увидеть такси, но во дворе было пусто, только галдели в песочнице чумазые ребятишки, да о чем-то судачили оккупировавшие стоявший в тени старой акации доминошный столик старухи из трех соседствующих подъездов. Он уже собрался было уходить, но тут позади него хлопнула дверь подъезда, и во двор вышел живший на третьем этаже пенсионер Захарыч, увлекаемый вперед фокстерьером Кузей, который торопился справить малую нужду. Захарыч находился с Комбатом в полуприятельских отношениях и никогда не упускал случая поболтать с Борисом Ивановичем, который из вежливости не отмахивался от словоохотливого старикана, любившего вспоминать взятие Берлина и иные славные эпизоды своего военного прошлого.
     Он был не прочь остановиться и поболтать, но Кузя яростно скреб когтями по асфальту и тоненько скулил, намекая на то, что собаки тоже люди.
     - Привет, Иваныч! - тоненьким стариковским тенорком выкрикнул Захарыч, стремительно пролетая мимо.
     - Стой, Захарыч! - сказал Борис Иванович, осененный внезапной идеей.
     Захарыч послушно остановился. Кузя дернул поводок, жалобно заскулил и, за неимением в пределах досягаемости деревьев, столбов и иных вертикальных опор, на которые можно было бы картинно задрать заднюю лапу, по-щенячьи раскорячился посреди дорожки, обильно орошая пыльный асфальт и с укоризной косясь на хозяина через плечо.
     - Кобель ты бесстыжий, - сказал ему Захарыч и повернулся к Комбату. - Ты чего, Иваныч?
     - Слушай, Захарыч, - заискивающим тоном сказал Борис Иванович, - одолжи свой броненосец!
     Морщинистое лицо Захарыча приобрело озабоченное выражение. Если бы не серьезность момента, Борис Иванович непременно нашел бы ситуацию достойной смеха: Захарыч относился к своему горбатому "запорожцу" как к настоящему автомобилю, и теперь нежелание хотя бы на время отдать свой "лимузин" в чужие руки боролось в нем с боязнью потерять в лице Бориса Ивановича благодарного слушателя.
     - Очень надо, Захарыч, - видя его колебания, сказал Комбат. - Вопрос жизни и смерти!
     - Ну если так, - вздохнув, откликнулся Захарыч и с видимой неохотой извлек из кармана бренчащую связку ключей.
     Сдерживая растущее нетерпение, Борис Иванович наблюдал за тем, как Захарыч трясущимися руками снимает с кольца нужный ключ. Наконец эта сложная операция успешно завершилась, и, крикнув "спасибо!", Комбат бросился к стоявшему поодаль "запорожцу".
     Он с трудом втиснулся в кабину, чувствуя себя взрослым дядей, решившим прокатиться на трехколесном велосипеде, до упора отодвинул назад сиденье и запустил тарахтящий движок.
     Неприятность приключилась с ним совсем рядом с тремя вокзалами. Бешено газуя, он мчался по улице со скоростью несчастных восьмидесяти километров в час и вдруг увидел нацеленное прямо на его "броненосец" слепое бельмо ручного радара, а потом и повелительный взмах полосатого жезла. Поначалу Комбат не поверил своим глазам - меньше всего он ожидал, что его остановят за превышение скорости на древнем "запорожце", - но инспектор ГИБДД смотрел прямо на него, и он послушно свернул к обочине.
     Выставлять себя на посмешище, улепетывая на этой консервной банке от милицейского "форда", ему совсем не хотелось.
     Пока инспектор неторопливо шагал к его машине, Борис Иванович успел сообразить, что при нем нет никаких документов, кроме водительского удостоверения и густого пивного перегара. "Напился и угнал "запорожец", - подумал он, наблюдая в боковое зеркало за приближением инспектора.
     Подошедший инспектор лениво козырнул, неразборчиво представился и потребовал предъявить документы. Борис Иванович закряхтел и подал в открытое окошко свои права, предварительно обернув их пятидесятидолларовой купюрой. С его точки зрения, это было жуткое хамство, но инспектор, видимо, так не считал: он рассеянно, как бы между делом, убрал деньги в карман, вскользь посмотрел на права, вернул их Борису Ивановичу, снова козырнул и неторопливо, нога за ногу, двинулся к своему "форду".
