компьютерным шрифтом.
     В первую очередь бросалось в глаза слово "работа", набранное трехсантиметровыми буквами. Осторожно макнув кисточку в клей "ПВА", Николай принялся намазывать листок с тыльной стороны. Работал он быстро и аккуратно.
     Макс в это время стоял на краю тротуара и всматривался в городской пейзаж, не видно ли где милиционера, потому как за расклейку объявлений в неположенных местах парням могли выписать солидный штраф.
     Глядя на студентов со стороны, можно было подумать, что они ждут на остановке автобус, который, естественно, в три часа ночи появиться не мог. Но это не преступление, даже административное, - ждать несуществующий в природе автобус на действующей остановке.
     Николай взял объявление двумя руками и, стараясь не выпачкаться в клей, подбежал к фонарному столбу, прицелился и налепил его на уровне своего лица. Разгладил скомканной газетой и, отойдя на два шага, полюбовался работой.
     Даже сейчас, ночью, в неверном свете фонарей, оно гляделось ярко и броско.
     - Готово? - спросил Макс, завидев одинокую фигуру на другой стороне проспекта. Но тут же понял, опасаться позднего прохожего нечего, тот в стельку пьян и вряд ли что-либо видит перед собой и под ногами, движется на "автопилоте".
     - Готово! - отозвался Николай и тут же засмеялся.
     - Чего такого веселого вспомнил?
     - Объявление на столбе смешное висит.
     Макс подошел к другу и глянул на объявления, большую часть которых составляли призывы похудеть без голодания и физических нагрузок. Эти соблазнительные призывы сопровождались плохо отпечатанными фотографиями, на которых были изображены якобы одни и те же люди до приема чудодейственного аппарата и после.
     - Эти?
     - Не туда смотришь, над этими я уже давно не смеюсь, - сказал Николай и придержал наполовину отклеившееся объявление размером в половину машинописного листка, сплошь заполненного текстом.
     - Предлагаю... - прочел Макс.
     Далее шло перечисление труднопроизносимых лекарственных препаратов, большей частью антибиотиков, помогающих при гонорее и триппере. За ними шли сильнодействующие сердечные и транквилизаторы.
     - А чего смешного? - пожал плечами Макс.
     - Ты до конца дочитай.
     Почти в самом конце объявления шла приписка:
     "...а также - памятники гранитные".
     - В списке не хватает еще гробов, - улыбнулся Макс, - и услуг землекопов.
     - А что, нормальная комплексная программа: потрахался, заболел, лечился, умер, похоронен, тебе памятник поставили - все как надо. Думаешь, наше объявление лучше?
     - Не наше, - тут же поправил Макс, - а этого... - и только сейчас он сообразил, что не знает даже имени человека, который дал им объявления и деньги за их расклейку. - Ты не помнишь, кстати, как его зовут?
     Николай задумался.
     - Точно.., он ведь даже не представился, но как-то так хитро это сделал, что я и не заметил.
     - Нормальное объявление, получше других, - и тут же вслух прочел текст, под которым еще темнел свежий клей: "Предлагается высокооплачиваемая работа (до тысячи долларов в месяц) мужчинам и женщинам до сорока лет. Прописка и гражданство значения не имеют. Необходимы инициативность и хорошее здоровье".
     Внизу был напечатан номер телефона той самой квартиры, которую снимали Макс с Николаем.
     - Что-то мне не по себе, когда вижу наш номер телефона на каждом столбе.
     И Макс тут же представил себе, как в квартире раздастся звонок и участковый милиционер поинтересуется, по какому праву они принимают заказы по устройству на работу и что это такая за работа, где можно без особого труда заработать тысячу долларов в месяц. А ответов на эти вопросы ни Макс, ни Николай не знали, они лишь согласились за пятьдесят долларов расклеить объявления и еще за сто в течение двух недель принимать телефонные звонки.
