о дешевке на улице, когда у тебя даже не хватит денег на одноразовый шприц. Ты все сделаешь сам, я дам только первый толчок. Вспарывай!
     Комбат даже не успел заметить, как в руке у санитара появился скальпель, и он ловко вспорол им рукав. Жгут - резиновая трубка - оплел широкое предплечье Комбата.
     Хер Голова попытался всадить иголку в вену, но Рублев дернулся, острие лишь оцарапало кожу. Вторая попытка, третья.., все без результата.
     - Иглу сломает, - проворчал Хер Голова, в его голосе не чувствовалось ни ненависти к Комбату, ни сочувствия, а простая констатация факта, мол, в таких условиях инъекцию сделать практически невозможно.
     - Погоди, помогу.
     - Может, его электрошокером? - предложил Хер Голова.
     Это было дельное предложение. Вырубленный электрическим разрядом человек лишь неподвижен и расслаблен, но Грязнову требовалось другое: он хотел, чтобы Комбат видел, как игла втыкается в его вену, чувствовал, как в кровь проникает наркотик, как начинается его действие.
     Он навалился на Комбата, прижимая его плечом к столу. Рублев еще сопротивлялся, как мог, напрягал руку, зная, как трудно вогнать иглу, если мышцы тверды, как сухое дерево. И если бы не прочные кожаные ремни, он сумел бы сбросить и Грязнова, и потерявшего былую силу, бывшего десантника - Хер Голову.
     - Есть! - крикнул санитар и, хотя спешил, сделал то, что обычно делает наркоман, пытаясь проверить, попала ли игла в вену: отсосал немного крови.
     Красные протуберанцы на мгновение возникли в прозрачном бесцветном растворе, а затем поршень пошел вниз, вводя препарат в вену.
     - Все! - Хер Голова выдернул иголку и с тоской в глазах посмотрел на пустой шприц.
     - Убью! - рычал Комбат, еще не ощутивший действие наркотика.
     Грязнов брезгливо отряхнул руки.
     - А теперь прислушивайся, что делается у тебя в организме. Скоро почувствуешь.
     Змеей скользнула резиновая трубка, пережимавшая предплечье, исчезла в кармане халата Хер Головы.
     - Хочется небось? - спросил Грязнов.
     Санитар кивнул не очень уверенно, боясь получить удар.
     - Вот тебе одна, - Грязнов подал ему ампулу, в которую санитар тут же вцепился мертвой хваткой, хотя и бережно.
     - Да.
     - Но не сейчас, - тут же напомнил ему Валерий, - теперь твоей обязанностью будет регулярно вводить ему наркотик. Только не перестарайся, не перебери дозу, мне он нужен живым, подсаженным на иглу.
     - А когда можно? - с готовностью выполнить любое поручение спросил Хер Голова, его руки, до этого уверенные и точные в движениях, теперь дрожали.
     - Потом, когда на него подействует.
     - Значит, скоро, - вздохнул Хер Голова. - И шприц, если можно...
     - Такого добра здесь хватает, - милостиво разрешил Грязнов.
     Санитар надеялся, что ампулы с наркотиком ему передадут на хранение, но этого, конечно же, не случилось.
     Грязнов знал: нельзя алкоголика оставлять наедине с бутылкой водки, нельзя козла пускать в огород, а волку поручать стеречь овец.
     - На большее не надейся, будешь получать по одной ампуле из моих рук. Через сколько его прихватит?
     - Минут через десять.
     - Нет, я спрашиваю, когда он без этого зелья жить не сможет.
     - Практически сразу. Но окончательно двинется через месяц.
     Когда Хер Голова рассуждал о других, то его прогнозы были довольно точными, хотя о самом себе он не думал как о конченом человеке.
     Рублев лежал в напряжении, прислушиваясь к тому, что же творится в его организме. Сперва он ничего не ощущал, ему даже показалось, что наркотик не попал в вену, потому не действует.
     "Нет ничего на свете, против чего нельзя бороться, - как заклинание твердил Комбат, - но что ты сделаешь против препарата, введенного в кровь? Не остановишь же биение сердца? Каким бы тренированным, каким бы волевым ты не был, отрава делает свое дело, растекаясь по артериям, венам, проникая в самые тонкие капиллярные сосуды. Человек - как губка, впитывает все то, что в него попало."
     - Чувствуешь? - спросил Грязнов, склонившись над Рублевым.
