Только двое? - удивился Подберезский. - И что теперь?
     - А теперь его по допросам таскают, грозятся посадить, если не скажет, где водку взял. А он, бедняга, только руками разводит. Привез, мол, какой-то барыга неизвестно откуда, фуру разгрузил, наличные взял - и поминай как звали...
     - Да, - сказал Борис Иванович, - тяжелое положение... Ладно, Андрюха, пошли отсюда. Пожрать нам здесь все равно не дадут, к хозяину не пускают".
     - Вот-вот. - Вышибала выглядел обрадованным.
     - После двенадцати приходите.
     - Сегодня вряд ли, - сказал Борис Иванович, - но на днях непременно. Я тебя найду. Очень мне хочется посмотреть, каков ты на ринге.
     - Это всегда пожалуйста, - сказал вышибала с некоторым сомнением.
     - Ты чего, Иваныч, - удивленно спросил Подберезский, когда они отошли на полквартала, - испугался, что ли?
     - Да нет, - пожал плечами Комбат, - чего тут пугаться? А только без толку кулаками махать тоже не стоит. Да и с деньгами у нас сейчас напряженка, на новые стулья уже не хватит... А толку? Не знает ведь он ничего ни про Макарьева, ни тем более про Баклана. Зря мы оттуда уехали, Андрюха. Чует мое сердце, что зря, В ответ Подберезский только развел руками.
     Они перекусили в пельменной и разъехались по домам.
     Заглянув в почтовый ящик, Борис Иванович обнаружил там две бумажки казенного вида. Пробежав их глазами, он озадаченно полез пятерней в затылок. Это были повестки, предписывавшие ему явиться в отделение милиции для дачи показаний. Одна была помечена позавчерашним днем, другая вчерашним. Он еще пытался вникнуть в смысл прочитанного, когда вслед за ним в подъезд вломилась группа захвата в касках и бронежилетах.
     - Мать вашу, - сказал Борис Иванович и ударил переднего омоновца кулаком по каске.

***

     Баклан проснулся оттого, что кто-то настойчиво тормошил его за плечо. Он с трудом разлепил глаза и посмотрел в окно. Через грязное стекло в комнату с отставшими обоями и вздыбившимся от сырости почерневшим паркетом проникал серенький полусвет.
     Было часа четыре утра, никак не больше.
     Стоявший возле него тщедушный мужичонка, одетый в какие-то невообразимые обноски, среди которых Баклан с удивлением заметил застиранную юбку из пестрого ситца, в последний раз тряхнул его за плечо и отпустил.
     - Вставай, солдатик, - немного шепелявя, сказал он, - На работу пора.
     Баклан непроизвольно вздрогнул, спросонья решив, что его каким-то недобрым ветром занесло обратно в бункер Черемиса, но тут же вспомнил вчерашний день и немного успокоился. Мужичонка в женской юбке между тем сходил куда-то, шаркая по полу разбитыми полуботинками, из которых торчали голые и грязные безволосые ноги, и вернулся, неся в одной руке большую жестяную кружку. Над кружкой поднимался горячий пар, в комнате сразу запахло дешевым растворимым кофе. В другой руке мужичонка держал основательный бутерброд с вареной колбасой.
     - Завтрак, - объявил он. - Рубай по-быстрому, скоро машина подойдет.
     - Какая машина? - осторожно принимая кружку и бутерброд, спросил Баклан.
     - Это когда как, - ответил его странный собеседник. - Когда "рафик" подгонят, когда "уазик", а бывает, что и "мерседес". Не лимузин, ясное дело, а микроавтобус. На лимузинах они сами раскатывают... Но, ежели по мне, и микроавтобус получше, чем до метро пешкодралить...
     - До метро? - переспросил Баклан. - А при чем тут метро?
     - Ну, может, и не до метро, а до перекрестка какого-нибудь. Это уж куда поставят... Только у метро все-таки получше. На перекрестке шум, машины дымят, и от солнца не спрячешься. А у метро хорошо.
     Можно в тенечек забиться, где попрохладнее. А зимой, наоборот, из дверей теплом тянет...
     - А зачем мне стоять у метро? - снова удивился Баклан.
     Теперь удивился его собеседник, - Как это - зачем? Работа такая.
     - Да какая работа? Что делать-то надо?
     - А ты не знаешь, что ли? Ох-хо-хо... Ничего, узнаешь. Работа непыльная, пупок не надорвешь. Не горюй солдатик, привыкнешь. Все привыкают, и ты привыкнешь...