     Борис Иванович немного поморгал глазами, глядя ему вслед, - он никак не мог привыкнуть к изменившимся условиям жизни, которые казались ему театром абсурда. Немного придя в себя, он снова запустил двигатель и двинулся дальше, скрупулезно соблюдая все правила дорожного движения: у него осталось только двадцать долларов, и следующий инспектор мог не на шутку оскорбиться, получив такую несолидную мзду.
     Впрочем, Каланчевка была уже рядом, и через пять минут Комбат припарковал "запорожец" напротив входа в метро.
     Ему сразу показалось, что здесь что-то не так, но он разобрался, в чем дело, только выйдя из машины и как следует оглядевшись.
     Нищие, которых он уже видел сегодня утром, стояли на своих местах, а вот Бакланов куда-то исчез.
     На всякий случай Борис Иванович подошел поближе и вгляделся повнимательнее. Он увидел безногого в инвалидном кресле, рядом с которым стоял рослый белобрысый парень в камуфляже, опиравшийся на костыль и выставлявший напоказ аккуратно обернутую пятнистой штаниной культю правой ноги. Безногий настраивал старенькую шестиструнку с обшарпанной, исцарапанной декой; белобрысый откашливался, прочищая горло и, судя по всему, готовился затянуть песню из репертуара "Голубых беретов". Немного левее Комбат с некоторым облегчением заметил старуху, которая утром сопровождала Бакланова. Мелко кланяясь прохожим, нищенка монотонно и словно бы стеснительно излагала грустную историю своих злоключений, ни единым словом не упоминая о сыне-инвалиде.
     Борис Иванович решительно подошел к старухе и, недолго думая, опустил в ее подставленный передник свою последнюю двадцатку. Воодушевленный легкостью, с которой пять минут назад принял деньги милиционер, он был уверен, что столь солидный куш быстро развяжет старухе язык.
     - Спасибо, соколик, дай тебе Бог здоровьичка, - прогнусавила старуха, не переставая кланяться, и спокойно отвернулась от Бориса Ивановича.
     - Эй, мамаша, - окликнул ее Комбат, - а сынок твой где же?
     Старуха сделала вид, что не услышала, но голос, которым она выводила свои жалобы, слегка дрогнул.
     - Мамаша, - более настойчиво повторил Борис Иванович, - ты меня слышишь? Где тот парень, который был с тобой сегодня утром?
     - Не знаю я никакого парня, - продолжая кланяться прохожим и протягивать им оттопыренный передник, быстро проговорила старуха. - Перепутал ты, сынок. Ступай себе с богом, родимый, не знаю я, кого тебе надо.
     - Ах ты, ведьма, - сдерживаясь из последних сил, процедил Борис Иванович. - Ах ты, старая карга!
     Тут его довольно грубо взяли за оба локтя.
     Борис Иванович со вздохом обернулся, уверенный, что опять начались неприятности с милицией, но это была не милиция.
     Справа от него стоял высокий сутулый парень лет тридцати, кучерявый и смуглолицый. Слева обнаружился такой же смуглый, но более приземистый крепыш, скаливший в неискренней улыбке золотые зубы.
     Еще один цыган, на вид постарше этих двоих, вдруг возник прямо перед Борисом Ивановичем.
     - Нехорошо, ром, - сказал он, разглаживая усы. - Зачем пристаешь к пожилому человеку? Зачем обижаешь? Она и так жизнью обижена. Ты солидный, красивый, деньги у тебя есть, квартира, женщина... Зачем несчастную старуху мучаешь? Ступай домой, ром, веди себя прилично.
     - Не понял, - сказал Борис Иванович и для пробы шевельнул локтями. Стоявшие по бокам цыгане крепче сдавили его предплечья. - Вы кто, ребята?
     - Не твое дело, козел, - сказал сутулый, обладавший, как показалось Борису Ивановичу, весьма вспыльчивым и раздражительным характером. - Греби отсюда, пока цел.
     - Он дело говорит, ром, - доброжелательным тоном сказал усатый.
     - Ага, - сказал Борис Иванович и пнул усатого в пах, Усатый охнул и присел, схватившись руками за ушибленное место. На некоторое время о нем можно было забыть. Комбат резко двинул левым локтем. Коротышка с золотыми зубами тоже согнулся пополам, обхватив руками живот. Пользуясь тем, что его левая рука освободилась, Борис Иванович коротко размахнулся и сильно ударил сутулого кулаком в середину лица. Раздался неприятный хруст, и сутулый плашмя рухнул на асфальт, не успев даже схватиться за сломанный нос.
