Хо, - поддержал его Подберезский и тихонечко добавил:
     - Гляди, Иваныч, как бы штаны не лопнули.
     - За своими следи, - проворчал Комбат и скомандовал:
     - Взяли!
     Со стороны могло показаться, что они навесили тяжелую створку на вбитые в огромные дубовые столбы ржавые крюки легко, словно играючи, и только Подберезский слышал, как Борис Иванович пробормотал себе под нос:
     - Да, старость - не радость.
     - Ха, - ответил на это Подберезский.
     - Хо, - вторил Комбат. - Какой дурак придумал делать ворота с двумя створками? - добавил он, немного подумав.
     Под неискренние причитания тетки Марьяны они навесили вторую створку ворот и на пробу закрыли их. Конструкция "фурычила" вполне исправно, и даже привинченная неопытным в такого рода делах Подберезским щеколда функционировала как надо.
     - Вот это мужики, - скрестив на животе под передником руки, сказала тетка Марьяна. - Любо-дорого глянуть. С вечера гуляют, да так, что ворота в щепки, а утром ни свет ни заря у них уж новые готовы - чтобы, значит, к вечеру было чего ломать...
     Подберезский фыркнул, а Комбат пристыженно полез пятерней в затылок.
     - Мы же не нарочно, - покаянно сказал он.
     - А я разве что говорю? - ответила тетка Марьяна. - Я говорю, любо-дорого глянуть. Теперь таких мужиков небось и не делают. Эх, мне бы годков тридцать долой...
     - Так уж и тридцать, - хищно растопырив усы, промурлыкал Борис Иванович.
     Тетка Марьяна засмущалась и махнула на него рукой.
     - Завтракать идите, работники, - позвала она. - Стынет все.
     Было начало девятого утра, и упорно карабкавшееся в зенит солнце припекало все ощутимее. Они поплескались у кадки с дождевой водой, смывая с себя трудовой пот, и вошли в прохладные сени. Из кухни тянуло такими запахами, что давно привыкшие к холостяцкой кухне желудки квартирантов тетки Марьяны принялись выводить длинные рулады, которые были слышны даже во дворе.
     - М-м-м-м, - сказал Борис Иванович. - М-м-мм! Ну, Марьяна Егоровна, ну, искусница!
     - Василиса Премудрая, - поддакнул Подберезский, плотоядно облизываясь.
     - Да нуте вас, - отмахнулась тетка Марьяна. - С четырех утра работавши, небось и лошадиному мослу будешь рад.
     - Ну вот, - спустя минуту сказал Комбат, сноровисто орудуя вилкой, - а ты говоришь, гостиница.
     - Ммм-угу, - с набитым ртом отозвался Подберезский, усиленно кивая головой. Он проглотил кусок и добавил:
     - Не было бы счастья, да несчастье помогло.
     - И то верно, - сказала тетка Марьяна. Она сидела напротив и, подперев щеку кулаком, смотрела, как едят мужчины. - И мне с вами веселее. Не пойму я чего-то, - продолжала она с простодушной хитринкой, - вы бандиты или как? Вроде ладные мужики, справные, мастеровые, а ездите на этой.., на "чипе".
     - На джипе, - рассеянно поправил Подберезский. - Джип, Егоровна, просто очень хорошая машина. Ты подумай, что было бы, если бы я таким манером к тебе в ворота на "Жигулях" въехал. Ни машины, ни ворот, ни квартирантов...
     - Врешь, - заметил Комбат. - Ворота бы остались.
     - Вот разве что... Так что, Марьяна Егоровна, на джипах не только бандиты ездят.
     - Вон как... - с непонятной интонацией протянула хозяйка. - Так они подешевели, что ли, джипы эти ваши?
     Подберезский поперхнулся и опустил глаза, чтобы не видеть застиранного до полной ветхости платья тетки Марьяны.
     - Нет, - сказал он, - не подешевели. Только я, Егоровна, все равно не вор. Правда. Да вот хоть у Иваныча спросите...
     - Не вор, и ладно, - закрыла тему тетка Марьяна. - Да я и сама вижу, чего мне еще кого-то спрашивать. А вы кто же будете, - с заново разгоревшимся любопытством спросила она, - отец с сыном или просто знакомые?
     - Воевали вместе, - ответил Андрей. - Иваныч батальоном командовал, а я под его началом от рядового салажонка до сержанта дослужился. Если бы не он, от меня бы уже только оградка осталась...