     Он удалился, вздыхая и шаркая полуоторванными подошвами. Баклан несколько раз окликнул его, но мужичонка не отозвался. Тогда Баклан спустил ноги на пол, чтобы было удобнее сидеть, и автоматически отхлебнул из кружки. Кофе оказался именно таким, как он и ожидал, - горячим, отвратительным и чересчур сладким. Бутерброду тоже было далеко до индюшачьей ножки, которой угощала его накануне тетка Тамара, но по сравнению с баландой, которую подавали во владениях Черемиса, это была пища богов.
     Он стал жевать, время от времени прихлебывая из кружки и окончательно просыпаясь. Постепенно вчерашний разговор с Тамарой, которая, по ее собственному признанию, не была настоящей цыганкой, но воспитывалась в таборе, всплыл в его памяти со всеми подробностями.
     - ..Интересная рука, - сказала Тамара, водя по его ладони грязноватым пальцем. - Ох, непростая.
     И судьба у тебя, парень, непростая, как твоя ладонь. - В ее голосе проступали певучие интонации базарной гадалки, и Баклан с трудом сдержал смех, готовый вырваться из груди. В конце концов, эта женщина отбила его у сержанта Ерохина, а потом накормила его до отвала, так что хихикать и тем более вырываться сейчас было бы просто невежливо. Кроме того, в глубине души он надеялся на чудо. А вдруг Тамаре удастся разглядеть на его ладони что-то такое, что поможет ему вернуться к себе самому?
     - Много людей тебе зла желают, - продолжала между тем Тамара, - но есть и такие, которые за тебя молятся. В доме твоем тебя похоронили, но там, откуда ты ушел, о тебе помнят, могилу тебе роют... Скажи, что неверно говорю!
     - Не знаю, - солгал Баклан, - Может, и верно.
     Ничего не помню.
     - А в Москву зачем идешь?
     Голос у Тамары вдруг стал деловым, почти жестким, и Баклан про себя удивился такому перепаду. Он засунул за щеку остаток бутерброда с ветчиной, старательно прожевал, сглотнул и только после этого пожал плечами.
     - Не знаю, - сказал он. - Русские люди вечно со своими проблемами в Москву тянутся, как будто там легче... Говорят, есть такая программа на телевидении, которая занимается розыском людей. Попробую обратиться к ним...
     - Да, - сказала Тамара, - это ты молодец. Здорово придумал. Одежда на тебе с чужого плеча, все лицо в синяках, на рукаве кровь... Помнишь, не помнишь - неважно это, солдатик. Те, от кого ты ушел, про тебя не забыли. Вот сядут они к телевизору, а там твое лицо - на всю страну. А ты им и говоришь: помогите, мол, люди добрые, не могу вспомнить, кто я да что я... Они тебе помогут, можешь не сомневаться. Может, перед смертью и скажут, как тебя на самом деле звали. Перед твоей смертью, конечно. Чтобы это предсказать, никакого гадания не надо.
     - Да знаю я это, - угрюмо проворчал Баклан. - Сам об этом круглые сутки думаю. Ну а что делать-то? Память ко мне, наверное, вернется, так ведь до этого еще дожить надо. А у меня ни денег, ни документов, ни дома, ни друзей... Ты не подумай, я не жалуюсь.
     - А я и не думаю, - ответила Тамара. - Не похоже по тебе, чтобы ты жаловаться любил. Ты - крепкий, как железо, но и железо, бывает, ломается. Вот тебя сейчас сломали, и одна половинка потерялась.
     Она, правда, найдется, но до тех пор тебе в одиночку не прожить. Особенно в Москве. Москва - город злой. Он людей глотает, как семечки, одну скорлупу выплевывает. Что делать с тобой, не знаю... Понравился ты мне.
     Сразу понравился, с первого взгляда. Сейчас настоящих мужиков, считай, нету, а ты как раз такой - настоящий. Как цыгане говорят, знаешь? Ром.
     Она задумалась, подперев голову рукой. Мимо сквера прошумела электричка на Москву. Баклан проводил ее взглядом, но не шевельнулся. Он уже начал понимать, что в одиночку действительно может бесследно пропасть в дебрях огромного мегаполиса - погибнуть от ножа в подворотне, сесть на двадцать лет в колонию строгого режима по сфабрикованному предприимчивыми ментами обвинению, просто сдохнуть от голода, наконец...
