! - удивился Брагин и добавил. - Эх, черт, с вождением у моих ребят не очень-то, этот бы их научил".
     Шофер, обернувшись, смотрел на полковника.
     Он ждал, что Брагин сейчас распорядится ехать вдогонку за Комбатом. Но тот крикнул офицеру, дежурившему на КПП:
     - Закрывай ворота! - затем обратился он к шоферу. - Поехали.
     - Куда?
     - Назад.
     Полдороги Брагин молчал, затем внезапно спросил парня, сидевшего за рулем:
     - А почему ты никогда не спрашиваешь зачем мы куда-нибудь едем?
     - Не положено, товарищ полковник.
     - А зря. Ты вот спроси меня зачем мы возвращаемся?
     - Зачем мы возвращаемся, товарищ полковник? - несколько неестественно, повинуясь приказу, спросил шофер.
     - А мы едем с тобой, чтобы назвать штатского из Совета безопасности мудаком.
     Шофер покосился на полковника, не зная как реагировать на такое признание.
     - Вот признайся, тебе временами хочется послать меня на хрен?
     - Не положено, товарищ полковник.
     - Но хочется?
     - Хочется, если вы так приказываете, - почти беззвучно ответил шофер, понимая, что полковник Брагин от него не отвяжется.
     - Ну, так вот, ты не можешь, я не могу, а он смог, - Брагин кивнул через плечо, намекая на Комбата. - Едет себе сейчас, сам себе хозяин, кого хочет - пошлет, с кем хочет - выпьет.
     "Все-таки к лучшему, - подумал шофер, - что майор Рублев покинул полигон. Еще немного и его влиянию поддался бы полковник Брагин.
     Чего доброго, и в самом деле стал бы посылать всех, кто ему не нравится, налево и направо.
     С таким стилем поведения долго на должности не усидишь".
     Начальник полигона словно бы прочел его мысли:
     - Не бойся насчет того, что я пошлю того мудака подальше. Я пошутил. Еще меня повозишь.
     - Я и не боялся, товарищ полковник.
     И шоферу тут же пришлось пожалеть о том, что он сказал.
     - Думаешь, я боюсь послать его? - и тут же полковник ответил:
     - Да, боюсь. Только не за себя, за ребят, за тебя.

***

     С каждой секундой расстояние между командирским "уазиком" и синим "фордом", разъезжавшимися в разные стороны, увеличивалось. Дорога пока еще была пустынна до самого шоссе, и Рублев, чтобы вылить свою злость, держал скорость на пределе возможного. Он специально выискивал лужу, даже если та находилась на левой стороне, и специально пролетал через нее.
     В эти моменты ему казалось, что автомобиль приподнимается, взлетает над дорогой, окунаясь в столбы брызг. Вода заливала лобовое стекло, и несколько секунд Рублев вел машину почти вслепую. Но затем дворники сбрасывали капли и вновь впереди возникала невысокая насыпь шоссе.
     "Служить бы рад, прислуживаться тошно, - вспомнил Комбат фразу знакомую еще со школы. - Кто же это сказал? Из великих кто-то... - он перебирал фамилии писателей, поэтов. - Пушкин? Лермонтов? Гоголь?"
     И только когда въехал на насыпь и увидел на горизонте темно-синюю полосу елового леса, его наконец осенило:
     "А, да, это сказал Грибоедов! - и Комбат улыбнулся сам себе. - Хоть что-то еще помню, не такой уж я неуч" - эта догадка развеселила и его настроение резко улучшилось.
     В полдень Борис Рублев был уже у своего дома. Он оставил машину во дворе, даже не включив сигнализацию.
     - Да кто ее возьмет, - подумал он, - кому эта колымага нужна?
     Хотя машина была в общем-то хорошая, правда, с виду неказистая. Комбат не любил внешнего шика и лоска. Самое главное, чтобы все механизмы работали слаженно. А его машина проверена.
     Двести двадцать, указанных на спидометре, она выжимала.
     "Ладно, пусть стоит, может, сейчас придется куда-нибудь поехать".
     Он поднялся, как всегда, не на лифте, на площадку, открыл дверь, вошел и сбросил одежду.
     Даже не стал поднимать с пола упавшую куртку: он ведь знал, что, возможно, сейчас придется ее надеть снова. Наспех перекусил, сделав два огромных бутерброда с кусками ветчины и толстым слоем кетчупа.