     Заказчик, мужчина лет сорока-сорока пяти, вышел на них практически случайно. Подошел к ним в пивной, когда ребята обсуждали свои финансовые проблемы, и с ходу предложил заработать. Но не назвал ни своего имени, ни фирмы, которую представляет. А в сегодняшние дни о сути бизнеса как-то не принято спрашивать, неудобно. Мало ли почему человек скрывает подробности - уходит он налогов, боится наезда конкурентов. Многие сейчас работают через подставных диспетчеров.
     - Пошли, нечего тут торчать, - Николай толкнул в плечо Макса, и ребята зашагали по проспекту к следующей остановке.
     В пакете еще оставалась целая пачка объявлений, клея в банке - до половины. До рассвета красные броские листки следовало пристроить на фонарных столбах, чтобы с утра уже быть готовыми принимать телефонные столбы.
     - На что деньги потратим? - спросил Макс.
     - Их не так много, чтобы долго думать, - отозвался Николай, - да и сотку мы еще не получили.
     - Но полтинник уже есть.
     - За квартиру заплатить придется.
     - За квартиру родители заплатят, незачем им говорить, что мы еще и подрабатываем.
     - Ты помнишь, что еще этот мужик сказал?
     - Конечно. Если хорошо пойдет, сотрудничество продолжим.
     - Мне почему-то показалось, что больше он с нами работать не будет.
     - Почему?
     - Я по глазам вижу. Говорит и как-то на тебя не смотрит.
     - Показалось тебе. Где он еще двух таких дураков найдет, которые за полторы сотни баксов две недели на него работать станут?
     - Тоже мне, работа, - воскликнул Николай, - через день по очереди на телефоне сидеть, адреса записывать!
     Вот если бы объявление в газете дали, тогда бы телефон у нас не смолкал. А так мы их только в нашем районе на столбах расклеим. Позвонит человек сорок, не больше, уж я-то знаю.
     - Сам ты у него поработать за штуку баксов не хочешь?
     - А ты отвечаешь требованиям насчет здоровья, что ли?
     - Конечно! Чего им отвечать? Две руки есть, две ноги, два глаза, конец, когда не надо - болтается, когда надо - твердеет, не алкоголик и не наркоман. Но работать мне у этого мужика не хочется.
     - Почему?
     - По нему видно, что если штуку баксов заплатит, то сам себе в карман пять положит.
     На проспекте показался милицейский "уазик". Машина сбавила скорость и, подъехав к самому бордюру, стала сопровождать молодых людей. Те занервничали.
     - Не оглядывайся на них.
     - Почему?
     - У тебя по морде видно, что ментов боишься.
     - Тише говори, а то услышат.
     - А ты пакет не к груди прижимай, а в руку возьми, как все нормальные люди. А то такое чувство, будто ты там краденое несешь. Сейчас, как проверят, и штраф нам влепят, ровненько на те самые полторы сотни баксов.
     "Уазик" пока не останавливался, но и обгонять парней не спешил. За стеклом виднелось довольное лицо милиционера сержанта, он внимательно всматривался в парней.
     - Какого черта тащимся, - сказал напарник, - видишь же, не пьяные?
     - Раз не пьяные, значит, наркоманы, - отозвался более опытный сержант. - Ребята молодые, значит, или пить должны, или наркотиками балуются.
     - Баб они вышли снять, видел, как пакет к груди прижимали? Небось спиртное там, на последние деньги купленное. С родителями живут, вот и трахаться им негде, решили проституток снять, - перенес свои проблемы на студентов милиционер.
     - Почему до сих пор не сняли?
     - Ты же сам видел, от самого метро на проспекте ни души.
     - Не нравятся они мне чем-то. Останови, документы проверю.
     - Какой же дурак из дому с документами выходит, если он, конечно, на кавказца не похож? Эти два не похожи, наши ребята, русские, светлоголовые.
     - Холодно из машины выходить, - вздохнул сержант, - да и не делают они ни хрена такого, за что прицепиться можно.