     Он не был напуган, но не хотел погибать тихо и бессмысленно, как овца под ножом, даже не узнав собственного имени. Поэтому он сидел на неудобной садовой скамейке и смотрел на Тамару с затаенной надеждой.
     Та вдруг звонко хлопнула себя ладонью по лбу и широко заулыбалась.
     - Знаю! - торжественно объявила она. - Знаю место, где тебе отсидеться. Люди там хорошие, наши ромалы, обижать не станут. Кормить будут, от милиции защищать, работа у тебя будет, деньги будут, крыша над головой... Миллионером, конечно, не станешь, да и жить будешь не в гостинице "Россия".
     Но на улице спать не придется, и в мусорные бачки за объедками не полезешь. Как, согласен?
     - Шутишь, - сказал Баклан. - Да я тебе буду по гроб жизни обязан... Тебе-то какая от этого выгода?
     - Мне, солдатик, такая от этого выгода, что доброе дело мне на том свете зачтется. Думаешь, этого мало?
     Погоди, доживешь до моих лет, поймешь тетку Тамару... Да и должок свой, может быть, вернешь, когда разбогатеешь. Кусок хлеба, да кусок колбасы, да индюшачью ножку...
     Она всхлипнула и полезла в рукав кофты за носовым платком. Баклан погрозил ей пальцем, она подмигнула ему в ответ, и оба рассмеялись.
     Сидя на продавленной раскладушке, застланной рваным армейским одеялом, Баклан вспомнил вчерашний разговор и пожал плечами. Местечко было странное, но, в конце концов, он вряд ли мог рассчитывать на лучшее. Пока память не вернется к нему до конца, ему суждено вращаться среди отбросов общества - в самом прямом, изначальном смысле этого выражения. Он сам оказался отброшенным, потерявшим свое место в жизни и даже собственное имя.
     Человек ниоткуда. Была, помнится, у "Битлз" такая композиция...
     Он встрепенулся. Все-таки память понемногу возвращалась - клочками, обрывками, отдельными фрагментами. "Битлз". "Машина времени". "Роллинг стоунз", "Крематорий"...
     Тут в прихожей залязгал отпираемый замок, - видимо, явились работодатели и Баклан залпом допил кофе.
     В комнату, тяжело, по-хозяйски ступая, вошел коренастый человек лет сорока, одетый в мятые кремовые брюки, кожаные сандалии на босу ногу и белую тенниску, из-под которой выпирал смуглый волосатый животик. Лицо у него тоже было смуглое, круглое и лоснящееся, как масляный блин. Под носом топорщились аккуратнейшим образом подстриженные в тончайшую ниточку черные усики, а загорелую сверкающую лысину обрамляли смоляные кудри. Ему не хватало только красной рубахи, черной жилетки, хромовых сапог, кнута за голенищем, серьги в ухе и фетровой шляпы, чтобы стать хрестоматийным цыганом.
     Впрочем, шляпа была, хотя и не фетровая, а соломенная.
     Вошедший держал ее в левой руке, в то время как правой вертел на пальце брелок с ключами от машины, - Ты что, еще не готов? - вместо приветствия спросил он. - В темпе, родной, в темпе! Метро через полчаса откроется! Где твои тряпки? Эти, что ли? Камуфляж, да? Жертва чеченской войны? Ну ладно, сойдет для начала... Потом придумаем что-нибудь поинтереснее. Тамара говорит, ты память потерял? Звать тебя как, помнишь?
     - Зови Бакланом, - сказал Баклан, неторопливо одеваясь. - Только, прежде чем я куда-то поеду, ты мне объяснишь, что я должен делать.
     - Одевайся, одевайся, - раздраженно бросил цыган. - Я здесь командую, не ты. Все объясню по дороге. Спешу я, понял? Я спешу, ты спешишь, мы все спешим. Кто не успел, тот опоздал. Если не попадем на место до того, как откроется метро, жратвы сегодня не получишь. Так понятно?
     Баклан застегнул комбинезон и обулся. Он сделал это просто потому, что стоять полуодетым перед этим деловитым человечком, похожим на пережаренный колобок, было как-то унизительно. Затянув шнурки на ботинках, он разогнулся и посмотрел цыгану прямо в лицо.
     - Ну, ты готов? - раздраженно осведомился тот. - Давай поехали! Марфуша, ты где?