     Зазвонил телефон, как раз в тот момент, когда у Рублева был полон рот.
     "Ладно, перезвонят".
     Но телефон звонил настойчиво.
     - Что за чертовщина! - подумал Комбат, промокая губы салфеткой, подходя к телефону и нажимая кнопку на трубке.
     "Если это Бахрушин, то и его пошлю. Тоже мне, занятие придумал! Мне ваша армия, ваши приказы, распоряжения вот здесь сидят! Скоро из ушей полезут! Как кетчуп в рекламе".
     Но из трубки послышался голос Подберезского:
     - Здорово, Иваныч! Куда ты пропал? Как твой первый день службы?
     - Лучше не спрашивай, Андрюха.
     - А что так?
     - Да, ничего, - Комбату не хотелось рассказывать обо всех перепитиях, да и толком он навряд ли смог бы объяснить почему поссорился, почему послал и почему уехал с полигона.
     - Ладно, - быстро заговорил Подберезский, - меня не это волнует.
     - А что тебя волнует, Андрюха?
     - К тебе дозвонился Бурлаков?
     - А как он мне мог дозвониться, меня же дома не было, только что вошел.
     - Слышу, жуешь.
     - Вот именно, - буркнул Комбат. - А чего он звонил, стряслось что-то у Гриши?
     - Стряслось, конечно, Борис Иванович.
     - Что такое? - уже серьезным голосом, плотнее прижав трубку к уху, спросил Рублев.
     - Серьезнее некуда, без нашей помощи никак не обойдется.
     - Гриша-то не обойдется?
     Подберезский сделал многозначительную паузу, затем сказал:
     - Тебе, Иваныч, следовало бы помнить, что через два дня Бурлаку будет тридцать три года.
     Возраст, как понимаешь, значительный.
     - О, черт! - буркнул Комбат и поперхнулся. - Как что хорошее, обязательно забываю.
     - Я тебе и напоминаю.
     - А ты, Андрюха, небось, и сам забыл?
     - Конечно забыл, - признался Подберезский.
     - И я бы, наверное, забыл до судного дня, - сказал Комбат, - не позвони ты мне.
     - Гриша приглашал. Сказал, если мы с тобой не приедем, он обидится. Ты же знаешь, Иваныч, Бурлака, очень обидчивый.
     - Знаю. На обиженных воду возят.
     - Когда поедем? - сразу же перешел к делу Подберезский.
     - Надо бы. Тридцать три года один раз в жизни бывает, да и то не все доживают до этого возраста. Гришу могли уже раз сто убить, а может, и тысячу, а видишь, дожил.
     - Благодаря тебе, Иваныч.
     - И тебе тоже, Андрюха, - обменялись мужчины комплиментами.
     - Так когда?
     - А когда ты предлагаешь?
     Подберезский запыхтел, явно пытаясь сообразить как бы получше все устроить, как бы потактичнее отказаться и послать вместо себя Комбата.
     Но Рублев уже понял уловку:
     - Ты не юли, не вертись, как червяк на асфальте, не выкрутишься. К Бурлаку придется ехать. Он бы к тебе, Андрюха, с того света приехал, позови ты его на день рождения.
     - Да я же не против, Комбат! Когда надо было, мы же с тобой - и я, и Гриша - без всяких лишних слов сели в самолет и тю-тю, нашли эту чертову "Барракуду".
     - Помню, помню.
     - У меня дел много, - выдавил из себя Подберезский.
     - Это ты ему объяснишь, при встрече. Скажешь, понимаешь, Гриша, есть у меня дела поважнее, чем твой день рождения.
     - Да ну, попробуй я ему это объяснить, так он меня задавит, в лицо плюнет. Он бы все ради нас бросил.
     - Вот и ты бросай, - словно бы подытожив разговор, сказал Комбат.
     - Ай, да гори оно все ярким пламенем, все эти деньги, договора! К черту! Гришка ведь у нас один, другого такого с огнем не сыщешь, правда, Иваныч?
     - Это точно. Так что давай завтра улетим.
     - Давай.
     - С утра или как?
     - Я позвоню и все вопросы решу.
     - Подожди, Андрюха, ты же говоришь, у Бурлака день рождения, а подарок ты приготовил?
     - Приготовил, а как же!
     - Ну, и какой, если не секрет?
     - Ты, Иваныч, - лучший подарок для Бурлака. Я скажу, что привез тебя, а ты можешь сказать, что привез меня. Думаю, Бурлаку больше ничего и не надо.
