олькими гранеными стаканчиками.
   - Точно министр, а  то  и  больше!  -  второй  близнец  разглядел  за
вокзальной оградой черный "джип" с тонированными стеклами и пару  черных
машин попроще.
   - Ну и пусть себе встречают, - безразлично сказал Комбат, хотя самому
ему было не очень-то приятно сходить именно в  этом  месте,  к  которому
приковано внимание всего поезда. Он  надеялся  незаметно  прошмыгнуть  в
другой конец перрона, чтобы не мешать встрече важного гостя.
   Женщина даже раскрыла рот от удивления, потому как Комбат один  сумел
взять  все  ее  сумки,  а  их  было  пять  штук.  Детям  достались  лишь
пластиковые пакеты. Ловко лавируя в узком коридоре, Комбат  пробрался  к
выходу, вышел на  перрон  и  тут  же  подал  руку  женщине,  помогая  ей
спуститься, вновь подхватил с асфальта сумки.
   И в этот  момент  оркестр  грянул  еще  оглушительнее.  Мальчишки  из
любопытства смотрели, кого же встречают.  Комбат,  отягощенный  сумками,
быстро шагал по перрону. Девушки  сорвались  с  места  и  бросились  ему
наперерез. Вперед вырвалась та что была с караваем и с солонками. Вторая
же, балансируя с подносом, на  котором  норовила  опрокинуться  литровая
бутылка водки, никак не могла угнаться за Комбатом.
   И тут послышался густой мужской бас:
   - Здравия желаю, товарищ майор! Смоленская земля приветствует героя!
   Рублев замер, медленно опустил сумки и обернулся.  В  двух  шагах  от
него стоял Миша Порубов. Если бы Мишаня не раскрыл рот, Комбат  черта  с
два узнал бы его. Миша был облачен в дорогой двубортный костюм, в  белую
рубашку.  Галстука  не  было,  на  голове  десантный  берет,  на   ногах
сверкающие ботинки в мелких капельках дождя. Над Мишаней плавал огромный
черный зонт с бамбуковой загнутой ручкой, но руки у Порубова  оставались
свободны,  зонт  держал  невидимый  помощник,  целиком  спрятавшийся  за
широкой спиной двухметрового бывшего десантника Мишани.
   Комбат замешкался. Подобной встречи он не ожидал. Знал,  что  дела  у
Мишани идут неплохо, но не до такой же степени, чтобы встречать гостей с
духовым  оркестром!  На  левом  борту   черного,   как   сажа,   пиджака
поблескивало два ордена: один Красной Звезды, второй - Боевого  Красного
Знамени. На правом лацкане  звенели  медали,  две  из  них  иностранные,
афганские.
   Даже если бы Мишаня и захотел бы, он  не  смог  стянуть  ворот  белой
рубашки на своей воловьей шее. Две  полоски  от  тельняшки  виднелись  в
разрезе.
   - Мишаня, ты? выдавил из .себя Рублев и сделал шаг навстречу.
   Сержант Порубов прижал руки по швам и громко на весь вокзал крикнул:
   - Так точно, товарищ майор, сержант Порубов!
   - Вольно! - скомандовал Комбат, и Мишаня бросился к нему, подхватил и
оторвал от земли.
   Он держал Рублева на весу довольно долго. Наконец, облобызав  во  все
щеки, бережно опустил на  землю  и  принялся  трясти  руку,  причем  так
энергично, что голубой десантный берет  сполз  на  затылок.  Публика  на
перроне замерла, всем подумалось, что происходят съемки кино и что  весь
этот каскад чувств понарошку.
   Но камер нигде не было, никто не кричал  "мотор",  яркий  света,  без
которого не обходится кино,  тоже  никто  не  зажигал.  Моросил  осенний
дождь, мелкий и надоедливый.
   Мальчишки-близнецы широко открытыми глазами смотрели на происходящее.