     - Тута я! - отозвался из кухни странный сосед Баклана.
     Он вошел в комнату, и Баклан опешил. Марфуша всего-навсего нацепил на голову выцветшую косынку и что-то такое сделал с выражением своего лица, но теперь перед Бакланом вместо тщедушного мужичонки средних лет, для смеха вырядившегося в женскую юбку, стояла неимоверно жалкая, вызывающая сострадание древняя старуха, досуха выжатая и обесцвеченная тяжелой безрадостной жизнью.
     - Нравится? - с гордостью спросил цыган, словно это именно он был волшебником, превратившим бомжа в старуху.
     - Обалдеть можно, - искренне признался Баклан. - Так... - он на секунду замялся, разглядывая Марфушу, - так, мужики. Гм... Да. Так вот. Никуда я с вами не поеду, пока вы мне толком не ответите, куда меня везете и что я там должен буду делать. Ну?
     Цыган длинно и очень эмоционально высказался на своем родном наречии. Слушая его, Баклан припомнил, что кто-то говорил ему, будто цыгане общаются на видоизмененном санскрите и вообще являются прямыми потомками древних ариев, как и индусы. Потом цыган перешел на русский. Для начала он выругался матом, а потом сказал Марфуше:
     - Объясни ему.
     Марфуша испуганно, как-то совсем по-птичьи склонил повязанную косынкой голову к левому плечу и быстро, искоса посмотрел сначала на цыгана, который, пыхтя, вытирал лоб и шею сероватым носовым платком, а потом на своего соседа по ночлегу, стоявшего посреди прихожей с самым непреклонным видом.
     - Ну так, это... - пробормотал Марфуша. - Как это - чего делать?.. Известно что: милостыньку просить. - Он вдруг ссутулился, как-то скособочился и, мелко кланяясь, затянул; - Граждане дорогие, дай вам Господь Бог здоровьичка и материального благополучия! Помогите, кто чем может...
     - Это, значит, и есть работа, которую обещала Тамара? - спросил Баклан. - Извините, ребята, надо было сразу сказать. Мне это не подходит.
     Марфуша замолчал на полуслове и, разинув рот, уставился на него так, словно увидел привидение. Цыган прокашлялся, зачем-то надел шляпу, снова снял ее и, удивленно качая головой, сказал:
     - Да... Тамара предупреждала, что с тобой могут быть проблемы.
     - Да какие проблемы? - ответил Баклан. - Никаких проблем! Бог с вами, ребята. Я сейчас уйду, и больше никаких проблем. Не нужна мне ваша помощь. Разберусь как-нибудь сам.
     - Точно, контуженный, - сказал цыган. - Тамара, шалава, совсем с ума сошла. Тащит сюда каких-то идиотов, возись с ними потом...
     Он открыл входную дверь, высунулся на лестничную площадку, что-то сказал по-цыгански и отступил в сторону, сложив руки на животе. В квартиру, уверенно топоча ногами, ввалились четверо молодых и, судя по их виду, довольно крепких людей. Вот это уже не требовало никаких объяснений, и Баклан, отступив на шаг, принял боевую стойку.
     Он очень ловко сшиб смуглого крепыша, который первым бросился в атаку, боковым ударом в челюсть.
     Крепыш всем телом ударился о стену и с шумом обрушился на затоптанный паркет. Остальные трое насели на Баклана разом, теснясь и толкаясь в узкой прихожей. Он опрокинул еще одного, но был вынужден отступить еще на шаг, а потом еще. На третьем шаге он почувствовал мягкий безболезненный удар сзади под колени, потерял равновесие и, уже падая, сообразил, что чертов мозгляк Марфуша внес свой вклад в боевые действия, нырнув ему под ноги. Он попытался выбросить назад руки, чтобы смягчить падение, но это удалось ему только отчасти, и удар спиной о паркет на какое-то время вышиб из него дух. Мучительно пытаясь заставить работать парализованную ударом грудную клетку, он выбросил перед собой ногу, отшвырнув одного из нападавших. В следующее мгновение на него навалились, распластали и намертво придавили к полу.
     Грудь отпустило, и он с шумом втянул в себя воздух, пропитанный запахами пота, табака, спиртного и гнилого дыхания. От этой смеси Баклана замутило.
     Несколько секунд он боролся со своим взбунтовавшимся желудком, но в конце концов одержал победу.