     - А где воевали-то? Или секрет?
     - В Афганистане, - коротко ответил Подберезский и уткнулся в тарелку, закрывая тему.
     Но тетке Марьяне, оказывается, еще было что сказать.
     - Сын у меня там остался, - негромко проговорила она. - Не попался ему, видать, такой командир, как твой Иванович.
     Мужчины разом положили вилки. Подберезский перестал жевать.
     - Вечная память, - помолчав, сказал Комбат.
     - А сюда зачем пожаловали? - прерывая неловкую паузу, спросила тетка Марьяна. Подберезский посмотрел на нее с некоторой опаской, но глаза тетки Марьяны были сухими - видимо, она уже выплакала все, что могла, и смирилась с потерей.
     - По делам, - сказал Андрей. - Да еще друг у нас здесь. Хотели его навестить, да вот не вышло...
     - Что так?
     Подберезский переглянулся с Комбатом. Борис Иванович едва заметно пожал плечами, предоставляя ему право выбора.
     - Пропал он, Марьяна Егоровна, - после недолгой паузы сказал Подберезский. - Нет его, и квартира опечатана.
     - Кстати, - сказал Комбат, глядя на часы, - не пора ли нам?..
     - Не в милицию, часом? - осведомилась тетка Марьяна.
     - В нее, родимую.
     - Пустое, - уверенно сказала хозяйка. - У нас в городе народу пропало, страшно сказать сколько.
     И ни одного не нашли. Ни живого, ни мертвого. Вон, у Степановны полгода как зять пропал, а милиция только руками разводит.
     - Гм, - сказал Борис Иванович. - Ну, все равно.
     Попытка - не пытка, спрос - не беда.
     - За спрос не бьют в нос, - блеснул эрудицией Подберезский.
     - Это уж где как, - немного остудила его пыл тетка Марьяна. - У нас, сказывают, бывает и по-другому.
     - Да, - медленно кивнул Борис Иванович, - это мы заметили. Только до наших с Андрюхой носов еще дотянуться надо.
     В райотделе царило деловитое утреннее оживление, которому оставалось всего ничего, чтобы превратиться в настоящую суету. Вежливый Подберезский осведомился у сменившегося дежурного, на месте ли старший лейтенант Чудаков ("Мудаков", - отвернувшись в сторону, проворчал Комбат). Получив в ответ туманное "вроде бы", он рассыпался в благодарностях и вместе с Борисом Ивановичем устремился к лестнице.
     На лестнице со страшной силой пахло табачным дымом, между этажами кучковались, усиленно загрязняя и без того густую, как гороховый суп, атмосферу, сотрудники в погонах и без. По коридору второго этажа сновали взад и вперед озабоченные люди с картонными папками, где-то неровно, с мучительными паузами стучала пишущая машинка, на которой кто-то упражнялся двумя пальцами, за одной из обитых темно-синим дерматином дверей слезливо орали, не то признаваясь в каких-то тяжких преступлениях, не то, наоборот, отрицая свою вину. Вдоль стен стояли деревянные кресла с откидными сиденьями, связанные продольными рейками по четыре, как в кинотеатре.
     На некоторых креслах сидели изнывающие от казенной скуки, бледные от тревожных предчувствий свидетели и потерпевшие, многие из которых выглядели как самые настоящие головорезы с тридцатилетним стажем отсидок. Здесь тошнотворно воняло лизолом, и откуда-то из дальнего конца коридора доносились громыхание жестяного ведра, мокрые шлепки и шарканье - там мыли пол.
     Сохраняя каменное выражение лица, Комбат прошагал по коридору и остановился перед дверью одиннадцатого кабинета. Под этой дверью тоже сидели две бледные личности с мятыми, словно отлежанными, физиономиями.
     Внутри, судя по доносившимся оттуда звукам, разговаривали по телефону.
     - Что? - говорил молодой веселый голос. - Да ну, ерунда какая... Как там наша киска? Еще не остыла? Хочет? - Голос сально хохотнул. - Я тоже... Да, конечно...
     Не знаю... Попробую выбраться в обед, но ты же знаешь, какой тут дурдом... Да, работы выше крыши...