   Женщина-попутчица моргала и глупо улыбалась. Казалось, еще  мгновение
и она уголком  платка  начнет  вытирать  глаза,  настолько  трогательной
оказалась встреча.
   О девушках с караваем и водкой забыли, хотя  они  были  по-настоящему
красивы.  О  них  напомнил,  шепнув  что-то  на  ухо  Мишане,  держатель
огромного зонта. Для этого ему пришлось подняться на цыпочки.
   - Ах, да, мать их так! - буркнул Мишаня и  звонко  щелкнул  пальцами,
отступив на два шага. - Не по протоколу, товарищ майор,  получается,  не
по правилам.
   Красавицы оказались перед Комбатом, поклонились. Первая подала хлеб.
   Комбат замялся.
   - Ну, бери, бери, Борис Иванович, пробуй! - подсказал Порубов. -  Это
из моей пекарни. Когда привезли, был горячий.
   Комбат отломил кусочек хлеба. Из-под корки поднялось облачко пара.
   Макнул в солонку, положил в рот. И  тут  же  ожила  литровая  бутыль,
шведский "Абсолют" наполнил стограммовые стаканы, и  девушка  придвинула
поднос к Рублеву.
   Тот  взял  водку,  посмотрел  по  сторонам,  словно   опасаясь,   что
кто-нибудь толкнет под локоть и  не  даст  донести  до  рта  драгоценный
напиток.
   Мишаня тоже взял стопочку:
   - Со свиданьицем, - сказал он, чокаясь с Рублевым  и  тоже  отламывая
кусок хлеба от каравая.
   Водка была хороша, особенно в такую сырую погоду.
   - Ну, а теперь по машинам или по коням! -  сказал  Порубов  и  махнул
оркестру. Тот вновь грянул марш.
   - Ты на машине? - спросил Рублев.
   - Конечно! Вон, целая кавалькада. Сейчас с мигалками за город рванем,
там уже все готово.
   - У тебя еще три места найдутся?
   - Хоть  тридцать  три!  Для  тебя,  Борис  Иванович,  сейчас  автобус
остановлю, если хочешь, даже рейсовый.
   - Нет, надо мою попутчицу подбросить.
   Обсуждать приказы командира Порубов не привык, он уже все понял.  Сам
догнал женщину с тяжеленными  сумками,  так  же  ловко,  как  и  Комбат,
схватил все пять штук сумок разом и крикнул держателю зонта:
   - Детишек прикрой!
   Черного купола хватило на всех троих и  даже  на  держателя  в  сером
длинном плаще.
   - Не надо, мы сами...  что  вы,  не  беспокойтесь!  -  сопротивлялась
женщина, цепляясь за свои сумки. Но Порубов тащил и сумки, и женщину,  и
если бы нашлось  еще  пять  человек,  Порубов  в  радостном  возбуждении
поволок бы к машинам и их. Он был невероятно сильным мужиком,  посильнее
самого Комбата.
   На привокзальной площади прямо на тротуаре  под  охраной  машины  ГАИ
стояли джип "черок" и два микроавтобуса. Женщину и ее сынишек усадили  в
микроавтобус, и Порубов приказал водителю:
   - Завезешь куда надо, вернее, куда скажут. И если надо, подожди.
   - Сколько я вам должна?  -  обращаясь  к  водителю,  поинтересовалась
женщина.
   Водитель вздрогнул, словно ему залепили пощечину,  заморгал  глазами.
Он даже не сразу понял вопрос, а затем рукой указал на своего хозяина:
   - Все вопросы к Михаилу Михайловичу.
   - Борис Иванович! Борис Иванович! - закричала попутчица по купе.  Она
догадалась, главным здесь является именно он, это  именно  его  встречал
оркестр, ради него появились машины, хлеб, соль, водка - в  общем,  все,
что произошло - ради него одного. Она что-то хотела спросить, но Порубов
не дал ей договорить.
   - Машина в вашем распоряжении на целый день. Ты  меня  понял?  И  без
обеда.
