дем  и
снегом, он любил комфорт и иногда позволял  себе  понежиться  в  горячей
ванне или под обжигающими струями воды. Желание  комфорта  появлялось  у
Бориса Рублева не часто, может, несколько раз в год, никак не чаще.
   Вот и сейчас ему почему-то захотелось, чтобы в квартире  было  тепло,
чтобы из кухни раздавался нежный голос, чтобы  пахло  крепко  заваренным
чаем  или  свежесмолотым  кофе,  а   на   плите   что-нибудь   аппетитно
потрескивало, распространяя по всей  квартире  приятные,  терпкие  волны
ароматного запаха завтрака.
   Но в квартире царила тишина, в которой однообразно, как забиваемые  в
крышку гроба гвозди, слышались звуки падающих в раковину крупных капель.
   "Какого черта я не закрыл вчера воду!
   Сколько же ее вытекло, наверное, больше, чем в моем  теле  крови",  -
комбат потянулся, расправил широкие плечи, прислушиваясь к своим мышцам,
которые натянулись, напряглись.
   Хрустнули суставы.
   "Нет, так не пойдет, - приказал сам себе  комбат,  -  зарядка  должны
быть обязательной процедурой.  Обязательной!  Иначе  ты  не  человек,  а
размазня".
   Он стянул тельняшку и как был в  трусах,  подошел  к  окну,  повернул
ручку оконной рамы и распахнул  одну  створку.  Холодный  влажный  ветер
ворвался в комнату. Комбат поежился, но уже от удовольствия, поняв,  что
сумел пересилить лень и нежелание заниматься собой.
   "Ну что? Отвык от физ-зарядки? А ведь раньше, невзирая на  погоду,  и
сам, и твои подчиненные, все  как  один  выбегали  на  плац  и  начинали
заниматься физической подготовкой. Ну что же ты, комбат, совсем уж  стал
штатским и хочешь позабыть полезную привычку? А  ну-ка,  давай,  займись
спортом, займись по-настоящему!"
   В  последнее  время  Борис  Рублев  то  ли  от   частого   отсутствия
собеседников, то ли от гнетущего одиночества начинал разговаривать сам с
собой. Сам задавал себе несложные вопросы, сам на них отвечал. И если бы
кто-то со стороны взглянул на него и послушал, то, наверное, подумал бы,
что этот человек сошел с ума. Но  комбат  хоть  и  был  в  отставке,  но
находился в полном здравии и при  трезвом  рассудке.  Он  несколько  раз
присел, затем рухнул на пол и принялся отжиматься на кулаках, твердых  и
обветренных как полевой камень.
   - г-Раз, два, раз,  два...  -  звучал  спокойный  голос  комбата  без
малейшей нотки усталости.
   И сильное тело  Бориса  Рублева  однообразно,  как  пружина  или  как
поршень в хорошо отлаженном моторе, отскакивало от  пола,  причем  Борис
Рублев успевал не только разжимать кулаки, но и хлопать в ладоши.
   Сколько раз он отжался, Борис не считал.
   Он знал, надо отжиматься до тех пор, пока не почувствует усталости  и
пока тело не разогреется. Наверное, минут десять  -  двенадцать  длилось
отжимание от  пола,  затем  Рублев  выполнил  еще  несколько  комплексов
нехитрых, но тяжелых для исполнения  упражнений  и  только  после  этого
принялся делать всевозможные растяжки. Тело  постепенно  обретало  былую
упругость, а Борис чувствовал, как кровь  из  сердца  горячими  толчками
разливается по всему телу, попадая даже в кончики пальцев. Не только  на
руках, но и на ногах.
   - Ну, вот и хорошо, -  пробормотал  комбат,  сидя  на  полу  и  делая
наклоны то к правой ноге, то к левой. - Вот и отлично.
   Он резко вскочил на  ноги,  совершил  несколько  поворотов,  произвел
несколько ударов правой ногой, затем левой и целую серию  ударов  руками
по невидимому противнику.