     Странная легкость появлялась во всем теле, казалось, что стол из твердого сперва превратился в мягкий, а затем растворился в воздухе. Комбат сделал над собой усилие и плюнул прямо в лицо Грязнову. Но тот даже не стал утираться, не отпрянул и, казалось, даже не обиделся.
     - Это все, на что ты способен, супермен.
     И вдруг Рублев почувствовал, как злость, отчаяние, желание выжить отходят на второй план. Нет, они не исчезли окончательно, а сделались как бы не очень важными, не обязательными. Так влюбленный человек перестает ощущать голод, жажду. Блаженство и тепло разливались по телу, и уже было неважно, есть ли кожаные ремни или их нет. Какая разница, если ты способен освободиться от них в мыслях!
     Умиротворение - вот каким словом можно было описать состояние Комбата. Теперь ему казалось, что он лежит на спине в теплой ласковой воде и его то опускают, то поднимают волны. Боль, пронзавшая до этого все тело, превращалась в тепло. И самое странное, ощущения были куда реальнее, чем в жизни.
     Рублев видел над собой уже не потолок подземной больничной палаты, а густо замешанную синеву неба, способную поделиться своим цветом с морем. А главное, исчезли все заботы, остались далеко-далеко в прошлом. Да, он понимал, у него есть враги, но из этого ничего не следовало, спокойствие манило, затягивало в себя. Так хотелось отдаться ему целиком, уйти в спокойный мир и никогда оттуда не возвращаться.
     Нечто подобное Комбату уже однажды пришлось пережить во время ранения, когда три дня он не приходил в себя. И сейчас Рублев не знал, то ли тогда так действовал наркоз, то ли так привлекательна смерть.
     Мышцы сами собой расслабились, рот приоткрылся, голова Комбата качнулась и повернулась набок.
     - Не перестарались? - осторожно спросил Грязнов.
     - Нет, - тут же ответил Хер Голова. - Для первой дозы, конечно, многовато, но и он мужик сильный, на такого наркотиков не напасешься, весит, наверное, килограммов сто или сто десять. А это значит, ему надо... - и он, беззвучно шевеля губами, принялся подсчитывать, сколько же миллиграммов зелья нужно вводить на один килограмм веса.
     Грязнов подошел к умывальнику в углу, долго мыл оплеванное лицо с мылом. Затем вернулся к Комбату и приподнял ему веко. Неподвижный, но еще не остекленевший глаз смотрел куда-то вдаль, сквозь Грязнова, сквозь потолок, видя то, что сейчас было недоступно другим.
     - Готов, прихватило, - засмеялся Грязнов. - Оказывается, это так просто, всего кубик бесцветной прозрачной жидкости - и колосс повержен.
     Он, уже не боясь ничего, распутал ремни. Комбат даже не пошевелился, получив свободу, дышал ровно, спокойно. Грязнов осмотрел палату, не осталось ли здесь случайно скальпеля, ножниц или еще чего, что можно использовать в качестве оружия. Сунул мешок с ампулами в карман пальто.
     - Уходим.
     - А теперь можно? - Хер Голове не терпелось уколоться и самому.
     - Ладно, давай, только побыстрее.
     Санитар сел на кровать, закатал рукав халата и, помогая себе зубами, затянул жгут. Пальцы его двигались так же быстро, как у карточного шулера, когда тот передергивает карты. Всего несколько секунд понадобилось на то, чтобы вскрыть ампулу и набрать наркотик. Вот только попасть в вену оказалось посложнее: на исколотом локтевом сгибе не было живого места.
     Грязнов понимал, что наркотик еще не успел подействовать, но на лице Хер Головы уже появилось блаженство.
     - Пошли, пока тебя не развезло окончательно, - он схватил санитара за шиворот, - забирай отсюда в коридор кровать.
     Кровать вытащили, прикрыли дверь, та была крепкая, как и все в подземной клинике, металлическая, с толстым, как самолетный иллюминатор, стеклом. Дверь запиралась только снаружи, изнутри даже ручки не было.
     Грязнов повернул защелку, затем присел и, отщелкнув в перочинном ножике лезвие-отвертку, выкрутил винт.
     Маховик защелки бросил в карман пальто.
     - Теперь будешь делать ему инъекции регулярно.
     Хер Голова кивнул, его взгляд застыл на оттопыренном кармане пальто, где чуть слышно похрустывали одна о другую ампулы с наркотиком.