     - А кто еще будет?
     - Об этом Гриша ничего не говорил. Он сказал, что приготовил для нас сюрприз, и его день рождения мы запомним на всю жизнь.
     - Что он, может, на Канары решил нас свозить? Так у меня загранпаспорта нет.
     - Какие Канары! Единственное, что Бурлак может устроить, так это завести нас с тобой в какие-нибудь непроходимые дебри, на какую-нибудь Угрюм-реку, засадит в избушку на курьих ножках, вытащит из-под пола пять ящиков водки на всяких там травах и заставит эту гадость выпить.
     - Вполне может быть. Так я, в общем-то, и не против водки.
     - Настроение не очень, смотрю, у тебя.
     - Не против, и все, и настроение мое ты не трогай, сам разберусь.
     - Что, не против? - заспорил Подберезский. - А ты знаешь какая там холодрыга, в его тайге долбанной? И водка не поможет.
     - А откуда ты знаешь, что в тайгу?
     - Ну, не в санаторий же он нас повезет! Не такой человек Гриша.
     - А я согласен, - сказал Комбат, - хоть морд вокруг видеть не буду.
     - Это ты про нас с Гришей, что ли?
     - Нет, не про вас, про всех остальных. Андрюха, я собираюсь.
     - Так ты же, Иваныч, за две минуты собираешься. Небось, в свой военный "сидор" все сунешь и готов. А мне еще с контрактами разобраться надо.
     - Да засунь ты их, знаешь куда, Андрюха...
     - Знаю, что ты сейчас скажешь. Бахрушин тебя научил. Кстати, как он?
     - Не знаю, - недовольно буркнул Рублев, - думаю, у него из-за меня неприятностей будет вагон.
     - Тогда самое время сматываться, - засмеялся Подберезский. - Ладно, я тебе перезвоню вечером, а завтра утром, думаю, уедем.
     - На сколько ты планируешь? - спросил Комбат, хотя понимал, задавать этот вопрос бессмысленно. Такие вещи решаются на месте, под настроение.
     - На пять ящиков водки, - ответил Подберезский.
     - Ну, тогда, браток, это дня на три.
     - А добираться до этой избушки еще, небось, суток трое? Ты же знаешь Бурлака, он заведет в такие дебри, как Иван Сусанин поляков!
     Комбат задумался:
     - А поляков ли завел Сусанин? Или шведов?
     Да, поляков, - сказал он.
     - Главное, что завел. Что гадать-то. Я побежал. У меня тут вагон дел.
     - Ладно, пока, - Комбат вздохнул, бросил трубку радиотелефона и пошел на кухню попить чайку.
     Не прошло и пяти минут, как телефон опять ожил, не успел еще по-настоящему вскипеть чайник. Комбат поднял трубку, уже догадываясь, кто это звонит.
     - Здравия желаю, товарищ майор, - послышался голос Гриши Бурлакова.
     - Здорово, Григорий! - четко, по-военному сказал в трубку Комбат.
     - Как ваше "ничего", товарищ майор?
     - Пошел ты, Гриша со своими подколками...
     Вот, к тебе в гости собираюсь.
     - Вот это да! Вот это я и хотел услышать!
     - У тебя день рождения намечается?
     - Так точно! - по голосу Борис Рублев догадался, что Гриша Бурлаков немного навеселе, поэтому и избрал такой официальный тон разговора.
     - А ты уже принял? - спросил Комбат.
     - Так точно, товарищ майор! Взял на грудь в установленных количествах.
     - А кто установил?
     - Количество, или факт приема?
     - Факт приема я установил. Количество.
     - Я сам установил. Когда вас ждать?
     - Мы завтра собираемся вылететь.
     - Будет просто прекрасно! Я вас встречу в аэропорту. Хотите, встречу с девочками?
     - Нет, не хочу, Гриша, - сказал Комбат. - А чего тебе из столицы привезти?
     Бурлаков секунд десять думал, словно бы прикидывая что ему надо.
     - Андрюху, Иваныч, привези, а то он что-то упирается, говорит, у него дел выше крыши.
     - Андрюху я привезу, это гарантирую.
     - Ну, вот и все. Здравия желаю, до скорой встречи.
     - Больше, Гриша, на грудь не бери до нашего приезда, встань на профилактику хоть на сутки.
     - Так точно, будет сделано! - в трубке послышались гудки.