   - Вот и хорошо. Вот я и в прежней форме.
   "Интересно, а сейчас, смог бы я подтянуться на перекладине раз сорок,
как в былые времена? Как то  на  спор  я  отжался  семьдесят  два  раза,
пытаясь доказать своим  подчиненным,  что  комбат  все  еще  полон  сил.
Правда, тогда у меня пошла кровь из-под ногтей.  Нет,  теперь,  конечно,
семьдесят два раза мне не отжаться, но полсотни раз наверняка смогу".
   Комбат забежал на кухню, торопливо  включил  плиту,  наполнил  чайник
горячей водой, поставил его на огонь,  а  сам,  вертя  головой  и  часто
моргая своими пронзительно-голубыми глазами, направился в ванную и  стал
под холодные, упругие струи дождика.
   Он фыркал  и  матерился,  но  незлобно,  по-доброму.  Его  настроение
улучшалось, и  он  уже  почувствовал,  как  кожа  покрывается  шершавыми
пупырышками, и переключил воду, завернув вентиль с  синей  головкой.  Он
проделал эту процедуру несколько раз, меняя абсолютно  ледяную  воду  на
почти кипяток.  И  только  после  этого  намылился,  вымылся,  тщательно
выбрился и, растеревшись  большим  махровым  полотенцем,  шлепая  босыми
ногами, вышел на кухню - выключить чайник.  Затем  вернулся  в  спальню,
надел свежую тельняшку, которая лежала в платяном шкафу.
   - Вот так-то теперь будет лучше, - и он, напоследок  вздохнув  полной
грудью, закрыл окно.
   Большая комната, где на диване спал этой ночью комбат,  проветрилась.
Воздух был чист, влажен и прохладен.  Рублев  с  аппетитом  позавтракал,
слушая приемник, который бесстрастным голосом диктора сообщал  последние
новости. Именно из приемника комбат узнал, какой сегодня  день  и  какое
число. Он даже вздрогнул, когда диктор сообщил,  словно  специально  для
него, сегодняшнее число.
   - Ничего себе! - жуя сосиску с красным перцем, пробормотал  комбат  и
чуть не поперхнулся. - Это уже целый месяц, как я  бездельничаю?  Ничего
себе устроил отпуск!
   Целый месяц, тридцать дней!  А  я  за  это  время  не  сделал  ничего
хорошего.
   Он призадумался.
   - Нет, все-таки зарядка хорошее дело, мозги-то мне она проветрила.
   Комбат, попив крепко  заваренного  чая,  закурил  сигарету,  вышел  в
прихожую и принялся осматривать карманы своей кожанки. Он вытащил старое
портмоне, вытряхнул  его  содержимое  на  уже  чистый  кухонный  стол  и
принялся считать деньги. Их было немного.
   "А я-то думал, что мне полученных денег хватит как минимум месяца  на
три. Да, жизнь сегодня в Москве дорогая, ничего не скажешь.
   Это раньше, лет двенадцать тому назад,  этих  денег,  может  быть,  и
хватило бы мне надолго.
   Но это раньше. А сейчас, странное дело, они тают, как снег в  горячих
ладонях".
   Сложив бумажки в портмоне, комбат налил себе еще одну  большую  чашку
круто заваренного чая и стал пить мелкими  глотками,  время  от  времени
глубоко затягиваясь сигаретой. Маленький будильник, чуть больше наручных
часов, стоявший на холодильнике, показывал, что уже десять  утра.  А  за
окном над городом плыли серые тяжелые тучи, похожие на мешки с цементом.
   "Какая все-таки гнусная сегодня погода! Но плевать. Мне же  не  ехать
сегодня на полигон, и кросс мне сегодня не предстоит.  Так  что  хорошая
погода или плохая, мне теперь должно быть все едино.  Да  какая  разница
для отставного  майора,  какая  погода  нынче  на  улице!"  -  попытался
успокоить себя комбат.