     Странное происходило в это время с Борисом Рублевым. Он одновременно находился в нереальном мире и в то же время понимал, что делается вокруг. Он слышал голоса Грязнова и Хер Головы, когда те покидали палату, слышал, как повернулся маховик защелки и сообразил, что нужно найти в себе силы встать, вернуться к реальности. Он напрягся, как только мог, и все лишь для того, чтобы согнуть руку в локте. Он даже не знал, поднялась рука или нет, и удостоверился в этом, только открыв глаза.
     Сквозь наркотический туман он видел собственную руку, видел, как медленно сгибаются пальцы, хотя совсем не хотел этого.
     - Раз, два, три! - скомандовал себе Комбат и сел на столе.
     Жалобно звякнули пряжки кожаных ремней. Затем, придержавшись руками за край, он сполз на пол. Не чувствовал ног, зато видел, что переставляет их. Путь до двери показался ему длиной в несколько километров. Рублев привалился к дверному полотну и припал лицом к круглому окну иллюминатора, но увидел лишь противоположную стену коридора, расчерченную на ровные квадраты кафельных плиток.
     "Что ни делай, все зря", - прозвучал у него в голове голос. И он не понял, то ли сам сказал себе эти слова, то ли произнесены они голосом Грязнова.
     Рублев закрыл глаза и медленно съехал по холодной металлической створки двери. Лег на полу. Не было сил и желания устраиваться поудобнее, он так и замер, подвернув под себя застывшую после драки руку, положив голову на холодную, выкрашенную черной краской толстую канализационную трубу.

Глава 12

     Даже не открывая глаз, Комбат понял, что лежит на хополном каменном полу.
     "Ну же! - сказал он сам себе, - давай, Борис Иванович, давай!" - и с трудом открыл глаза.
     Да, действительно, он лежал в подвале, тускло освещенном висящей под потолком лампой, забранной в проволочный проржавевший колпак. Комбат смотрел на лампу так, как человек смотрит на заходящее солнце. Болели руки, ноги, но страшнее всего болела голова. Тело ломало, словно бы мышцы отслаивались, отрывались от костей.
     - Ну, ну! - прохрипел Комбат и попытался встать. Это ему с трудом удалось. Он на четвереньках подполз к стене и прислонился к ней спиной. Шершавый бетон колол плечи.
     Комбат продолжал смотреть на лампочку, которая расплывалась, множилась. Из глаз потекли слезы, словно бы перед ним была не тусклая лампочка, а пламя ацетиленовой горелки. Рукавом Рублев протер глаза и тряхнул головой.
     Словно бы горячий свинец, горячий, жидкий, расплавленный, тяжелый, зашевелился под черепом. Боль была невероятной, почти невыносимой.
     - Что со мной? - спросил он сам себя и усилием воли заставил себя выпрямиться.
     Держась за стену, Комбат поднялся на ноги. До потолка, вернее, до лампочки в абажуре оставался метр или чуть больше. Комбат поднял правую руку. Разорванный рукав рубахи сполз, и Комбат увидел запястье в синяках и ссадинах. Он припомнил, что его везли крепко связанным, а может быть, и не везли, может, привязывали здесь. И постепенно, деталь за деталью, Комбат принялся восстанавливать в памяти все, что с ним случилось. Кстати, сделать это было совсем не просто.
     До своего появления в переулке он все помнил хорошо, отчетливо, в мельчайших деталях. Помнил крыльцо, дверь, обитую железом, помнил даже красную кнопку звонка, а вот что произошло дальше - все рассыпалось на отдельные куски, которые никак не составлялись в цельную картину. Да и голова болела нещадно.
     "Что же со мной такое? - Комбат тряхнул головой.
     Боль пронзила все тело. - Будьте вы неладны, уроды долбаные! К боли можно привыкнуть, я это знаю, можно научиться терпеть любую боль, даже самую страшную, терпеть и жить с ней, даже не замечать ее."
     Борис Рублев медленно подошел к двери, обитой железом, приложил к ней ухо и стал прислушиваться. Он догадался, что за дверью длинный коридор, длинный и гулкий, - Уроды! Заперли меня, заточили. Держат, как дикого зверя, боятся, что, если я вырвусь на свободу, им несдобровать. А я отсюда выберусь! Нельзя терять надежду, нельзя! - сам себе говорил Комбат, а его пальцы сжимались в кулаки. - Вы у меня еще попляшете, я вам задам, выродки! Выродки!
