Подберезский дернул замок сумки, запуская в нее руку.
     - Переставь водку на мой столик, - распорядился Комбат, нащупав в недрах рюкзака твердый кожаный футляр бинокля. - Освободи свой для подарка.
     - Раз, два, три! - скомандовал Бурлаков, переставляя водку и стаканы, Комбат с Подберезским, переглянувшись, одновременно достали свои подарки и положили их на столик перед Гришей.
     - Поздравляем! - слова застряли на полдороги.
     Комбат созерцал бинокль, купленный Андреем, а Подберезский с досадой разглядывал бинокль из запасов Комбата.
     - Промашка вышла, - наконец-то выдавил из себя Борис Рублев, - но все равно поздравляю, - и пожал Бурлакову руку.
     - И я поздравляю, хоть у тебя всего два, а не четыре глаза, - Подберезский чувствовал себя неловко, как и Рублев.
     "В самом деле, не могли договориться, чтобы не подарить одно и то же!" - подумал он.
     И тут Бурлаков засмеялся, сперва тихо, затем громче и громче. На него стали поглядывать пассажиры, сидевшие впереди.
     - Вроде, выпить-то толком не успели, -" послышалось в соседнем ряду.
     - Ты чего? Издеваешься, что ли? - поежился Комбат. - Глупо, конечно, получилось, но это значит, мы помним о твоих желаниях.
     - Не поверите, - сквозь смех выдавил из себя Бурлаков, нагнулся к рюкзаку и вытащил из него еще один бинокль, точь-в-точь такой, как подаренный Подберезским. - Перед отлетом купил, вчера, сам себе подарок сделал.
     - Ну как же, - произнес Комбат, - обновки обмыть надо, - и разлил водку в стаканы, которые теперь стояли на его столике.
     - Из всего странного следует извлечь пользу.
     Выпили в отдельности за каждый бинокль, чтобы оптика не запотевала, чтобы видеть в него только хорошее, и чтобы жизнь была такой же длинной, как расстояние до горизонта, если смотреть в бинокль с обратной стороны.
     Лететь предстояло еще долго, пассажиры один за другим засыпали, накрываясь кто пальто, кто дубленкой. В салоне убавилось света. А за стеклами иллюминаторов застыла в звездном сиянии ночь.
     Комбат ничуть не удивился, когда стюардесса прошла по салону и села в свободное кресло через проход от Андрея Подберезского. Андрюша и девушка шептались, а Рублев попытался заснуть.
     Прикрыл глаза, по привычке вслушиваясь в гул моторов.
     - Самое смешное, - доходил до его слуха голос девушки, - я сама боюсь высоты. Когда взлетаем, страшно в иллюминаторы посмотреть. А потом, когда высоту наберем, мне уже все равно.
     - Самолет какого авиаотряда?
     - Иркутского.
     - Значит, назад с вами полетим. Телефончик твой можно?
     "Уже на "ты", - подумал Комбат, - быстро у них получается. Хотя чего тянуть? Она красивая, Андрюха - парень что надо".
     Ручка зацарапала по пачке сигарет, стюардесса записывала номер телефона, по которому ее можно разыскать в Иркутске.
     Комбат заворочался, заснуть ему мешало шушуканье Подберезского со стюардессой.
     - Валя, пошли, а то мы мешаем, - Андрей с девушкой пошли в хвост самолета.
     Комбат проводил их взглядом.
     "Совсем не повзрослел Андрюха", - подумал Рублев.
     И тут же подумал, что так, наверное, и правильно. Подберезский перестал бы быть самим собой, если бы пропустил эту девушку мимо.
     - Завидуешь, - сказал себе Комбат и устроился поудобнее, насколько это было возможно в самолетном кресле.
     И все-таки заснул.

***

     Таким образом, в дороге, в аэропортах, в авто-. бусах Комбат с Подберезским провели чуть ли не целые сутки. И когда ступили на летное поле Иркутского аэродрома, то совсем потеряли счет времени. Зато Гриша Бурлаков чувствовал себя великолепно.
     Пока Подберезский прощался со стюардессой, договариваясь о возможной встрече, Комбат с Бурлаком спорили. Гриша настаивал, что стоит отдохнуть в городе до завтра, а Комбат считал, что сразу же следует ехать дальше, чтобы не разбивать дорогу на части, и завтра же отправиться на охоту.