   Но,  тем  не  менее,  то,  что  происходило  за  окном,  его  немного
разочаровало. Ему хотелось, чтобы светило солнце, чтобы  не  шел  дождь,
чтобы, медленно кружась, падали к ногам желтые листья и  лица  людей  не
выглядели такими печальными под черными куполами зонтиков.
   - Да, погода дрянь, люди дрянь,  -  прислушиваясь  к  радиоприемнику,
бормотал комбат. - И ходят же по улицам  все,  как  сговорились,  или  в
черном, или в сером, словно, объявили день общенационального траура.
   А  из  динамика  шли  сообщения  о  том,  что  сегодняшней  ночью  на
Кутузовском проспекте  был  взорван  автомобиль,  в  котором  находились
известный  московский  бизнесмен,  его  водитель   и   охранник.   Заряд
взрывчатки, по мнению специалистов,  подложенный  в  машину,  был  равен
тремстам граммам тротила.
   Кто-кто, а Борис Рублев прекрасно  знал,  что  такое  триста  граммов
тротила,  и  ясно  представлял  всю  мощь  подобною   взрыва.   Конечно,
"мерседес" - это не  танк  и  не  БТР,  а  трехсот  граммов  для  такого
автомобиля хватит, и даже за глаза.
   "Представляю, что там произошло... Наверное, всех  троих  разнесло  в
клочья".
   Так же Борис Рублев узнал, что на место происшествия прибыла группа и
ведется расследование.
   "...Скорее всего, - бесстрастным голосом  сообщил  диктор,  -  смерть
известного   бизнесмена   является   следствием   разборок    преступных
группировок,  заполонивших  всю  Москву   и   держащих   под   контролем
значительный сектор банковского бизнеса".
   - Какие бандиты? Какие  группировки?  -  зло  пробормотал  комбат.  -
Чудится им все, одно время масонами пугали, потом коммунистами..
   "Люди как люди, ходят по городу, ездят на  дорогих  автомобилях,  все
неплохо  одеты.  В  магазинах  всего  полно.  Какие  группировки?  Какие
преступные кланы? Полная чушь! Хотя, все может быть За  месяц  свободной
жизни я уже многое узнал, многое повидал,  но  все  еще  никак  не  могу
привыкнуть, что стреляют, взрывают, убивают не только на войне,  а  и  в
самой  Москве,  прямо  на  улицах.  Мир  сильно  изменился.  Да  и  люди
изменились Хотя, в общем, наверное,  хуже  не  стали.  Думаю-то  я  так,
словно сам в этом мире отсутствовал. А что? Можно  сказать,  просидел  в
консервной банке, пока срок моего хранения не истек".
   Комбат докурил сигарету, раздавил окурок  в  пепельнице  и  пригладил
ладонью коротко стриженые темные волосы.
   - Ну что, - спросил он сам у себя, - чем ты,  отставной  майор  Борис
Рублев займешься сегодня? Опять станешь пить водку? Нет, пить сегодня  я
не буду, надо просто встретиться с ребятами.  Ведь  я  обещал,  что  как
только окажусь в Москве, обязательно  наведаюсь.  А  свое  слово  комбат
Рублев держит. Так  что  собирайся,  надо  проведать  боевых  товарищей,
посмотреть чем они дышат, чем живут, чем занимаются.
   Портмоне оказалось во внутреннем кармане куртки. Комбат быстро оделся
и перед выходом из квартиры взглянул на свое отражение.
   "А что, мужчина хоть куда! Одет бедновато, как  слесарь-сантехник,  а
так ничего".
   Комбат взглянул на свои наручные часы.
   Они были единственной дорогой вещью в  его  гардеробе,  дорогой  и  в
прямом, и в переносном смысле. Механические швейцарские часы  в  золотом
корпусе и с массивным золотым браслетом. Эти часы  являлись  трофейными,
покупать такие ему бы и в голову не пришло, и, как считал Борис  Рублев,
они приносят ему удачу. Когда они у него на руке, он всегда  остается  в
живых. Поэтому с часами комбат старался не расставаться.