     На душе у Комбата стало веселее, появилась хоть какая-то, но определенность в будущем. Он знал, что будет делать завтра, а это в его ситуации было немаловажно.
     "Значит, завтра в аэропорт, - размышлял Комбат, расхаживая по квартире, - затем самолет взлетит, наберет высоту и двинется на восток.
     Гриша будет рад, и все здорово. Хорошо, что я их послал, а иначе как бы я к Бурлаку полетел? Меня бы никто не отпустил. Только устроился и сразу же на неделю срываюсь! В общем, все, что случается, случается к лучшему. Словно бы я предчувствовал, - и Комбат хлопнул в ладоши. - А что бы подарить Бурлаку? - Рублев принялся вспоминать, что нравилось Грише Бурлакову. - Оружие. Но оружие не подаришь, в самолет не пустят".
     И тут Комбат вспомнил, что у него на антресолях лежит классный американский бинокль, привезенный еще из Афганистана, не большой и не маленький, в хорошем кожаном футляре, с отличной оптикой. Грише эта вещь нравилась, он еще в Афгане положил на него глаз. Но попросить так и не осмелился.
     "Вот и славненько. Сейчас такую вещицу нигде не купишь. Военный бинокль - вещь замечательная. А Бурлак будет шататься по тайге, по горам, по сопкам, будет глядеть в мой бинокль и вспоминать меня, - настроение у Комбата улучшилось. - А на хрена он мне? В чужие окна глазеть?
     Лежит на антресолях, пыль собирает, а так окажется в руках у хорошего человека, да и подарок дорогой. В общем, вопрос решен. Интересно, а что Андрюха подарит?" - подумал Комбат.
     Рублеву даже и в голову не могло прийти, что подобным выбором подарка занят сейчас и Подберезский. К тому же он тоже хотел выбрать такой подарок, до какого Комбат никак не додумается. Подберезский поехал в самый дорогой охотничий магазин, фирменный из фирменных, где поблескивали вороненой сталью нарезные и гладкоствольные ружья, всевозможные патронташи, ягдташи, ремни, самые разнообразные охотничьи ножи, с клеймами и без, с надписями на полированной стали, с костяными и деревянными ручками, в чехлах и без чехлов.
     Поначалу Подберезский хотел купить ружье, но когда он увидел цены, то даже его сердце дрогнуло. Дешевле пятисот долларов ничего приличного не было. Тогда взгляд Андрея Подберезского остановился на огромной витрине, заставленной подзорными трубами, приборами ночного видения, перископами и биноклями.
     На его лице появилась благодушная улыбка, он потер рука об руку:
     - Какой у вас самый лучший бинокль?
     - Самый дорогой или самый лучший? - в жилетке и бабочке продавец быстро подошел к Подберезскому.
     - Мне нужен самый лучший.
     - А знаете, господин, тот, который самый дорогой, тот и самый лучший, - и он, взяв с витрины большой тяжелый бинокль, подал его Андрею.
     - Чей он? - спросил Подберезский.
     - Бельгийский, - ответил продавец.
     - Точно знаете, что хороший?
     - Можете проверить. Можете выйти на улицу и посмотреть. Вы сможете рассмотреть даже кресты и звезды над Кремлем.
     Андрей посмотрел на линзы, отливавшие фиолетовым блеском.
     - Хорошо, беру.
     - А проверять не желаете?
     - Нет не буду.
     - Он вам для чего нужен?
     - Для подарка.
     - Дорогой подарок, - заметил продавец.
     - Для хорошего друга не жалко. А главное, вещь нужная.
     - Ваш друг моряк?
     - Нет, мой друг киллер, - с усмешкой ответил Андрей Подберезский.
     - Тогда могу предложить и оптический прицел.
     - А вот это ему не надо, он предпочитает пользоваться пистолетом. Долго выслеживает, изучает привычки, а затем подходит и стреляет в упор. Два раза. Один раз в сердце, а контрольный - в голову. Пиф-паф - и нет человека!
     От подобной шутки продавца немного покоробило. А Подберезский громко расхохотался:
     - Да шучу я, шучу. Охотник мой друг, только не на людей, а на медведей, волков, рысей.
     - А, тогда понятно. Незаменимая вещь, правда, немного тяжеловатая.
     - Он у меня сильный, ему все равно.
     - Как вы?
     - Похоже.
     Рассчитавшись и взяв подарок, Подберезский поехал по делам, предвкушая то, как ему станет завидовать Комбат, увидев бинокль.