     Брань и ругательства, срывающиеся с разбитых губ Рублева, действовали на него, как уколы обезболивающего.
     Появлялась злость, а боль уходила на другой план, куда-то в глубину. Ярость захлестывала Комбата. Он прекрасно понимал, слава Богу, жизненный опыт огромный, доводилось бывать во всяких переделках, порой в таких, выбраться из которых живым шансов не оставалось.
     "Нет, ярость плохой советчик, а злость, как правило, подсказывает никчемные решения. Надо успокоиться, развеселиться. Но разве можно развеселиться, если ты заточен в каменную толстостенную яму с низкими бетонными сводами, если ты за железной дверью, такой мощной, что ее снаряд навряд ли пробьет? Даже каталку, которой можно было попробовать высадить дверь, забрали... Ну, успокойся", - сам себе сказал Комбат и несколько раз взмахнул руками.
     Как ни странно, дышалось в этом подвале легко, воздух хоть и был сырым и холодным, но довольно чистым.
     "Значит, есть какие-то вентиляционные штреки, по которым воздух поступает сюда. А может, я не в подвале? - тут же мелькнула мысль. - Тогда где?"
     Комбат обошел свою камеру, несильно постукивая кулаком по стенам. Звук везде были одинаковым, лишь вверху, в правом углу, напротив железной двери, удар отозвался глухо, подсказывая, что за слоем бетона пустота. Вверху стояла решетка, толстая, ржавая, несколько раз перекрашенная, а затем опять основательно проржавевшая. Но до решетки еще следовало дотянуться.
     Комбат приподнялся на цыпочки, приложил ладонь.
     Рукой он почувствовал, что свежий воздух идет именно из-за решетки.
     "Ну вот, хоть воздух есть, кислород поступает. Все-таки не на затонувшей подводной лодке нахожусь, двигатели которой отключены, а кислорода нет ни глотка. Если есть воздух, жить можно, - успокаивал себя Рублев. - Так, так, - говорил он, а в голове постоянно крутились фамилия и имя:
     - Валерий Грязнов... Валерий Грязнов.., ладно, об этом мерзавце лучше не думать. Судя по всему, меня отсюда он не выпустит, а проситься, унижаться, вымаливать себе жизнь и свободу я не стану, это не в моих правилах. Свободу я завоюю, даже ценой собственной жизни."
     И тут же, как короткий, сильный удар током, мелькнула следующая мысль:
     "Да к черту мою свободу, к черту мою жизнь! Здесь же где-то ребенок, здесь где-то Сергей Никитин! Вот чью жизнь надо спасать, вот за чью свободу надо бороться! А я что, я видел жизнь, немного пожил.
     - Да ладно тебе, - сам себя одернул Комбат, - рассуждаешь, как какой-то древний старик, находящийся в маразме. Спокойнее, спокойнее, лучше ничего обо всем этом не думать, а решай, как отсюда выбираться."
     Рублев подошел и трижды кулаком ударил в дверь.
     Гулкое эхо покатилось по длинному коридору. Комбат слышал раскаты и отголоски своих ударов, они летели и возвращались. Дверь даже ни на миллиметр не подалась вперед.
     Ручки изнутри на двери не было, плоский металл, ровный, гладкий, выкрашенный в мерзкий коричневый цвет.
     - Сволочи! Сволочи!
     Ни на двери, ни на стенах не было ни надписи, ни царапины.
     - Эй! Эй! - крикнул Рублев, стоя напротив двери.
     Ни одного постороннего звука, который мог бы подсказать, что здесь рядом где-то есть живая душа.
     "Блин, даже крыс и мышей нет в этом каменном мешке!
     А зачем тебе крысы, - тут же ухмыльнулся Комбат, - что, с ними тебе будет веселее? Если они начнут грызть твои ноги, тебя это порадует? Нет, - сам себе сказал Комбат, - нет крыс, и не надо. Хотя, судя по всему, крыс здесь хватает, этих гнусных тварей полно. Всех их надо убивать, они достойны смерти, хотя, как всякая тварь, хотят жить. Ну, ну."
     Комбат и изо всей силы ногой саданул в дверь. Эхо разнеслось по коридорам и вернулось. Сотрясение воздуха, и больше ничего.