     - Черт с тобой, Комбат, - сдался наконец Бурлаков, - сразу, так сразу, - и обратился к Подберезскому:
     - Андрюха, если хочешь, можем оставить тебя здесь. Помотаешься в самолете туда-назад, а там, гляди, и мы с Комбатом вернемся.
     Подберезский сбежал с трапа и нырнул в автобус. Помахал на прощание стюардессе. Та не решилась ехать одним автобусом вместе с ним, как-никак, они с Андреем уже распрощались и глупо было бы стоять после этого рядом.
     Рублев тем временем чувствовал только усталость. Ощущение, что он перенесся на тысячи километров, не приходило. Все-таки все современные города похожи друг на друга. Цивилизация - она и есть цивилизация, где бы не находилась. Зато природа... Комбат уже предвкушал, как вдохнет полной грудью чистый лесной воздух, как увидит утреннюю дымку на рассвете.
     Гриша Бурлаков действовал быстро и уверенно, Комбату и Подберезскому не приходилось выходить из такси даже тогда, когда их друг объезжал знакомых. И через полчаса в его руках уже звенели ключи от квартиры в Иркутске, от гаража, машины, эллинга и лодки.
     В квартире, расположенной на окраине города, они долго не задержались. Один из звонков Бурлакова, и вскоре один из его деловых партнеров привез зачехленные карабины, боеприпасы к ним.
     Оставив ненужные вещи и прихватив теплую одежду, на такси отправились к реке. По сравнению с Москвой в Иркутске было еще достаточно холодно. Комбату казалось, он вернулся на месяц назад, река совсем недавно избавилась ото льда.
     Эллинг, где стояла лодка, располагался за городом, на берегу у небольшого поселка, имевшего вполне городской вид. Гриша легко открыл поросший инеем замок, и все трое оказались внутри просторного помещения, где на тележке покоился аккуратно выкрашенный белой краской катер с водометным движителем, к которому можно было укреплять и навесные моторы.
     - Отличная машина! - не скрывал восхищения Комбат, обходя катер. - Такому и притопленные бревна ни по чем.
     - Да, но с одним водометом он идет не очень-то быстро. Мой, - с гордостью сказал Бурлаков.
     - Не на гонки же собрались?
     - Мы еще один мотор подвесим, и порядок.
     А когда Рублев полез осматривать двигатель, Гриша развеял его опасения:
     - Все залито, все заправлено, двигатель перебран. Мне ерунду не подсунут.
     В катере оказались и канистры с горючим и продовольствие, хоть ты бери и прямо сейчас отправляйся в дорогу.
     - Только учти, Андрюша, никаких баб там нет километров на сто вокруг, а то и больше. Так что придется тебе вспоминать стюардессу, как последнюю женщину, которую ты видел.
     - Не только видел, - усмехнулся Подберезский.
     - Будет тебе заливать! В самолете у вас ничего не было.
     Бурлаков распахнул ворота и общими усилиями они спустили катер на воду.
     - До заката успеем, - Бурлаков посмотрел на часы.
     Тарахтел двигатель, катер подрагивал в ледяной воде.
     Минут через пятнадцать катер легко скользил, глиссируя, подпрыгивая на волнах.
     - Ну, молодец Бурлак! - восхищался Комбат. - Я-то думал, пьянку устроишь, с бабами, с баней, как у новых русских, а ты решил по-другому.
     - А как же! - отвечал Гриша, глядя сквозь забрызганное чистой водой стекло на реку. - Кроме баб, я тебе все удовольствия, Комбат, обещаю. И баня будет, и водка, и охота. Только все по-настоящему, без трепа и загонщиков.
     Заложив вираж, Бурлаков лихо обогнал медленно ползущую баржу и, пролетая рядом с буксиром, отчаянно просигналил. Буксир ответил глухим гудком.
     - Это тебе не Москва-река, здесь вода чистая, пить можно. - И купаться, если бы было потеплее.
     - Если в баньке как следует распариться, то и в такую можно окунуться.
     - Сперва льдины от берега отогнать придется.
     Над крутым берегом тянулся мрачный лес.
     Откосы устилал снег, немного посеревший по весне, но все еще искрившийся в лучах неяркого солнца.
     - Свобода, свобода, Комбат! - кричал Бурлаков, подтягивая сектор газа до предела. - Лодка - это свобода, карабин - это свобода. Надоело жить в клетке дел.