     Комбат шевельнул усами и толкнул дверь. Они вошли в узкий, очень светлый кабинет, где под расположенным напротив двери широким окном стоял заваленный бумагами письменный стол, а в углу приткнулся несгораемый шкаф, на котором среди картонных папок шатко балансировала пишущая машинка "Москва" в красно-белом корпусе. На подоконнике сидел веселый молодой человек С беспокойным бегающим взглядом, на шее которого поблескивала золотая цепочка. Молодой человек курил и разговаривал по телефону. Увидев вошедших, он сделал сердитое лицо и буркнул:
     - Подождите.
     - Спасибо, - вежливо сказал Комбат и уселся на стоявший у стены стул. Подберезский широко улыбнулся и последовал его примеру.
     Хозяин кабинета, казалось, был слегка озадачен.
     - В коридоре, - сказал он. - В коридоре подождите. Видите, я занят.
     - Видим, - сказал Борис Иванович, не делая попытки встать.
     Молодой человек вздохнул, вынул изо рта сигарету и сказал в трубку официальным тоном:
     - Я вам перезвоню попозже.
     Подберезский позволил себе незаметно улыбнуться краешком губ, но прямолинейный Комбат свел все его дипломатические усилия на нет, осведомившись:
     - А киска не остынет?
     Молодой человек сделал вид, что не расслышал. Он сполз с подоконника и переместился за стол. Придвинув к себе бланк протокола, он снял колпачок с одноразовой шариковой ручки, скучающим взглядом посмотрел на Бориса Ивановича и спросил:
     - Побои сняли?
     - Чего? - растерялся Комбат.
     - У вас лоб разбит, - пояснил молодой человек.
     - Тьфу ты, - сказал Борис Иванович.
     Подберезский решил, что настало время вмешаться в их "содержательную" беседу.
     - Видите ли, - сказал он, - мы совсем по другому вопросу. Вы Чудаков?
     - Предположим, - осторожно сказал молодой человек и сел ровнее.
     Борис Иванович приподнял левую бровь. Старший лейтенант Чудаков не понравился ему с первого взгляда.
     - Мы хотели бы узнать, как продвигается следствие по делу Бакланова, - продолжал Подберезский.
     - По чьему делу? Ах, Бакланов! Да нет никакого дела Бакланова. Не возбуждалось, так сказать.
     - Странно, - сказал Комбат, - Бакланова нет, дела нет, а печать на двери есть. Вам самому это не кажется странным?
     - Нет, не кажется, - ответил старший лейтенант. - Вы, собственно, кто такие? - вскинулся он, но тут же и махнул рукой. - Впрочем, какая разница... Печать на дверях для того, чтобы в квартиру вашего Бакланова никто не залез, потому что он так рвал оттуда когти, что даже дверь не запер.
     - Что же это он так? - поинтересовался Комбат, сохраняя непроницаемое выражение лица.
     - Да вот так... Нет, граждане, вы как хотите, а документики все-таки придется предъявить. Что-то вы мне не очень нравитесь.
     - Взаимно, - с широкой улыбкой сказал Подберезский, подавая старшему лейтенанту свой паспорт.
     - А я не девка, чтобы нравиться, - проворчал Комбат, выуживая свои документы из заднего кармана джинсов.
     Чудаков бегло просмотрел паспорта и сделал какие-то пометки на листке перекидного календаря.
     Комбат не обратил на это внимания, а скептичный Подберезский решил, что старлей попросту набивает себе цену. Как выяснилось впоследствии, оба ошибались.
     - Ну-с, - возвращая паспорта, скучающим тоном сказал Чудаков, - с вашим Баклановым получилась преглупейшая история. Пил он у себя дома с одним... гм.., гражданином. Пили по-черному, водярой запаслись впрок. Гражданин пил из стакана, а Бакланов, судя по всему, прямо из горла...
     - Странно, - снова сказал Комбат.
     - А что тут странного? На вкус и цвет, как говорится... В общем, покатили они три бутылки, и гражданину, который был у Бакланова в гостях, сделалось нехорошо. Да так нехорошо, что.., ну, в общем, гражданин начал ласты клеить. Ваш Бакланов, не будь дурак, позвонил в "скорую" и дал тягу. Вот и весь сказ. Гражданин в морге, Бакланов в бегах. Успокоится - вернется. Еще чем-нибудь я вам могу быть полезен?
     - Значит, следствию все ясно? - спросил Комбат.
     - Иваныч, Иваныч, - мягко сказал Подберезский, вставая и беря его за локоть. - Пошли, нам пора.
