может.  Ведь  провода,
питавшие его энергией, оборвались.
   - Да, время  позднее,  -  пробурчал  Борис  Рублев,  приподнял  ворот
куртки, запрокинул голову, взглянул в темное ночное небо, из которого на
него сыпал холодный, однообразный, надоедливый дождь. - Ну и  погода!  -
сказал сам себе мужчина и потер небритую щеку. - В такую погоду  хороший
хозяин собаку во двор не выгонит!
   Улыбка  появилась  на  его  лице.   Улыбка   эта   казалась   немного
растерянной, такой, какая бывает на лицах, выброшенных из жизни людей. А
затем мужчина посмотрел на окна своей двухкомнатной квартиры.  Два  окна
выходили на улицу. Они оба были темны.
   "Ну естественно, откуда в квартире  быть  свету?  Там  же  никого,  я
один".
   - Ладно, ладно, - проговорил он.
   В последнее время Рублев любил разговаривать сам  с  собой.  Он  даже
иногда ловил себя на этом и тут же запрещал себе такие разговоры.
   "Наверное, я стал старым, ведь такого я за собой  никогда  раньше  не
замечал. А поговорить было о чем... И только сейчас, после двадцати  лет
службы в армии, я начал задавать себе  вопросы,  начал  общаться  сам  с
собой. Да, это наверное, старость... Она  же  измеряется  не  годами,  а
состоянием души, мозга..."
   Но старым этого сильного, широкоплечего мужчину  мог  назвать  только
сумасшедший. Майор  Рублев,  командир  десантно-штурмового  батальона  в
отставке, человек, награжденный тремя  орденами,  солдат  с  неукротимым
нравом, был еще настолько силен и крепок, что мог дать  вперед  двадцать
очков форы любому молодому - и выиграть.
   Ночь в одиночестве и завтра бесцельный день.., и послезавтра..', если
только ничего не случится. Но  что  может  случиться  в  жизни,  которая
позаботилась расписать наперед не только года, но и столетия!
   К  такому  образу  жизни  майор  Рублев  не  привык  и  привыкать  не
собирался.
   "Ну, ничего, ничего, - успокаивал он  сам  себя,  -  пройдет  немного
времени, все образуется, все станет на свои места. Жизнь войдет  в  свою
колею, так же, как патрон входит в патронник".
   Это сравнение ему понравилось. Он вытащил из кармана пачку сигарет  и
только сейчас заметил, что в пачке осталось всего лишь две штуки.
   "Это плохо, - поморщился Борис  Рублев,.  -  очень  плохо.  Ночью  же
непременно захочется курить. Но ничего страшного, повсюду у меня  полные
пепельницы окурков. И если  уж  станет  невмоготу,  до  утра  как-нибудь
перебьюсь. Не впервой. Выпотрошу несколько окурков, скручу самокрутку. А
комплексы для интеллигентных.
   Главное не форма, а суть".
   Он вытряхнул из пачки сигарету, зажал  в  неплотно  сведенный  кулак,
оставив на дожде только фильтр и прикурил на ветру, истратив  лишь  одну
спичку. Зажигалки майор Рублев не  любил  и  всегда  пользовался  только
спичками.
   "Вот и хорошо, - он жадно затянулся, любуясь огоньком сигареты, ровно
тлевшем в кулаке. Но что "хорошо" - он  сам  не  знал.  -  Ладно,  пойду
домой".
   В кармане куртки лежала связка ключей, половина из которых уже  стала
ненужным металлоломом, ими можно было открыть только двери  прошлого,  а
никак не будущего. Из них всего два на сегодняшний момент имели в  жизни
Рублева хоть какое-то значение. Один  ключ  открывал  дверь  в  общий  с
соседями коридор, а второй - замок его квартиры, в которой почти  ничего
не было. Точнее, вещи были, но большей частью старое, ненужное  барахло,
давным-давно приобретшее такой вид, что  даже  никакая  комиссионка  или
благотворительный фонд эти вещи не приняли бы. Но это ничуть не  смущало
майора Рублева. Он знал, пройдет время и появится  в  его  двухкомнатной
квартире нормальная мебель и будет он жить так, как  живут  сейчас  все.