     - А кто тебя заставляет?
     - Сам себя. Деньги, проблемы... А для счастья так мало надо - друзья и свобода.
     Лишь изредка цивилизация напоминала о себе то баржей, то бакеном, то небольшой деревушкой, то покосившимся деревянным причалом, к которому и подплывать-то опасно.
     Подберезский тем временем сидел на капоте, прикрывавшем двигатель, и разбирал карабин, аккуратно укладывая детали на куски промасленной материи.
     - А самое главное, - продолжал Бурлаков, - когда смотришь на великолепие природы, забываешь о политике. Проживи здесь целый месяц и не вспомнишь, что существует электричество, телевидение. Не пожалеешь об этом!
     Карта, прижатая к панели тремя обломками магнита, трепыхалась на ветру. Комбат следил за тем, чтобы с разгона не пролететь место впадения в Ангару ее небольшого притока - Улы.
     Казалось дорога по воде окажется бесконечной, но все же, настал момент, когда поворот Улы замаячил впереди.
     - Еще один изгиб и налево, - предупредил Рублев сжимавшего штурвал Бурлакова. - Это тебе не шоссе, указатели здесь не стоят.
     Катер, завалившись на левый бок, заложил вираж и оказался в кристально-чистой, довольно широкой реке с каменистыми берегами. Дно просматривалось даже в самых глубоких местах. Чистая, почти лишенная водорослей вода бежала быстро. Катер стал продвигаться значительно медленнее, хотя вода и бурлила за кормой, выбрасываемая водометом.
     - Десять километров вверх по течению и мы у цели, - как ребенок, радовался Бурлаков.
     Лед еще сохранился у самых берегов, и Гриша следил за тем, чтобы не распороть обшивку катера об острые края.
     - В этих местах ждать помощи, если у тебя нет рации, можно не одну неделю.
     - О плохом не думай.
     Подберезский не удержался, перегнулся за борт и, зачерпнув воду пригоршней, принялся жадно пить. А затем радостно воскликнул, заметив в глубине тень метнувшейся рыбы:
     - Тут тебе не только охота, но и рыбалка классная будет - Все будет, Андрюша, я в плохое место не приведу, выбирал долго.
     Солнце уже клонилось к западу, когда из-за поворота реки показалось маленькое бревенчатое строение, примостившееся на выступе скалы.
     Вниз, к воде, вела металлическая сварная лестница, ржавая, но с виду крепкая.
     Катер с разгону ткнулся носом в песок и замер. Замолк двигатель. На поверхности воды закачались обломки тонких льдинок.
     Катер вытащили на берег, надежно привязали к вросшему в скалу дереву, все-таки паводок еще не прошел, и вода могла подняться в любой момент, лишь только начнется оттепель.
     - Здесь, что ли, жить будем? - Комбат кивнул на бревенчатое строение с маленьким окошком, забитым фанерой.
     - Ты что, Комбат! Это банька, дом выше. Сейчас увидишь.
     Нагруженные, мужчины стали подниматься по тропинке.

Глава 16

     Стучали колеса на стыках рельсов, гремели вагоны, покачиваясь. Однообразное движение убаюкивало, напоминая покачивание колыбели. Только вместо нянек и заботливых матерей, которые напевают бесхитростные простенькие песенки своим сыновьям, здесь разместились другие люди. Время от времени слышалась грубая брань, из проходов в вагонах лязгали железные дверцы, в зарешеченных окошках появлялись лица солдат, злые и недовольные.
     - Ну что, спим? - обращался конвоир к заключенным. - А я сказал - не спать! Захочу, будете стоять всю ночь, пока нас не сменит другой караул, ясно? - кричал в маленькую камеру сержант-конвойник и на его губах появлялась слюна - верный признак раздражительности и бешенства.
     - Да что вы, гражданин начальник, мы же мирные, мы спокойные.
     - Я сказал не курить!
     - Так никто и не курит, - говорил кто-нибудь из заключенных.
     - А почему дымом тянет?
     - Слушай, гражданин начальник, отвяжись ты от нас.
     - Что? - кричал разгневанный сержант.
     - Пожалуйста!
     - Ты мне не выстебывайся!
     Ему оставалось пару месяцев до дембеля, вернее, шестьдесят пять дней, и он был страшно зол на свое начальство за то, что сейчас он не в теплой казарме, а должен тянуться в поезде далеко на восток, в сибирские лагеря, конвоируя этап.