   - Понял отлично, - сказал водитель, запуская двигатель.
   Женщина и братья-близнецы лишь успели помахать Борису  Ивановичу.  Он
тоже махнул им рукой и улыбнулся на прощание.
   - На хрена все это, Мишаня? - недоуменно  спросил  Комбат,  глядя  на
гаишную машину.
   - Нет, так нет, - сказал Мишаня и одним  жестом  отпустил  гаишников.
Джип взревел мотором - Ну, как ты, Борис Иванович? - словно  воскресшего
тряс за плечо Рублева Мишаня.
   - Как видишь, нормально. Привет тебе от Андрюхи Подберезского.
   - Спасибо, и ему низкий поклон. А чего он не приехал?
   - У него вечно какие-то дела. Это я на пенсии, мне все до задницы.  А
вы с ним люди занятые, у вас на уме бизнес.
   - Сколько ты, Борис Иванович, здесь будешь, ни о каком бизнесе и речи
быть не может! Все дела по боку, я принадлежу только тебе.
   - Я не хотел никого напрягать, ты что, Мишаня!
   - Ты, Комбат, меня и не напрягаешь. Я сам тебе служить рад.
   - Отслужил ты уже мне, Мишаня, и отслужил хорошо.
   Мишаня стер с орденов капельки дождя,  расправил  на  колене  голубой
берет.
   - Вот видишь, до сих пор головной убор хранишь.
   - А как же, Борис Иванович! Каждый год на день десантника  непременно
его надеваю, и если надо, на работу еду.
   - Это хорошо.
   - А вы-то как в Москве?
   - По-разному, Мишаня.
   - Бурлак где?
   - В тайге, где ж ему еще быть! Рыбу ловит,  зверье  стреляет,  бизнес
там какой-то развел, то ли ягодами,  то  ли  грибами,  а  может,  мехами
торгует. Кто ж теперь о своих делах рассказывает?
   - Но тебе-то,  Борис  Иванович,  все  можно  рассказывать,  как  отцу
родному.
   - Ты что, Мишаня, думаешь, мне это интересно? Ваши  дебиты,  кредиты,
проценты... У меня от этого всего на душе тошно делается. Я люблю, когда
все ясно.
   - Мне, Комбат, думаешь, не тошно от всего этого? - Мишаня  готов  был
рвануть на груди рубашку. - Мне тоже тошно, но делать  же  что-то  надо,
иначе с голоду сдохнешь, пропадешь.
   - О чем ты говоришь, Мишаня? Ты же в горах по две недели ни хрена  не
ел и не сдох, а тут, на своей земле, сдыхать собрался!
   - Это я так, к слову, Борис Иванович. И в бою, и в учебе, и в жизни -
везде надо быть первым. Сам же ты нас учил! - тут же  в  руках  Порубова
появилась бутылка водки.
   - А где начатая? Мы же ее не допили!
   Мишаня даже не знал, что и сказать. Посмотрел на охранника.
   Тот тут же доложил:
   - Как обычно, музыкантам отдал.
   - Правильно сделал, этого добра у нас хватает. А девчонки где?
   - Сзади едут, Михаил Михайлович, в автобусе.
   - Я насчет баб ничего не говорил.
   - Так, на всякий случай. Вдруг пригодятся?
   Комбат и Порубов расхохотались:
   - Чем ты занимаешься?
   - Я тебе все покажу. Отдохнешь с дороги, в  баньку  сходишь,  и  весь
город в  твоем  распоряжении.  Хочешь,  движение  на  центральной  улице
перекрою?
   - Ладно, будет тебе. Не надо из моего приезда событие делать,  и  так
переполоху на вокзале хватило. Все думали, министра встречают.
   - Нет, так у нас только премьеров встречает, - ответил Порубов,  -  и
эти же девки, кстати,  им  хлеб-соль  подносят.  Они  в  моем  ресторане
официантками служат, самые красивые в  городе.  Одна  даже  на  конкурсе
красоты второе место заняла, а другая в финал попала.