     "Он-то до такого не додумается, ему и в голову не придет. Купит, наверное, какую-нибудь флягу для Гриши или часы, а на большее фантазии у него не хватит. А вот я привезу бинокль".
     То же самое думал, лежа на диване и глядя в потолок, Комбат:
     "Купит, наверное, Подберезский, часы подороже с лунным календарем, будто Гриша "месячные" отсчитывать должен, а на большее у него не хватит фантазии".

Глава 11

     Никому в этом мире не хочется признать себя неудачником. И это вполне справедливо. Каждый человек чего-то добился в этом мире, пусть маленького, пусть не всего того, что хотел, но все же. Не был исключением и Аркадий Карпович Петраков.
     Как-никак, доктор наук, лауреат государственной премии, кавалер ордена. Но сегодняшняя жизнь распорядилась так, что все прошлые награды как бы не в счет; Можно, конечно, продать орден, выручив за него чуть больше месячной зарплаты. Но разве это деньги? Ими и только ими измерялось теперь в представлении Петракова социальное положение человека. Ему хотелось всего, чем богата жизнь. Он мечтал о повышении по службе, иметь большую зарплату, мечтал об успехе у женщин. И кое-что ему удавалось, если бы не досадный обвал в последние годы. Аркадий Карпович никак не хотел связывать его с тем, что в общем-то, все случившееся закономерно - он состарился, и вина его неуспехов не в том, что развалилось государство под названием "СССР", а в его годах - женщины, деньги, должности - все уплывало сквозь пальцы, как песок, оставив лишь неприятное ощущение сухой грязи на руках.
     Катаклизмы, потрясшие и потрясающие до сих пор великую державу, не явились для Аркадия Карповича неожиданными. Как человек умный, он многое предвидел, как человек, посвященный в секреты, о многом знал. Еще на первом этапе перестройки, посоветовавшись с дочерью, он перевел все свои сбережения в валюту.
     Тогда сумма в две тысячи долларов казалась астрономической, хотя Петраков и считал, что его крупно надули при обмене. Дочка имела на эти деньги вполне конкретные планы, но Петраков запретил домашним даже вспоминать о них. Деньги лежали в небольшой металлической коробочке с хитроумным замочком, к которому подходил лишь один единственный ключ с замысловато изогнутым язычком.
     На что конкретно предназначаются эти деньги Петраков ответить не мог бы. Они давали возможность помечтать. Можно, например, собраться и поехать с женой отдохнуть к морю на две недели.
     Минуты две Петраков блаженствовал, но потом находил аргументы против такого решения.
     Во-первых, он плохо переносит жару, а во-вторых, жена накупит уйму ненужный вещей. В-третьих, и это был самый сильный аргумент, - по возвращении поймешь, что деньги потрачены, а толку от этого никакого. Загар слез, воспоминания притупились, а дома ничего нового не появилось.
     Затем Петраков придумывал новое применение деньгам. Он уже видел в своей квартире новый телевизор, музыкальный центр, стопочку компакт-дисков с классической музыкой, которую обожал и которую уже не мог слушать в сопровождении шипения, вырывавшегося из огромных колонок стереопроигрывателя. Все виниловые диски внуки нещадно исцарапали, используя их, как летательные аппараты внутри квартиры.
     Но и от таких перспектив Аркадий Карпович вскоре отказывался. Куда приятнее было поставить шкатулочку на письменный стол, закрыть кабинет на ключ и перебирать, пересчитывать зеленые бумажки, каждый раз убеждаясь, что их не стало меньше и что они до сих пор могут дарить уникальную возможность - мечтать. Но теперь к этим бумажкам, к двадцати новым и не очень, стодолларовым купюрам Петраков неизменно в мыслях добавлял несколько пачек за будущее, еще толком не предложенное ему сотрудничество.
     Ему казалось, будь этих денег побольше, он непременно начнет их тратить. А часть прибыли он вложит в какое-нибудь дело, чтобы не испытывать страха перед будущим.
     Гардероб со своей одеждой Аркадий Карпович тоже держал в кабинете. Тут висели модные лет десять тому назад костюмы, в картонных коробках стояли надетые раз или два туфли, искрились целлулоидные упаковки венгерских и чешских рубашек времен социализма, сколотых еще не пластиковыми зажимами, а булавками с крупными пластмассовыми головками.
     Но то, что раньше свидетельствовало о достатке Петракова, тепер