     Борис Иванович снова двинул левым локтем, свалив коротышку сокрушительным ударом в челюсть, и выбросил вперед правый кулак, который с высокой точностью угодил в подбородок усатому. Усатый опустился на колени, пару раз качнулся из стороны в сторону и медленно, с достоинством улегся на бок, свернувшись калачиком на пыльном асфальте.
     Тут Борис Иванович заметил, что старуха, из-за которой разгорелся сыр-бор, потихонечку, бочком продвигается в сторону входа в метро, нацеливаясь под шумок улизнуть. Он шагнул вперед, вытянув перед собой руку, чтобы преградить старухе путь, но та с неожиданной для ее возраста прытью нырнула под его руку и, подобрав застиранную юбку, бросилась наутек, резво перебирая худыми бледными ногами в мужских носках и растоптанных полуботинках армейского образца.
     Борис Иванович одним прыжком настиг шуструю "бабулю" и попытался ухватить ее за плечо. Старуха увернулась, и Борис Иванович зацепил рукой кончик ветхого синего платка, которым была повязана голова нищенки.
     Платок легко соскользнул с головы вместе с седым косматым париком, и Борис Иванович увидел улепетывающего со всех ног плюгавого лысого мужичонку лет сорока пяти - пятидесяти, одетого в старое женское тряпье.
     - Стой, зараза! - взревел Борис Иванович, бросаясь вдогонку.
     Прохожие шарахнулись во все стороны, но недостаточно проворно: Марфуша споткнулся о чью-то не убранную вовремя ногу и растянулся на асфальте в двух шагах от входа в метро. Комбат настиг его, без дальнейших церемоний ухватил за шиворот, встряхнул, как терьер крысу, и поволок туда, где на асфальте "отдыхали" трое цыган-телохранителей. На полпути он поставил Марфушу на ноги и погнал его перед собой, как отбившуюся от стада овцу, время от времени придавая ему ускорение пинками.
     Его опять схватили за плечо. Борис Иванович коротко выругался, развернулся на сто восемьдесят градусов и так, с разворота, от души врезал стоявшему позади него человеку по физиономии. В тот миг, когда его кулак с глухим звуком соприкоснулся с подбородком неприятеля, Комбат заметил форменную рубашку, погоны и кепи с кокардой. Борис Иванович понял, что неприятности с милицией все-таки начались, и огорченно вздохнул. Похоже было, что он опять наломал дров.
     В этот момент на него, занося для удара дубинку, набежал второй сержант. Третий, почему-то отставший от своих товарищей, бухал сапогами в отдалении, приближаясь со всей скоростью, на которую был способен.
     Борис Иванович увидел на лице милиционера озверелое выражение и быстро выставил перед собой Марфушу, прикрывшись им, как щитом. Дубинка черной молнией мелькнула в воздухе, описав свистящий полукруг, и с треском опустилась на лысую макушку лже-старухи. Марфуша пискнул и обмяк, закатив мутные глаза. Борис Иванович быстро толкнул его бесчувственное тело в объятия сержанта, который, растерявшись от неожиданности, подхватил его под мышки. Это была ошибка, за которую Борис Иванович немедленно наказал своего противника хуком слева. Сержант выронил Марфушу и упал сам, накрыв его собой.
     Последний оставшийся в строю сержант, который для разнообразия оказался лейтенантом, резко затормозил в паре метров от Бориса Ивановича и четким заученным движением вскинул пистолет, обхватив правое запястье ладонью левой руки. Он даже прищурил левый глаз, хотя так вертел стволом пистолета, словно хотел взять Бориса Ивановича на мушку всего целиком, с головы до ног. Зеваки поспешно шарахнулись кто куда. Кто-то пронзительно завизжал, и Борис Иванович готов был поклясться, что визжала не женщина.
     - Не двигаться! - сделав свирепое лицо, крикнул лейтенант. - Буду стрелять!
     - Врешь, - сказал Борис Иванович, - не будешь. По уставу положено давать первый выстрел в воздух для предупреждения, а потом уж бить на поражение. Ну как, я угадал?
     На перекошенном, сведенном гримасой лице лейтенанта промелькнула секундная растерянность. Борис Иванович быстро шагнул вперед и ударил ногой по сжимавшей пистолет руке. Пистолет отлетел в сторону и забренчал по асфальту.