     Хватит отнимать у товарища старшего лейтенанта рабочее время.
     - Ну что вы, - закуривая новую сигарету и глядя в потолок, сказал Чудаков. - Это моя работа.
     - Моя милиция меня бережет, - с полувопросительной интонацией сказал Борис Иванович.
     - Вот именно, - ответил Чудаков и положил ладонь на трубку телефона.
     Подберезский стащил Комбата со стула и напористо поволок к выходу, как муравей дохлую гусеницу.
     - Привет киске, - на прощание сказал Борис Иванович.
     Он снова ошибся. Когда за ним закрылась дверь, Чудаков выждал несколько секунд, снял трубку и по памяти набрал номер.
     - Манохина, - приказным тоном сказал он в микрофон. Через несколько секунд ему ответили. - Василий Андреич, - уже другим голосом заговорил Чудаков, - тут какой-то винегрет намечается... Нет-нет, с этим все в порядке. Это.., знаете, это опять Бакланов.
     Да, похоже, что серьезно. Да. Через полчаса буду.
     Он положил трубку, с лязгом распахнул дверцу сейфа, вынул оттуда пистолет в наплечной кобуре, продел руки в ремни, поморщившись, набросил сверху легкую матерчатую безрукавку, запер сейф и покинул кабинет, не удостоив вниманием двоих свидетелей, терпеливо дожидавшихся его под дверью. На стоянке перед райотделом он сел за руль своей желтой "шестерки", нацепил на нос солнцезащитные очки, закурил очередную сигарету, включил на всю катушку магнитофон, запустил двигатель и вырулил со стоянки.
     Подъехав к перекрестку, он остановился, дожидаясь зеленого сигнала светофора, и с удовольствием проводил глазами одетую в просторный белый костюм привлекательную молодую женщину с короткой стрижкой. Он даже хотел ей посигналить, но вспомнил, что торопится, и воздержался.
     Потом на светофоре загорелся желтый, и, включая первую передачу, Чудаков заметил, что привлекшая его внимание красотка свернула направо, к райотделу. "Повезло кому-то", - подумал он и тронул машину.

***

     Воздух в городе был до предела насыщен влагой, как в тропиках. Над тротуарами и крышами припаркованных на солнцепеке автомобилей уже появилось дрожащее марево, хотя до полудня оставалось еще добрых два часа. Солнце неумолимо карабкалось вверх по выгоревшему почти добела, как старые джинсы, небу. Раскочегаривая свою топку, воздух был совершенно неподвижен, и не оставалось никаких сомнений в том, что этот день, как и предыдущий, будет более всего похож на чертово пекло.
     Манохин не носил на себе ни грамма лишнего жира, так что от жары он страдал меньше, чем многие из соотечественников, но все равно не видел в этой вонючей парной бане, от которой негде было спрятаться, ничего хорошего. Хуже всего приходилось, когда машина останавливалась перед светофорами. Поток встречного воздуха иссякал, и остервенелое солнце немедленно принималось жечь кожу сквозь ветровое стекло, раскаляя автомобиль до немыслимой температуры. Всю дорогу от городского парка, где у него был короткий, но очень содержательный разговор с Чудаковым, до главного офиса Манохин страдал от жары и проклинал себя за то, что в свое время сэкономил какие-то гроши, купив машину без кондиционера. Жара притупляла реакцию и вызывала бешеное раздражение. В таком состоянии, понял Манохин, умнее все-то лежать по самую шею в наполненной прохладной водой ванне, пить что-нибудь ледяное, слушать легкую музыку и ни о чем не думать.
     Дома у него была прекрасная угловая ванна и полный холодильник ледяного чешского пива. С музыкой проблем тоже не предвиделось. Проблема была в другом: пока он плавал бы в ванне, кто-то другой, потея и раздражаясь, стал бы мотаться по городу, предпринимать какие-то действия, вести какие-то переговоры и задавать какие-то вопросы. После этого, вынырнув из ванны, Манохин мог обнаружить, что выныривать было просто незачем..
     На светофоре снова горел красный. Манохин затормозил и, пользуясь случаем, вынул из кармана несвежий носовой платок, который еще час назад выглядел белоснежным и тщательно отглаженным. Сейчас это была просто сероватая мятая тряпка, вызывавшая отвращение. Манохин старательно протер платком сначала потный лоб и щеки, затем шею, руки и наконец скользкий обод рулевого колеса. Убрав платок, он кончиками пальцев выудил из нагрудного кармашка сорочки неровно оторванный листок перекидного календаря и еще раз скользнул взглядом по торопливо нацарапанным строчкам. Странно, подумал он, убирая листок обратно в карман. При чем тут москвичи?