     Но все проходит, все имеет свойство кончаться. Уходил сержант, тяжело пыхтя, гремя подкованными железом кирзовыми сапогами и в вагонзаке вновь становилось тихо.
     - Козел долбаный! - сказал мрачный небритый зек, который лежал на верхних нарах, зябко поеживаясь от холода. - Ходят, скоты, спать не дают. Ничего, до лагеря доберемся, там поспокойнее, там всех построим. А этот московский конвой - псы цепные, воде! не допросишься, снега зимой не дадут.
     - Это точно, Сема, - подтвердил второй зек, матерый рецидивист по кличке Грош. - Эх, тюрьма, тюрьма...
     Сейчас Грош ехал, а вернее, его везли мотать четвертый срок. И ехать в тюрьму, оказаться в лагере ему не хотелось. Лишь год побыл на свободе, лишь успел развернуться, глотнуть свежего воздуха, понежиться под теплым солнышком с красивыми телками, и на тебе, опять неволя, опять тюрьма.
     Но не столько это мучило матерого уголовника - к тюрьме он привык, лагеря не боялся, там его все знали, там он был в своей среде.
     Его угнетало другое: он смог сорвать классный куш, отхватить кучу денег и вот теперь залетел на ерунде, на мордобое. Но квалифицировали этот мордобой, драку, как разбой с применением оружия и еще пришили пару статей. Так что приговор был длинным, страниц на девять, и получил Грош в свои сорок четыре еще десять лет строгого режима.
     В общем, если все будет хорошо, если все сложится, выйдет он на свободу уже в годах, в лучшем случае, лет через восемь. Успел спрятать деньги и драгоценности и как "муровцы" ни старались, как ни мучили, ни пытали его, как ни били - ногами, руками, дубинками, головой о стену в камере - он ничего не сказал.
     - Задавитесь, не найдете!
     - Не таких обламывали.
     - Не таких обламывали, а меня не обломаете!
     Из лагеря Грош решил бежать. Вот только доберется до зоны, оглядится, прикинет что к чему, сколотит хорошую компанию - пару-тройку надежных корешей - и сделает ноги.
     Тайги он не боялся, слава богу, побег будет совершать не первый. Догонят, так догонят, застрелят, так застрелят. Значит, не судьба добраться до денежек и до золотишка.
     А сумма была немалая. Взяли квартиру одного бизнесмена, действовали втроем - Грош и еще два помощника. Тем двоим не повезло, одного зарезал сам Грош, а второго - "муровцы" застрелили. Так что свидетелей ограбления не осталось, некому было настучать на него, заложить ментам.
     И хотя те догадывались, что деньги спрятал Грош, но улик и доказательств не имели, а вышибить признание и добраться до награбленного они не смогли. Из каленого железа был сделан Грош и побоев не боялся.
     - Сема, дай-ка закурить, - обратился он к зеку, который так же, как и он ежился от холода на верхних нарах.
     Сема запустил руку за пазуху, во внутренний карман ватника, и подал помятую пачку дорогих сигарет, внутри которой была одноразовая зажигалка. Зажав сигарету в кулак, Грош раскурил ее, жадно затянулся и на его небритом лице появилось довольное выражение. Конвоиров он не боялся, хотя знал, что они сволочи из сволочей. Особенно этот долбаный московский конвой.
     Об этих конвойниках в среде зеков ходили недобрые легенды, что до трех ни солдаты, ни сержанты, ни прапорщики не считают: шаг вправо, шаг влево расцениваются как попытка к побегу и выстрелы, случается, звучат без предупреждения.
     А с недовольными и борзыми конвойные разбираются по-своему. Заходят в купе трое-четверо и начинают месить. И месят до тех пор, пока сами не выдохнутся, пока не пропотеют гимнастерки, не прилипнут к спинам. В общем, с московским конвоем лучше не связываться.
     - Чего лыбишься, Грош? - спросил Сема.
     Он тоже не был новичком. Теперешняя ходка в лагеря у него была третьей.
     - Да вот, лежу, думаю, как там сейчас Каленый.
     - Он тоже едет с нами?
     - Да, где-то в первом вагоне. Мне шепнули, что он здесь главный, - пробурчал Грош, вспоминая Каленого, с которым вместе мотал предыдущий срок.
     - А за что Каленого взяли? - спросил Сема.