   - Мне такие не нравятся, - сказал Комбат.
   -  Какие  тебе  нравятся,  Борис  Иванович?  Ты,  кстати,  семьей  не
обзавелся?
   Я уж думал, ты с женой приедешь, с ребятишками,  а  ты,  как  всегда,
один.
   - Были бы жена и дети, с ними бы и приехал. А так, о чем говорить,  -
махнул рукой Комбат, - таким людям, как я, семью  иметь  нельзя.  То  ли
дело, ты, Мишаня! - и Комбат глянул на руки бывшего командира отделения.
Но вместо обручального кольца тот носил лишь тяжелый золотой перстень  с
печатью.
   Порубов тут же подобрал пальцы, словно застыдился броского украшения.
   - Комбат, поверь,  сам  не  люблю  золото,  украшения,  но  положение
обязывает. Это что-то вроде пропуска или удостоверения. Даже на  таможне
и на границе посмотрят на меня и сразу видят, солидный человек.
   - Цепь да перстень-печатка для тебя вроде погон, - усмехнулся Комбат.
   - Не совсем, - покачал головой Мишаня, - носил и  не  задумывался.  А
как тебя увидел, сразу почувствовал, что-то не то.
   - Вот-вот, - подтвердил Борис Рублев. - И машина, в которой мы  едем,
что-то не то, и костюмчик твой для орденов не  приспособлен.  Разве  это
джип, - заводился Комбат, - это же лимузин - свадьбы  развозить,  теплый
сортир на колесах! В настоящем джипе только и должно быть, что несколько
жестких сидений, переключатель передач, педали да руль.
   Миша Порубов, хотевший произвести на Комбата впечатление, стушевался.
   Получалось, вроде бы он зря старался.
   - Не обижайся, Комбат, я хотел как лучше. По-другому уже не умею.
   - Я и не обижаюсь. Я рад, что  тебя  увидел,  рад,  что  у  тебя  все
отлично.
   Домой к тебе едем? - глядя за  темное  тонированное  стекло,  спросил
Комбат. Город уже кончался, шли последние кварталы новостроек.
   - Как ты догадался, Борис Иванович?
   - Ты, Мишаня, - человек богатый, значит, или в центре живешь, или дом
загородный имеешь.
   - Точно. У меня и в центре квартира, и дом за городом.
   - С женой познакомишь, с детьми.
   - Не получится, - вздохнул Мишаня, - у ее родителей гостят, -  кривая
улыбка появилась на губах бывшего десантника.
   Ему снова стало стыдно, потому что он мог позволить себе то, чего  не
мог позволить себе Комбат. И Мишаня, пряча глаза, произнес:
   - Отдыхают.
   - Где?
   - В Англии. - Так учебный же год начался!
   - Сын там и учится, жена за ним присматривает.
   Рублев хотел сказать, что семья должна жить в одном месте, но  понял,
не ему учить Мишаню. у того хоть какая, но жена и сын, а у него никого.
   Дом Порубова был виден  от  самого  шоссе,  стоял  высоко,  на  горе,
большой, словно церковь, и такой же белый. На  Комбата  он  не  произвел
никакого впечатления. Рублев был приучен ценить в вещах не дороговизну и
шик, а удобство.
   - Проходи, Борис Иванович, - суетился Порубов, взбегая на  крыльцо  и
открывая дверь перед гостем, - все к твоему приходу приготовил.
   Комбат бросил взгляд через плечо, увидел, как  микроавтобус  заезжает
по узкой аллейке к черному  входу,  увидел,  как  из  него  выходят  две
девушки.
   "Зря я Мишаню обижаю, - подумал Борис Рублев, - он старался, как мог,
а я - словно баба привередливая, ничем мне не угодишь.  Бедно  живешь  -
плохо, богато - тоже плохо. Главное то, что Мишаня по-прежнему боевитый,
не спился, не сгулялся. Он и в самом деле, один из первых в городе. Я же
этому своих ребят учил".