   Откуда у него появились такое предчувствие и такие  мысли  по  поводу
часов, он и сам не помнил. Просто давным-давно, еще там, в  Афганистане,
он добыл эти часы, они лежали на столике  в  блиндаже,  рядом  с  убитым
афганским командиром, поэтому он и взял их, хотя многие  говорили  будто
он снял их с убитого. Отвечать на сплетни и домыслы Борис Рублев  считал
ниже своего достоинства.
   Он и не подозревал, сколько может стоить этот хронометр. Только через
несколько месяцев, когда майор-особист увидел на руке комбата эти часы и
предложил ему тысячу  долларов,  Борис  Рублев  понял,  что  часы  очень
дорогие. Он не продал свой трофей ни тогда, ни потом. Часы  всегда  были
при нем, даже в госпитале, когда он раненый лежал под капельницей.
   Когда комбат уже стоял у двери, вдруг позвонили.
   - Странно... Кто это? - пробормотал себе под нос Борис Рублев и, даже
не глянув в глазок, резко открыл на себя дверь.
   Перед ним стояла девушка в спортивном  костюме  и  белых  кроссовках.
Шнурки лежали на полу. На плечах у пришедшей накинута кожаная куртка.
   - Доброе утро.
   - Извините, - голос девушки нервно подрагивал.
   Комбат отошел на шаг в глубину прихожей.
   - Ну, проходи, проходи.
   - Спасибо.
   Он мгновенно узнал свою вчерашнюю знакомую - ту, которая кричала, что
живет в этом доме. Девушка переминалась с ноги на ногу.  Комбат  смотрел
на нее безмолвно, хитро улыбаясь.
   - Вы помните меня?
   Наконец он нарушил молчание.
   - Ну, что скажешь, Наташа?
   - Я не Наташа, а Лиля.
   - Хорошо, пусть Лиля. Так что скажешь?
   - Борис Иванович, - начала девушка, - вы извините меня..,  нас...  То
есть, не меня, а моих приятелей. Они глупые, молодые. У Кризиса уже есть
условный срок.  А  парень  он  неплохой,  вы  вчера  могли  этого  и  не
заметить... Ой! Что я говорю!
   - Ну и что из того? Да проходи в квартиру, что стоишь на пороге? ,  -
Я, знаете, Борис Иванович...
   - А откуда ты знаешь мое имя?
   - Мне сказала мама и участковый.
   - Участковый уже и к тебе приходил?
   - Да, еще вчера.
   - Ну, и что же ты хочешь мне сказать?
   - Я хочу извиниться, Борис  Иванович,  за  своих  приятелей.  Они  не
хотели начинать драку.
   - Как это не хотели? Выходит, я ее начал, да? Захотел и начал?
   - Нет-нет, вы не поняли. Они не хотели, но  начали,  так  бывает,  не
верите? - и девушка тут же расплакалась навзрыд так, как плачут  уже  не
дети, а взрослые женщины.
   Она прижала ладонь к лицу, и ее плечи мелко-мелко задрожали.
   - Бывает, да...
   - Да успокойся ты в конце концов! Не люблю слез.
   Особенно не люблю, когда плачут молодые красивые девчонки. Пройди  на
кухню, садись.
   Не надо разуваться, я уже собирался уходить.
   - Я не вовремя?
   - Вчера было не вовремя.
   - Ой! Все в голове путается.
   - Сядь вот здесь и расскажи.
   Борис Иванович Рублев обнял за  плечи  девушку,  провел  на  кухню  и
усадил на тот стул, на котором еще несколько минут назад сидел сам.
   - Я.., знаете... Кризис мне нравится, мы с ним хотим пожениться.
   - Так это он тебя прислал?
   - Нет, нет, Борис Иванович, он лежит  в  больнице.  Ему  больше  всех
досталось.