     - Настоящий милиционер должен уметь и к столбу прицепиться.
     - Ладно, поехали, а то ребята уже волноваться начинают.
     Коротко просигналив, "уазик" выехал на середину дороги и помчался в сторону центра.
     Николай глубоко вздохнул.
     - Что за жизнь идиотская пошла? Вечно себя виноватым чувствуешь: и в институте, и перед ментами на улице, будто ночью уже и гулять нельзя.
     - К тебе они приставали?
     - Нет.
     - Так чего ты ментами остался недоволен? Ехали, нас увидели, решили посмотреть, а вдруг пьяные. Видят - трезвые, и поехали себе дальше.
     - Да, тяжело деньги даются, - вздохнул Николай, вновь заглядывая в пакет, не разлился ли клей.
     - Если еще раз клеить придется, то я тебе наперед совет дам - кисточку до половины обрежь, чтобы банку можно было крышкой закрыть.
     - Где ж ты раньше был со своими советами?
     Еще полтора часа ушло у ребят на то, чтобы расклеить остальные объявления. И, лишь выбросив в урну мешок с вымазанной клеем баночкой, Николай вздохнул свободно и облегченно.
     - Пошли отсыпаться.
     - Думаешь, с самого утра тебе по телефону звонить начнут?
     - Всегда найдется идиот, который посчитает, что позвонить в шесть утра не только можно, но и нужно.
     - Сегодня моя очередь звонки принимать.
     - Аппарат у нас дурацкий, без регулятора громкости.
     Хоть тебе и принимать, а проснемся оба.

Глава 2

     Осенью дожди всегда серые.
     Сквозь пелену дождя неслись автомобили с включенными фарами, а по тротуару, легко перепрыгивая через лужи, бежал высокий мужчина в разбитых кроссовках, спортивных штанах неопределенного цвета с двойными белыми лампасами и в темно-синей майке с короткими рукавами. Он бежал очень ровно, и казалось, что ноги, обутые в тяжелые кроссовки с замысловатой рифленой подошвой даже не касаются мокрого шершавого асфальта.
     Борис Рублев бежал легко, большими шагами. С проезжающих мимо машин на него поглядывали кто с нескрываемым восхищением, кто с презрением, а кто и просто с интересом.
     - На спортсмена похож, - переговаривались пассажиры автомобилей и пассажиры автобусов, троллейбусов, прижимая лица, расплющивая носы о мокрое запотевшее стекло.
     Борис Рублев дышал ровно и напоминал сам себе локомотив, мчащийся по рельсам, причем не в полную силу, а так, чтобы просто разогреть мотор.
     Один поворот, второй... Квартал, еще квартал...
     Вот и ограда парка. С деревьев срывались листья - желтые, красные, охристые, падали на мокрый асфальт, прилипали к нему. Иногда подошва кроссовки раздавливала багряный кленовый лист, и на асфальте оставались темно-красные, бордовые пятна.
     "Словно кровь", - думал Борис Рублев, глядя вперед, ритмично дыша.
     Он бежал с такой скоростью, что не слышал ударов собственного сердца. Мышцы постепенно прогревались, наполнялись горячей кровью, и Борис Рублев получал удовольствие от этого, в общем-то, быстрого утомительного бега, от прохладного осеннего воздуха, от назойливого дождя.
     Но уже вскоре дождь не казался назойливым, он даже был приятен.
     Когда до дома оставалось метров пятьсот, Рублев побежал еще быстрее и наконец услышал биение сердца. Мышца сокращалась уверенно, ритмично, как кузнечные мехи.
     У входа во двор Комбат сбросил скорость и перешел на быстрый шаг.
     Он подскакивал, размахивал руками, резко поворачивал торс то право, то влево. На спортивной площадке у школы он подошел к перекладине, подскочил, уцепился за скользкую влажную трубу и двадцать раз легко вознес свое тело. Несколько раз перевернулся через перекладину, а затем принялся делать подъем переворотом. Все движения были отточены, выверены, он выполнял простые упражнения как заправский гимнаст.