     - Каленый кассу сделал. Он же медвежатник.
     Каленый был вором в законе. Уже лет десять, как вершил суд в лагерях и на воле. С Каленым у Гроша были хорошие отношения. Каленый отмотал по лагерям лет двадцать пять, хотя по виду никто бы этого не сказал. Выглядел он холеным даже в ватнике и ушанке, всегда при деньгах. Его подогревали будь здоров, он ни в чем никогда не нуждался.
     "Ничего, - рассуждал Грош, - вот дотянем до весны, трава зазеленеет и рвану из лагеря".
     Куда его этапируют, он еще толком не знал, был уверен и знал наверняка только то, что в Иркутске ему придется проторчать с неделю в пересылке и уже с нее повезут его в зарешеченном вагоне по тайге далеко-далеко, в сторону Колымы.
     Там Грош уже бывал. И сейчас там сидели многие его знакомые.
     "Так что, встретят и все будет как положено.
     Там сколочу компанию и по настоящей весне, как только пригреет солнышко, рванем на волю".
     По ночам Грош видел во сне испуганные, полные ужаса глаза своего подельника, того, кто, собственно говоря, навел его на квартиру бизнесмена, торговца водкой и левым коньяком. Они взяли тогда целый дипломат. Он, конечно, кочевряжился, не хотел показывать заначку.
     Тогда Грош взял провод от фирменного утюга "филипс" и пробормотал:
     - Надо жить, играючи.
     Сунул штепсель в розетку, перед этим ножом перерезав провод и оголив два конца.
     - Сейчас ты все скажешь, сейчас тебя начнет трясти так, что зубы повысыпаются изо рта. Небось, они у тебя искусственные?
     Бизнесмен долго не выдержал. Трижды Грош прикладывал провод, сперва к плечу бизнесмена, потом пониже, трижды того трясло и он признался, где держит деньги и золотишко. Этого бизнесмена, конечно же, убили, как и одного охранника, который на свою беду оказался в квартире.
     "Вот, козел, - подумал тогда Грош, - такую наличку дома держит. Драгоценностей куча".
     Откуда взялась милиция Грош не понял. Те начали стрелять без предупреждения и сразу же уложили одного из друзей. Грош со вторым бросились бежать.
     Оторвавшись, они подсчитали деньги и прикинули сколько можно выручить за золото. Сумма получалась внушительная - сто пятьдесят, сто семьдесят тысяч долларов. Но делиться Грош со своим подельником не хотел. Когда деньги и золото оказались разделены, Грош зашел своему корешу за спину, вытащил из кармана нож с выкидным лезвием, щелкнул кнопкой. Резким ударом вонзил его прямо в сердце.
     Подельщик успел повернуться и посмотрел в глаза своему убийце. Это был жуткий взгляд, и иногда по ночам Грош видел этот взгляд снова и снова. Ему казалось, что этот взгляд прожигает его насквозь, как солнечные лучи, собранные увеличительным стеклом, прожигают лист бумаги.
     - Будь ты неладен, - бормотал Грош и почему-то крестился, просыпаясь, хотя в Бога не верил.
     Не верил, как и большинство людей, а вот медный крестик на потертой тесемке вот уже лет пятнадцать не снимал с шеи, считая, что именно он и спасает его от смерти, оберегает от пуль и ножей. Была бы возможность Грош прямо сейчас рванул бы туда, где спрятал деньги. А как ими распорядиться, он знал. И зажил бы в свое удовольствие.
     С такими деньгами паспорт он бы себе сделал, сменил имя и жил бы припеваючи, ездил бы по курортам, переезжая с одного на другой. Менял бы телок, костюмы, машины, отели. В общем, жизнь сделалась бы сладкой - такой, о какой Грош мечтал длинными, бесконечно длинными ночами, глядя в потолок, лежа на жестких тюремных нарах.
     Но такая жизнь была от него еще далеко, очень далеко.
     На нижних нарах, там, где похолоднее, корчились под драными телогрейками два совсем молодых парня, новых и глупых. И везли их в лагеря по первому разу.
     - Ничего, ничего, - приговаривал Грош, - поживете в лагерях, пооботретесь и тюрьма вам домом родным покажется. Так что не бойтесь, держитесь меня да Семы, мы вас в обиду не дадим.
     И парни старались, понимая, что в общем-то, им повезло попасть в компанию к таким людям, как Се