     Лейтенант охнул, прижимая к груди вывихнутую кисть. На ремне у него висела рация, и Борис Иванович понял, что выбора нет. Старательно рассчитав силу удара, он вырубил лейтенанта, поймал его на полпути к земле и бережно опустил на асфальт.
     Все события заняли не больше минуты. Разогнувшись, Комбат огляделся и растерянно пожал плечами.
     - Вот дьявольщина, - сказал он. - Поговорить-то и не с кем!
     На него глазели. Он понял, что пора уходить, пока кто-нибудь не вызвал ОМОН.
     - Эй, мужик, - вдруг окликнул его безногий гитарист. - Ты кого ищешь-то?
     - Того парня, который был вот с этой... - он оглянулся на придавленного телом сержанта Марфушу, который все еще не подавал признаков жизни, - то есть с этим... С этим проходимцем, - закончил он, найдя наконец правильное слово.
     - Это Баклана, что ли? - спросил белобрысый.
     - Точно, - сказал Борис Иванович, - Баклана.
     - А он тебе кто, - заинтересовался безногий, - сын, брат?
     - Друг, - ответил Борис Иванович.
     - Опоздал ты, приятель, - сказал белобрысый. - Увезли его перед самым твоим приездом. В "скорую" погрузили и увезли.
     - В больницу, что ли?
     - Ха, в больницу! Не дай тебе бог попасть в такую "больницу"! Кончать, надо думать, повезли. Все равно он им не работник. Они его все время какой-то наркотой накачивали, чтобы не рыпался, а это, сам понимаешь, дорогое удовольствие. Так что либо кончат, либо оттяпают что-нибудь, чтоб уж был инвалид на все сто.
     Тогда ему податься будет некуда.
     При упоминании о наркотиках Борис Иванович глухо зарычал сквозь стиснутые зубы. Воспоминания о собственном опыте знакомства с героином были слишком свежи в его памяти, и он подозревал, что они не увянут до самой смерти. Он где-то слышал или читал, что наркомания, как и алкоголизм, - диагноз пожизненный, и имел возможность на собственном горьком опыте убедиться, что это чистая правда.
     - Спасибо, ребята, - сказал он попрошайкам. - Скажите, которого из этих, - он кивнул на разбросанные вокруг тела, - мне взять с собой?
     - Усатого бери, - посоветовал безногий гитарист. - Если кто-то знает, куда твоего кореша повезли, так это он. Больше некому.
     - Спасибо, мужики, - повторил Комбат, взваливая на плечо старшего цыгана. - С меня два литра... е-бэ-жэ.
     - Чего? - не понял белобрысый.
     - Если будем живы! - перевел Борис Иванович и бегом бросился к машине.
     ...Когда усатый цыган через несколько минут пришел в себя и со стоном открыл глаза, его немедленно толкнули в солнечное сплетение оттопыренным локтем и хлестко ударили по лицу тыльной стороной ладони. Он отшатнулся в сторону и тут же уперся спиной в боковую стойку - в тесном салоне "запорожца" отшатываться было некуда.
     - Я буду задавать вопросы, - сказал ему сидевший за рулем человек, - а ты будешь давать быстрые и точные ответы. Где Баклан?
     - А ху-ху не хо-хо? - с трудом шевеля разбитыми губами, сказал цыган. - Ты же покойник! Через полчаса от тебя мокрого места не останется...
     - Полчаса - это уйма времени, - сообщил ему водитель. - Полчаса ты не продержишься. Как ты думаешь, сколько минут мне понадобится на то, чтобы накормить тебя твоим собственным, как ты выражаешься, "ху-ху"?
     Он резко занес руку, сжав ее в кулак. Цыган инстинктивно прикрыл руками разбитое лицо и понял, что этот сумасшедший прав: полчаса ему не продержаться.
     - Хорошо, - сказал он, - слушай. Только имей в виду, что тебе все равно не жить.
     - Разберемся, - беспечно ответил водитель. - Ты давай показывай дорогу. Штурманом будешь, мать твою.
     - Чтоб ты сдох, - пробормотал цыган.
     - Непременно, - ответил Борис Иванович. - Своевременно или несколько позже.

Глава 16

     Доктор Кизевич закончил несложные объяснения, закурил и посмотрел исподлобья на Ольгу Дмитриевну.