   И все же неприятный осадок в душе Комбата  остался.  Дом  был  богато
обставлен,  комнаты  располагались  удобно,  мебель  стояла   так,   что
переставлять ее не хотелось.  Но  в  то  же  время  здесь  чувствовалась
какая-то нежилая атмосфера.
   "Как в мебельном магазине, - определил для себя  Комбат.  -  Вроде  и
красиво, и удобно, а жить нельзя".
   - Вот стол, - указал Мишаня на сервированный  на  четверых  столик  с
холодными закусками и выпивкой.
   Почему стоят четыре прибора, Комбат уточнять не стал. Ясно,  что  для
девушек.
   - Комната твоя наверху.
   - Верх - это где? - прищурившись, поинтересовался Рублев.
   - На третьем этаже. Оттуда вид такой, что закачаешься!
   - С утра пить - не дело, - поглядывая на водку, произнес Рублев.
   - Баньку протопили, попаришься, отдохнешь с дороги.
   - Небось,  банька  у  тебя  с  наворотами,  финская  какая-нибудь,  с
электрическими парогенераторами?
   - Нет, - заулыбался Мишаня, - я хорошие вещи люблю.  Если  что-нибудь
японцы хорошее делают -  оно  у  меня  дома,  если  американцы,  я  тоже
покупаю. А вот если русская вещь лучше всех, то и она у меня.  Банька  у
меня чисто русская, с парной.
   Комбат чувствовал себя неуютно среди дорогого интерьера.  Поставил  к
кожаному креслу дорожную сумку, подхватил с тарелки веточку  петрушки  и
предложил:
   - А давай попаримся!
   Мишаня с Рублевым вышли на гранитное крыльцо, скользкое и  мокрое  от
дождя. В воздухе пахло рекой и влажной  травой,  чуть  угадывался  запах
дыма.
   Мишаня расправил плечи и вздохнул полной грудью:
   - Люблю природу, она сил придает! Не по дорожке, а  прямо  по  мокрой
траве вел Порубов Комбата. Они спускались по склону холма, и чем  дальше
отходили от дома, тем  меньше  чувствовалось  вмешательство  человека  в
природу.
   Кончились  бетонные  дорожки,  кусты   из   аккуратно   постриженных,
шарообразных, прямоугольных  стали  обыкновенными,  развесистыми.  Яснее
пахнуло дымом,  но  разглядеть  баньку  пока  еще  было  невозможно,  ее
скрывали густые заросли орешника.
   Застучал под ногами грубый деревянный настил.  Банька  с  первого  же
взгляда приглянулась  Комбату  -  небольшая,  бревенчатая,  основательно
поставленная. Возле нее  простиралась  терраса  с  деревянным  настилом,
неширокие мостки вели к речушке. В этом месте она делала поворот -  так,
что получалось небольшое озерцо.
   - Вот это я люблю, - признался Комбат, - никаких наворотов, просто  и
чисто. А главное, никто над тобой  зонтик  не  держит,  -  он  с  укором
посмотрел на Мишаню. - Настоящий мужик все сам должен делать.
   Дорогой костюм Порубов бросил так, словно это был ношеный камуфляж.
   Полки в парной шли тремя ярусами, широкие, чуть потемневшие от пара.
   Комбат откупорил жестяную банку с пивом и вылил ее на  пышущие  жаром
камни за дощатой перегородкой. Тут  же  в  раскаленном  воздухе  запахло
горелым ячменем, хмелем. Этот  запах  кружил  голову.  Березовые  веники
мокли в тазике из оцинкованной жести.
   Так хорошо и спокойно Комбат давно не парился.  То  Мишаня  обхаживал
его  веничком,  то  он  Мишаню.  Разомлевшие,  раскрасневшиеся   мужчины
пробежались по дощатому настилу и прыгнули в ледяную речную воду.
   - Ох, хорошо! - Мишаня лег на спину, раскинул в стороны руки и  замер
в воде, подставив бледному солнцу раскрасневшееся от жары лицо.