Нет, так как  живут  все,  он  никогда  не  будет.  Ведь  он  не  первый
попавшийся  человек  из  толпы,  и  никогда  он,  Борис  Рублев,  комбат
десантно-штурмового батальона, не сможет жить так, как  живут  все,  как
живут жители его огромного дома. Так не было и так не будет.
   Рублев,  никуда  не  спеша,  побрел  к  подъезду,  жадно  затягиваясь
табачным дымом и бормоча себе под  нос  ругательства  -  на  надоедливый
нескончаемый дождь, на пронзительный, свистящий ветер:
   - Только снега мне еще не хватало из всех радостей жизни!
   Он добрел до подъезда, дверь со скрипом отворилась, и на  него  сразу
же дохнуло теплом, подгоревшей картошкой и еще черт знает чем -  словом,
человеческим жильем. А запах человеческого  жилья  соткан  из  тысяч,  а
может,   и   миллионов   всевозможных   ароматов,    порой    невыносимо
омерзительных, от  которых  хочется  хотя  бы  отвернуться  и  задержать
дыхание, пока не доберешься до своей квартиры или сильно  зажать  ноздри
пальцами.
   Квартира Бориса Рублева располагалась на  шестом  этаже.  Лифт  из-за
позднего времени уже не работал, но это ничуть не расстроило  отставного
майора. В гулком подъезде слышались бряканье гитары, приправленные матом
пьяные разговоры, визг, хохот, запах сладковатого дыма.
   "Опять молодежь ночами не спит, гуляет", - безо всякой злости подумал
отставной майор, не спеша  поднимаясь  по  ступенькам.  Стоило  докурить
предпоследнюю сигарету с удовольствием, без спешки.
   Где-то на третьем этаже горела  одна  единственная  лампочка,  но  ее
тусклый свет почти не проникал на площадку  второго,  где  расположилась
молодежь - человек шесть, сидевших на подоконнике и  на  ступеньках.  Он
подошел к ним, но никто из  сидящих  на  ступеньках  даже  не  соизволил
подняться, не соизволил подвинуться, чтобы пропустить законного жильца к
его квартире.
   - Что это, молодежь, вы так неуважительны  ко  мне,  а?  -  негромко,
сипловатым баском спросил Борис.
   Лицо его оставалось непроницаемо спокойным.
   - А тебе чего надо?
   - Да я домой иду.
   - Ну и иди, - послышалось снизу.
   Отставной майор посмотрел на парня, сидевшего у его ног с сигаретой в
руке.
   - Задницу от ступеньки оторви.
   - Пошел ты!
   - Слушай, свали отсюда, - сказал Рублев негромко, но абсолютно четко.
   - Чего? Чего? - почти просвистел парень, тискавший девицу на  широком
подоконнике.
   Дальше Борис говорить не  стал.  Он  опустился,  приподнял  за  плечи
семнадцатилетнего парня, сидевшего у его ног, приподнял легко - так, как
крестьянин поднимает полмешка картошки.
   Парень  явно  не  ожидал  подобного,  и  у  него   от   неожиданности
перехватило дыхание. Он что-то хотел выкрикнуть,  выругаться  матом,  но
вместо  этого  из  горла  вырвалось  лишь  сипение,  похожее  на   звук,
издаваемый пробитым колесом.
   - Тебе мама в детстве  говорила,  уступай  дорогу  старшему,  значит,
уступай, - бормотал Борис Рублев,  делая  шаг  вперед  сразу  через  две
ступеньки, ему так не хотелось связываться с наглыми недоростками.
   - Эй, стой, козел! - раздалось у него за спиной.