     - Ну, суки, - сказал он, снова обретя дар речи, - лучше вам меня не отпускать.
     Его наотмашь ударили по лицу. Щека сразу онемела, но он только засмеялся в ответ, оскорбительно обнажив десны.
     Цыган в соломенной шляпе, который, по всей видимости, был здесь за главного, что-то повелительно крикнул по-своему, и занесенная для нового удара рука неохотно опустилась.
     - По морде не бейте, - добавил цыган по-русски.
     "Не бейте меня по лицу, - немедленно вспомнил Баклан, - я им работаю." Это была реплика из какого-то фильма. Эпизод, в котором она прозвучала, вдруг целиком всплыл в его памяти, и он снова засмеялся.
     - Смеется, козел, - сказал кто-то.
     - Контуженный, - откликнулся другой голос.
     Баклан напрягся, пытаясь вырваться, но добился только того, что его со страшной силой ударили в солнечное сплетение. Кашляя и давясь снова подступившей к горлу рвотой, он корчился на полу, как пришпиленный булавкой жук.
     - Ну хватит! - услышал он властный женский голос.
     Повернув голову, Баклан увидел стоявшую в дверях женщину, одетую в белый халат, наброшенный поверх какого-то, как показалось ему, очень элегантного наряда.
     Женщина была не молода - лет под сорок, но выглядела весьма привлекательно. Видно было, что она уделяет своей внешности огромное внимание, тратит на нее большие деньги и пользуется успехом у обеспеченных мужчин. Лицо у нее было немного широковатое, с твердым подбородком, красивое и умное, слегка подкрашенные волосы коротко подстрижены, а в ушах острыми звездочками горели бриллианты. От нее, забивая вонь разгоряченных мужских тел, по всей прихожей распространился тонкий аромат каких-то очень дорогих духов.
     - Что тут у вас? - звонким, уверенным голосом спросила женщина.
     Она прошла через прихожую, спокойно и равнодушно перешагнув через лежавшего смуглого крепыша, который слабо копошился у стены, пытаясь для начала встать на четвереньки. Лицо женщины выражало только спокойную деловую озабоченность, напоминая лицо врача "скорой помощи", прибывшего на место дорожно-транспортного происшествия. На этом лице не было ни страха, ни брезгливости.
     Баклан с удивлением разглядел у нее в руке округлый алюминиевый чемоданчик с красным крестом и понял, что действительно видит перед собой врача "скорой помощи". От этого открытия у него даже слегка помутилось в голове, как будто пол под ним вдруг пришел в движение. Это что, новая методика оказания медицинской помощи? Своеобразная шоковая терапия?
     Женщина приблизилась и легко опустилась на корточки перед распластанным на спине Бакланом.
     На ней были какие-то струящиеся светлые брюки и босоножки на высоких каблуках. Баклан заметил, что ногти на руках и ногах у нее покрыты одинаковым перламутровым лаком.
     - Посмотрите, Ольга Дмитриевна, - просительно сказал цыган в соломенной шляпе. - Сладу никакого нет. И потом, может, присоветуете что.., в смысле сценического образа. Мы задумали выставить его как чеченского ветерана... Ну, как обычно... Да вот, как видите...
     Женщина отвела от лица Баклана взгляд внимательных серо-зеленых глаз и несколько секунд пристально, с непонятным выражением разглядывала цыгана. Под этим взглядом цыган смешался и окончательно замолчал, вертя в руках свою шляпу. Не сказав ни слова, Ольга Дмитриевна повернулась к Баклану и взяла его за щеки мягкими теплыми пальцами, от которых приятно пахло какой-то косметикой.
     - Симпатичный мальчик, - сказала она, - только очень изможденный. Хороший материал. С ним можно работать! Дайте-ка мне подумать...
     Она отпустила подбородок Баклана и встала, рассеянно вытирая пальцы батистовым носовым платком.
     Баклан невольно залюбовался непринужденной грацией ее движений и вдумчивым выражением красивого лица. Это было действительно красивое лицо, освещенное внутренним светом, и между делом Баклан подумал, что это первое по-настоящему симпатичное ему лицо, встреченное с тех пор, как он очнулся в бункере у Черемиса. С тех пор он наблюдал в основном рожи: либо забитые и покорные овечьи физиономии рабов, либо оскаленные волчьи хари охранников. Все они были подонками, но женщина, которая сейчас стояла над ним, задумчиво подперев указательным пальцем щеку, принадлеж