   Течение  медленно  разворачивало  его  грузное  тело.   Комбат   тоже
блаженствовал. Холод пока ощущался лишь в коже, не пробирал до костей.
   - Ради таких мгновений и  стоит  жить,  -  сказал  Порубов,  ныряя  в
ледяную речную воду.
   Он прошелся у самого дна и вынырнул на другом  берегу,  отфыркиваясь,
рассыпая вокруг себя фонтаны брызг.
   - Красиво жить не запретишь,  -  отозвался  Комбат,  рассекая  густую
холодную воду. - Вот такой, без костюмов, перстней и машин ты -  прежний
Мишаня.
   Бывший сержант-десантник до пояса поднялся  из  воды  и  с  гордостью
продемонстрировал Комбату наколку на плече с эмблемой "ВДВ".
   - Предлагали мне наколку свести, недорого, а я отказался. Меня с  ней
и в гроб положат.
   - Дураком ты, Мишаня, был, когда ее накалывал, дураком и остался.
   - У тебя ведь такая же!
   - И я дураком был, когда ее делал.
   Комбат залез на мостки и, прикрываясь ладонями, побежал к  бане.  Ему
показалось, что в бане успели поорудовать добрые домовые. В  предбаннике
стоял раскладной столик, возле него - два шезлонга. На столике оказалось
пиво в покрытых конденсатом жестяных банках и легкие  закуски  на  любой
вкус: красные, как пожарные машины,  раки,  тонко  порезанная  осетрина,
целое блюдо сушеной воблы - небольших, размером с ладонь, рыбешек и  все
с икрой.
   Добрые домовые, сделав свое дело, исчезли, оставив на память  о  себе
еще несколько ведер  с  ледяной  водой  в  парилке,  где  плавал  густой
обжигающий туман, в котором даже Комбат выдержал не более десяти  минут.
Мишаня, будь его воля, выскочил бы и раньше, но  гордость  не  позволяла
показать слабость.
   У него уже потемнело в глазах  от  сидения  на  второй  полке,  когда
Комбат предложил:
   - Пошли, охладимся.
   Они  уселись  по  разные  стороны  невысокого  деревянного   столика,
завернутые  в  простыни.  По  банке  пива  выпили,  не   останавливаясь,
чувствуя, как жидкость  сразу  же  всасывается  сквозь  стенки  желудка,
восстанавливая потерю влаги организмом.
   Мишаня признался:
   - Перебрал я в парной. Давно по-настоящему не парился.
   - Почему? У тебя же такая шикарная банька!
   - Некогда, - развел руками Порубов и тут же откупорил вторую банку.
   Давно Комбат так хорошо не  отдыхал.  Горячая  парная,  ледяная  вода
речки, холодное пиво - впервые за последние годы он сумел  расслабиться.
Да и Миша Порубов давно не позволял себе так спокойно  отдыхать.  И  вот
это ложное чувство спокойствия сыграло с мужчинами злую шутку.
   - Пошли в дом, - предложил Комбат, вспомнив  о  том,  что  там  стоит
накрытый стол с водкой и хорошей закуской. Ему захотелось выпить.
   - Пошли, - согласился Порубов.
   - Только ты свой костюм больше не надевай, а то смотришься в нем  как
последний дурак. И перстень свой забрось подальше.
   Миша Порубов буквально воспринял  предложение  Комбата  и  готов  был
зашвырнуть золотой перстень в реку. Комбат схватил его за руку.
   - Это ж я так, Мишаня, к слову пришлось. Нравится носить - носи.
   - Уже не нравится, -  твердо  сказал  Порубов  и,  зажал  перстень  в
кулаке.
   Комбат в джинсах, рубашке и куртке,  а  Миша  Порубов,  завернутый  в
простыню, потому как костюм надевать не хотел, пошли к дому.
   Они сидели вдвоем за большим столом  в  гостиной,  смотрел