   - Ага, понятно.., лежит в больнице. Так ты, значит,  сама,  по  своей
инициативе?
   - Да, сама. Не пишите заявление на моих друзей, а  то  их  посадят  в
тюрьму. Понимаете, посадят в тюрьму! И Кризиса тоже.
   - Понимаю,  посадят.  И  поделом  будет.  Может,  тогда  поймут,  что
взрослым всегда надо уступать дорогу. Ну и кличка же у твоего дружка!
   - Борис Иванович, Борис Иванович, - голос девушки дрожал, а когда она
отняла руки от лица, он увидел,  как  по  бледным  щекам  ручьями  бегут
крупные слезы, такие если и захочешь не увидеть - придется.
   - Не плачь, хватит.  Значит  ты  просишь,  Лиля,  чтобы  я  не  писал
заявление? Да я, к твоему сведению, не собираюсь никому жаловаться.
   - Не собираетесь? - словно бы не поверив услышанному, Лилия  вскинула
голову, тряхнула светлыми волосами и уже совсем по-другому посмотрела на
этого сильного, уверенного в себе мужчину.
   - Конечно, не собираюсь, я не привык жаловаться. Натура не та.
   - Ой, как хорошо! Так значит, их не посадят? А участковый говорил...
   - Неважно, что говорил участковый.
   - Ой, извините, извините, я расплакалась, как ребенок. Извините.
   - Ничего страшного. Хочешь чаю?
   - Да, хочу. Нет, не хочу, - тут же спохватилась девушка,  поняв,  что
мешает.
   Комбат посмотрел  на  нее  чуть  свысока,  но  с  каким-то  отеческим
участием.
   - Успокоилась? - комбат налил ей чашку чая, бросил  ломтик  лимона  и
поинтересовался. - С сахаром или без? Конфет и шоколада у меня  нет,  ты
уж извини.
   - Не надо мне ничего,  ни  конфет,  ни  шоколада.  Только  не  пишите
заявление.
   - Но мы же договорились, я никому никогда не жалуюсь, я не привык.
   - Как хорошо, что вы такой!
   - Ладно, не надо, я сам прекрасно знаю, какой я. И твои  похвалы  мне
не нужны.
   - Ой, вы не знаете, Борис Иванович! Не знаете. Я так вам благодарна!
   - Скажи, кто тебя научил пойти ко мне.
   - Никто не учил.  Я  уже  взрослая  и  все  понимаю.  Я  сама,  Борис
Иванович.
   - Ну ладно, сама так сама. В общем, считай, мы обо всем договорились.
И я выпью с тобой чаю.
   Борис Рублев и Лиля Свиридова сидели в маленькой кухне и пили чай.
   - Ты учишься в школе? - спросил Рублев. - Только не ври.
   - Да, в десятом классе.
   - А почему сейчас не на занятиях?
   Девушка замялась.
   - Как-то...
   - Ну же, почему? -  уже  строго  -  так,  будто  перед  ним  была  не
школьница, а молодой  боец  его  бывшего  подразделения,  спросил  Борис
Рублев.
   - Я пойду в школу завтра. Сегодня я хотела поговорить с вами.
   - Могла бы и вечером поговорить, после школы.  Ты  меня  соучастником
своих безобразий не делай.
   - Я боялась, что не успею. Я всю ночь не спала, плакала...
   - Вот еще! - словно не веря услышанному, заулыбался комбат. - А ты, я
смотрю, хорошая девчонка. Небось, учишься неплохо?
   - Да неплохо, без троек, Борис Иванович.
   Но это теперь, раньше хуже училась.
   - Без троек - это совсем хорошо. А куда собираешься поступать?  -  не
зная, что еще спросить задал вопрос Борис Рублев.
   - Я еще не решила. Хочу стать фотомоделью.  Только  не  подумайте,  я
знаю, что это работа, а не развлечение и не разврат.