     - Как видите, ничего сложного нет, - сказал он. - Все очень просто. Главное, следите за пульсом и не давайте пациенту ускользнуть. Впрочем, насколько я понял человека, с которым днем говорил по телефону, исход операции повлияет только на размер гонорара. За живого пациента мы с вами, коллега, получим ровно вдвое больше, чем за его тело. По-моему, ради такой суммы стоит попотеть, как вы полагаете?
     Кстати, если не секрет, что вы ему вводили? Он очень ослаблен, и сердечко работает с перебоями, как изношенный движок. Не похоже, чтобы это состояние было вызвано болезнью. Да и вены у него, если честно, как у наркомана с большим стажем. Что это за дрянь, которой вы его накачивали?
     - Название препарата ничего вам не скажет, - бесцветным голосом ответила Ольга Дмитриевна. Она боролась с подступающей дурнотой, впервые столкнувшись с необходимостью собственноручно претворять свои остроумные выдумки в жизнь. - Но должна вас предупредить, что в таком состоянии общий наркоз наверняка убьет пациента. Проще было бы сразу перерезать ему глотку.
     - Гм, - сказал доктор Кизевич, непринужденно присаживаясь на край операционного стола. - Я вижу, вы не в восторге от этой идеи. Хотя, насколько я понял, первоначально она принадлежала вам... Впрочем, это не мое дело. Итак, что вы можете порекомендовать?
     - Отложить операцию, - сказала Ольга Дмитриевна. - А лучше вовсе от нее отказаться. Я.., мне кажется, я не созрела для участия в убийстве.
     - А я не созрел для самоубийства, - возразил доктор Кизевич. - И потом, мне нужны эти деньги.
     Если наркоз может убить пациента, значит, будем резать без наркоза. Как долго будет действовать ваш препарат?
     Ольга Дмитриевна потерла лоб, мучительно пытаясь собраться с мыслями. Стены операционной давили на нее, стесняя дыхание, словно ее заживо похоронили. Гладко выбритая физиономия доктора Кизевича плавала у нее перед глазами, как наполненный водородом резиновый шар.
     - Час, - сказала она, слыша собственный голос как бы со стороны. - Два часа... Сутки.., я не знаю!
     У него неадекватная реакция, суточной дозы ему хватает на два-три часа... Не знаю.
     - Но вы ручаетесь за час? - напористо спросил доктор Кизевич, подаваясь вперед. - Хотя бы за час?
     - Да. Нет... Не знаю!
     - Черт возьми, коллега, - сказал Кизевич, - я вижу, что от вас не много толка. Впрочем, выбирать не приходится. Я надеюсь только, что вы не упадете в обморок в самый ответственный момент.
     - Я врач "скорой помощи", - оскорбленным тоном ответила Ольга Дмитриевна.
     - Никогда бы не подумал, - проворчал доктор Кизевич, направляясь к умывальнику. - Скажите, чтобы подавали пациента.
     Вскоре бесчувственное тело Михаила Бакланова уже лежало на столе. Место Ольги Дмитриевны было в изголовье, и она вздрогнула, встретившись взглядом с осмысленными, полными безмолвной тоски глазами пациента, который не мог не только шевелиться, но даже стонать. Доктор Кизевич возился у столика с инструментами, тихо насвистывая под белой хирургической маской и позвякивая никелированным металлом.
     - Погодите, - борясь с новым приступом, сказала она. - Мы должны рискнуть.., должны дать ему наркоз.
     Болевой шок убьет его наверняка. Он в сознании.
     - Вы уверены? - обернувшись через плечо, недовольно спросил доктор Кизевич. Бледное лицо Ольги Дмитриевны выглядело убедительнее любых слов, и он вздохнул. - Ладно. Раз так, дадим наркоз.
     Ольга Дмитриевна снова прерывисто вздохнула и огляделась по сторонам, словно ожидая подсказки. Но в обшитом светлыми сосновыми досками просторном помещении не было никого, кроме нее самой, доктора Кизевича, молчаливой операционной сестры и пациента, который, разумеется, имел собственное мнение по поводу происходивших здесь событий, но высказать его, увы, не мог. Он лежал, вытянувшись во весь рост, на застеленном прочной полиэтиленовой пленкой бильярдном столе барона и, не мигая, смотрел прямо в линзы установленной над операционным полем переносной бестеневой лампы. Справа у ст