   Борис  остановился.   На   фоне   подъездного   окна   вырос   силуэт
широкоплечего парня. С  такими  плечами  невозможно  не  верить  в  свою
непобедимость.
   - Ты на меня, что ли, так сказал?
   - На тебя, козел.
   - За козла ответить придется  или  извиниться.  Думаю,  ты  ошибся  в
темноте.
   - Посмотрим, кто еще отвечать сможет.
   - Пожалеешь.
   - Себя пожалей.
   Парень судорожно извлек из кармана куртки кастет.  Борис  уловил  это
движение, но остался стоять спокойно, ожидая, что же произойдет дальше.
   - Козел, ты что здесь ходишь? - повторил  парень,  выбрасывая  вперед
правую руку с тяжелым свинцовым кастетом.  Он  был  уверен  в  том,  что
собьет своего противника с ног с первого удара.
   Но рука, вытянувшись во всю длину,  замерла  в  воздухе  буквально  в
каких-то двух - трех сантиметрах от подбородка Бориса Рублева.
   Он перехватил парню запястье.
   - Слушай, может ты извинишься?  -  сжимая  своими  пальцами  запястье
руки,  словно  тиски  сжали  заготовку,  спокойно  и  уверенно  произнес
отставной майор. - А не то, жалко ж тебя!
   - Отпусти  руку,  козел!  Отпусти!  -  просипел  парень  и  попытался
дернуться.
   Но комбат сжимал запястье парня все сильнее и сильнее. От  сильнейшей
боли тот взвизгнул  и  принялся  медленно  оседать,  все  еще  судорожно
пытаясь вырвать свою руку с кастетом.
   - Так может, все-таки извинишься? Я  не  люблю,  когда  со  мной  так
разговаривают.
   - Аааа! Козел!
   - Подумай.
   - На хрен!
   - Сам ты козел.
   Может быть, комбату и не стоило все это затевать, не  стоило  поучать
молодежь и тогда все обошлось бы относительно тихо и  мирно,  оставив  в
душе лишь противный, неприятный осадок, которому и продержаться-то -  не
дольше утра, не дольше первой утренней чашки чая. Но не таким  человеком
был Борис Рублев. Он даже старшим  по  званию  и  старшим  по  должности
никогда не спускал вольного обращения с  собой,  он  просто  не  терпел,
когда им помыкали и считали его дерьмом, а не настоящим мужчиной.
   Тот, которого комбат  убрал  со  ступенек,  закричал  и  бросился  на
Рублева, ударив его головой в живот. Комбату пришлось отпустить запястье
длинноволосого. И тут сверху загрохотали башмаки, и  на  Бориса  Рублева
свалились еще четверо здоровенных парней, сидевших на площадке  третьего
этажа. Они слышали весь разговор и выжидали, чем все кончится, собираясь
вмешаться лишь в критический момент. И, по их мнению, критический момент
наступил.
   Их вмешательство было необходимо.
   Бориса Рублева сбили с ног. Драться на тесной лестничной площадке,  в
полумраке, на заплеванных каменных ступенях  было  крайне  неудобно.  Но
ничего не оставалось, у комбата выбора  не  было.  Рявкнув  так,  словно
перед ним был настоящий противник, с которым он обязан потягаться  силой
по-настоящему, и принял бой с количественно превосходящим соперником.
   Он заламывал руки, перебрасывал  парней  через  себя,  выкручивал  им
запястья, наносил удары руками и ногами, сам уворачивался от  ударов.  А
когда увернуться не удавалось, он просто не  чувствовал  боли,  войдя  в
раж. Так уже случалось не раз - в настоящем бою, когда некогда думать  о
ранах, если еще можешь стоять на ногах.
   А парни словно озверели. Ведь как так, какой-то один мужик в потертой
куртке, а их шестеро здоровых лбов, и он им  грубит,  не  покоряется  их
воле! Ничего не остается, как проучить нахала и показать ему его  место,
заставить умыться кровью, заставить лизать ботинки.  Но  парни  явно  не
рассчит