   - Кем-кем? - заулыбался  комбат,  и  его  улыбка  словно  обезоружила
девушку. Она даже поперхнулась чаем.
   - Фотомоделью.
   - Ты - фотомоделью?
   Девушка кивнула.
   - Интересно... В мое время таких профессий не было, - комбат взглянул
на часы. - Знаешь, Лиля, передай своим ребятам, что  я  никуда  не  буду
писать - никаких заявлений. Объясни  им,  чтобы  они  запомнили  на  всю
жизнь: старшим всегда надо уступать дорогу, всегда надо  снимать  шапку,
когда входишь в дом, и всегда надо говорить спасибо, когда тебе  сделали
что-то хорошее.
   - Спасибо, -  пробормотала  Лиля,  явно  смущаясь.  Ее  щеки  тут  же
порозовели, а глаза вновь заблестели. Девушка была готова расплакаться.
   - Ладно, тебе, успокойся. У меня еще есть дела.
   Пойдем.
   - Давайте я помою посуду?
   - Да ты что! Думаешь, Борис Рублев не может сам помыть посуду?
   - Нет, я просто хотела вам помочь.
   - Не надо.
   Лиля посмотрела на  умывальник,  полный  грязных  тарелок,  и  комбат
почувствовал смущение, почувствовал, что и он краснеет.
   - Черт побери, - пробормотал Борис Рублев, -  действительно,  девушка
права. Надо убрать, надо вымыть квартиру.  А  то  я  уже  совсем  дошел,
наверное, недели две не убирал.
   Они вышли на площадку. Лилия вновь принялась благодарить Рублева.
   А он махнул рукой:
   - Да хватит тебе! Иди лучше учи уроки, а то  не  станешь  ты  никакой
фотомоделью и придется идти работать водителем троллейбуса или трамвая.
   Лиля рассмеялась. Ее смех был веселым и добродушным, как и улыбка.
   - Да-да, я пойду. Извините, - и Рублев услышал,  как  девушка  быстро
побежала по ступенькам.
   "Хорошая, в принципе, девчонка, только водится со всякими  шалопаями.
Хотя, может быть, я просто чего-то в этой новой жизни  не  понимаю  или,
как говорит молодежь, не "догоняю"?"
   Комбат вышел на улицу, вдохнул непривычно холодный влажный воздух.
   "Теперь куда?" - задал он себе вопрос и, увидев на стоянке  несколько
такси, заспешил к ним.
   - Доброе утро, - открывая дверь, пробурчал Борис  Рублев,  усаживаясь
на переднее сиденье.
   - Какое, на хрен, доброе! - пожилой таксист посмотрел на забрызганное
дождем стекло.
   - Да, не очень доброе, - согласился Рублев, - но  от  моих  слов  оно
хуже не стало.
   - Куда поедем, командир?
   - Поедем вначале на Малую Грузинскую.
   - Это не близкий путь.
   - Да, не близкий.
   - Значит, и дорогой.
   - Не бойся, я не скажу потом, как приедем, что забыл деньги дома.
   Мотор взревел,  и  машина  понеслась,  разбрызгивая  лужи  и  изредка
сигналя. Комбат откинулся на  спинку  сиденья,  вытянул  вперед  руки  и
посмотрел на ссадины на своих суставах.
   Тут же смутился, сунул руки в карман, нащупал  пачку  сигарет  и  две
зажигалки, одна из которых  уже  не  работала.  В  пачке  осталась  одна
сигарета.
   "Странно, - подумал комбат, - и вчера вечером,  когда  я  выходил  из
такси, у меня оставалась одна сигарета - вот она. А я  продолжал  курить
ночью, курил утром, откуда же взялись для этого сигареты?"
   И только сейчас до него дошло, что у  него  дома,  на  кухне,  лежала
пачка, в которой лежало несколько сигарет. Комбат улыбнулся.
   - Что, настроение хорошее? - наконец-то чуть дружелюбнее, чем раньше,
осведомился у своег