     "Была бы граната-- тут же Рублев улыбнулся. - К черту граната! Какая граната может сковырнуть эту дверь, которая, кроме всего прочего, открывалась вовнутрь, а не наружу, даже дернуть не за что. Хорошо придумали, мерзавцы, этот опыт надо учесть. Ну, Грязнов, ты соответствуешь своей фамилии, я это давно знал. И не думай, я не раскаиваюсь, что выгнал тебя из армии, и жалею, что не упрятал тебя за решетку, хотя такая тварь, как ты, вышла бы из тюрьмы живой и невредимой. Лучше бы я тебя пристрелил где-нибудь там, в горах Афгана, пристрелил и отправил гроб в Россию на страшном вертолете. И пусть бы лучше все думали, что ты герой, погибший за..."
     А вот за что погибали герои в Афганистане, думать Комбату и вспоминать не хотелось. Он проклял в душе ту войну, страшную и бессмысленную, войну, которая не принесла ничего хорошего, а лишь забрала столько жизней афганских, и русских.
     "Мерзавцы, политики! Вообще кругом одни мерзавцы, одни сволочи! - Комбат резко обернулся, словно сволочи и мерзавцы стояли у него за спиной и ему немедленно надо было вступить с ними в смертельную схватку. - Что же это так гудит? Неужели в голове? - наконец-то Борис Рублев почувствовал странное гудение, которое пронизывало его тело. - Я же раньше так быстро отходил после контузии." Он замер. Но гудение продолжалось, оно было подозрительно ровным. Так не может шуметь в голове даже после ударов, тогда боль и шум приходят словно волнами, как на берегу моря. Рублев прикоснулся рукой к стене и ощутил, что гудение идет через холодную плитку, прикрывавшую одну из стен.
     "Так значит, здесь рядом работает какая-то установка. Ах да, вентиляция... Окон-то нет, значит, мощный вентилятор, - еще раз подумал Рублев, почти забывший о своем прежнем открытии. - Я под землей, и это абсолютно точно. И оборудовано это подземелье по всем правилам, как какая-нибудь ракетная шахта. Не для меня же специально готовили эти двери, толстые стены?"
     Он прижался лицом к круглому, как иллюминатор, окну в двери, но вновь ничего не смог рассмотреть, кроме облицованной белым кафелем стены. И вновь принялся колотить в дверь ногами, поскольку кулаки были сбиты в кровь.
     "Должен же здесь быть кто-то живой!"
     И тут он увидел тень, мелькнувшую в коридоре. Кто-то остановился, но не подходил - так, чтобы нельзя было .увидеть.
     - Эй, ты, открой, выпусти! Где я?
     Тень качнулась. И Рублев еще раз изо всей силы саданул ногой в дверь. Та даже не вздрогнула. И тут с другой стороны иллюминатора к стеклу прильнула странная, абсолютно лысая голова. Комбат вспомнил, что этого человека он уже видел, это именно он вколол ему в вену наркотик - героин. Взгляд надзирателя был немного сумасшедший, словно на Комбата смотрел человек, измученный жаждой в пустыне. Смотрел с какой-то странной завистью, будто Комбату было доступно то, чего не мог он себе позволить.
     - Эй ты, урод, слышишь, открой! - но тут же Рублев понял, что взял не правильный тон. Не надо ругаться, если хочешь, чтобы тебе хоть что-то сделали, говори с человеком нормально, даже несмотря на то что он причинил тебе массу неприятностей.
     Комбат тоже прильнул к стеклу, приставив ладонь к виску, чтобы не мешало отражение.
     - Мужик, открой!
     Санитар по ту сторону стекла отрицательно качнул головой и сделал это с легкой издевкой, мол, если надо, выйди сам.
     - Воды хочу, ты что, не понимаешь?
     Раздался скрипучий голос:
     - Воды?
     И тут Рублев сообразил: никаких распоряжений насчет воды санитару не давали, то ли специально, то ли забыли, просьба ставит того в тупик.
     - Воды! Воды! Пить хочу! - и Комбат показал как бы он пил, если бы в его руках оказалась бутылка с водой.
     Послышался мерзкий смех, а затем санитар развел руки в стороны, мол, нет у меня ключей от этой двери. А затем вновь припал к стеклу, расплющив о него свою и без того безобразную физиономию. Он стал похож на гнусную глубоководную рыбу, заглядыв