     Он отсутствовал в офисе меньше часа, но Уманцев уже успел куда-то исчезнуть. Он понял это сразу, увидев, что перед подъездом нет белого "лексуса".
     Черт бы его побрал, подумал Манохин. Вечно его нет на месте, когда он нужен. Разделение труда, подумал он. На заре нового тысячелетия это единственный способ не пропасть. Этот хмырь принимает решения, сидя в мягком кресле напротив решетки кондиционера, а я мотаюсь по жаре и превращаю эти решения в живые бабки. Интересно, что бы он без меня делал?
     Небось до сих пор вручную разливал бы свою отраву в подвале... А с другой стороны, что бы я делал без него? Мотал бы солидный срок или спился бы к чертовой матери, как Степашка. А то и зарезали бы где-нибудь за пузырь бормотухи. Хитрое ли дело?
     Секретарша, отъевшаяся и ухоженная до такой степени, что перестала походить на марийку, оторвала наманикюренные пальчики от клавиатуры компьютера, похлопала на него сильно подведенными, чтобы казались побольше, темными, как спелые вишни, глазами и нежным голоском, в котором, несмотря на дрессировку, все равно проступал местный акцент, прошелестела, что Петр Николаевич уехал на кладбище.
     - На кладбище? - несколько растерявшись, переспросил Манохин, но тут же вспомнил, что сегодня день рождения Кеши, и снова обозлился.
     Уманцев ездил на кладбище навестить Кешу каждый год, превратив это в какой-то ритуал. Он всячески подчеркивал, что вовсе не работает на публику, отправляясь туда в одиночку или в компании Манохина, но Прыщ хорошо знал цену этим поездкам. Подчиненные Уманцева хихикали в кулак у него за спиной, но при этом все же укреплялись в уверенности, что в случае чего хозяин костьми ляжет за любого из них.
     Ну, костьми не костьми, но в беде не оставит. Однажды Манохин случайно подслушал разговор двух охранников, во время которого эта точка зрения была высказана почти дословно, и, помнится, был поражен до глубины души: оказывается, нет и не было предела людской тупости! Неужели они в это верят? Ведь Уманцеву наплевать и на них, и на Кешу, и вообще на весь белый свет! Его интересуют только деньги, да еще, может быть, власть - этот самый сильный в мире наркотик.
     О политической власти говорить пока что рановато, но дайте ему время... Этот город давно у него в кулаке, и только дурак может этого не понимать. А аппетит, как известно, приходит во время еды.
     - Давно он уехал? - сердито спросил Манохин, не глядя на секретаршу.
     - Пятнадцать минут назад, - прошелестела та.
     "Шлюха задрипанная", - подумал Манохин и посмотрел на часы. Пятнадцать минут... Он еще в дороге.
     Плюс час, а то и все полтора, на кладбище, плюс обратная дорога... Надо ехать, понял он. Береженого Бог бережет. С Москвой шутки плохи. У них другой отсчет времени и совсем другая система мер. Они там крутят такие дела, какие нам и не снились, и могут раздавить нас мимоходом, как неосторожно выползшего на дорогу жучка-паучка.
     Надо ехать, твердо сказал он себе и разозлился еще больше.
     Уманцев действительно был на кладбище. Манохин увидел его припаркованный в тени старых раскидистых лип "лексус" и поставил свой "ниссан" впритык к его заднему бамперу. На кладбище было безлюдно по случаю жары и разгара дачного сезона. Манохин снял опостылевший, пропотевший насквозь полотняный пиджак, швырнул его на сиденье, захлопнул дверцу и двинулся вперед по заросшему бурьяном и одичавшими кустами роз и шиповника лабиринту оградок и памятников. На ходу он засунул большие пальцы под кожаные ремни наплечной кобуры. Под ремнями было горячо и влажно. Манохин поморщился, нащупал в кармане сигареты, но закуривать не стал - было слишком жарко.
     Уманцев чинно сидел на вкопанной в землю рядом с памятником деревянной скамеечке, обмахиваясь своим вместительным портмоне, как веером. Манохин подош