     Наконец соскочил на землю, уперся кулаками в землю и стал отжиматься. Сколько раз он сделал это упражнение, не знал, да и никогда не считал. Он делал его до тех пор, пока не почувствовал усталость, пока спина не стала мокрой и майка не прилипла к телу.
     "Ну вот, хватит", - решил он, несколько десятков раз перепрыгнул через бревно, провел серию ударов руками, ногами и уже в конце выполнил несколько замысловатых прыжков и таких же замысловатых ударов ногой.
     - Хватит, - сказал он сам себе, запрокинул лицо, подставляя его сырому ветру и мелким каплям осеннего дождя, - теперь душ, а затем завтрак.
     Так было всегда. Уже много лет, проснувшись, Комбат десантно-штурмового батальона Рублев, правда, теперь в отставке, начинал свой день с пробежки и занятий физкультурой. Он держал себя в форме, не расслабляясь ни на один день.
     Правда, иногда случались перебои, но они были вынужденными и непродолжительными - неделя или две. И снова жители района видели высокого сильного мужчину, который, невзирая ни на дождь, ни на ветер, ни на холодный снег, бежит по улице широко и легко, похожий на охотника, преследующего добычу.
     Приняв душ, Рублев растерся большим махровым полотенцем. Чайник уже вскипел, завтрак был довольно скромный: пара бутербродов, большая чашка чаю. На подоконнике в кухне стояла чисто вымытая широкая пепельница, круглая, с высокими бортиками.
     Пепельница была вымыта идеально. В ней лежала открытая пачка сигарет. Рублев знал, в пачке восемнадцать сигарет, не хватает лишь двух. Рядом с сигаретами - стальная зажигалка "Zippo", подарок Андрея Подберезского.
     Три недели Комбат уже не курил, он решил вести правильный образ жизни. Другой на его месте убрал бы пачку куда подальше, чтобы глаза не видели, но Рублев был не таким человеком. Он знал: если сигареты спрячет, то это будет его мучить еще сильнее, нежели вид сигарет, лежащих прямо перед глазами на расстоянии вытянутой руки.
     Но преодолеть это расстояние - ничтожно малое - Рублев не мог.
     Он сказал себе три недели назад, вот так же утром:
     "С сегодняшнего дня я не курю, но сигареты прятать не стану. Пусть лежат, пусть напоминают мне о своем существовании и о моем обещании не курить".
     Так же три недели Борис Рублев не пил.
     Подберезский, узнав о том, что Комбат бросил курить, сразу же принялся шутить, но Рублев его обрезал:
     - Я, Андрюха, могу бросить курить, а вот тебе слабо - понял?
     - Мне слабо? - взъерепенился Андрей.
     - Тебе слабо.
     - Да ничего не слабо, Борис Иванович, просто я не хочу себя мучить.
     - Просто ты боишься, Андрюша?
     - Чего?
     - Пообещать себе и не выполнить.
     - А ты? - спросил Подберезский.
     - Я не боюсь. Сигареты будут лежать на подоконнике, но я к ним не прикоснусь.
     - Что бы ни случилось? - спросил Подберезский.
     - Что бы ни случилось. Пусть даже мой дом уйдет в тартарары, провалится, к сигаретам я не притронусь.
     - Так может, пить тоже не будешь?
     - И пить не буду, - сказал Комбат, бросая эту фразу не Андрею Подберезскому, а направляя ее внутрь себя, как приказ, внутренний приказ, отменить который не может никто, кроме него самого, Бориса Рублева. Но отменять он не станет.
     - Слушай, Борис Иванович, может, тебя кришнаиты охмурили или какие другие сектанты? Может, ты в баптисты подался?
     - Чего-чего? - переспросил Комбат.
     - Я говорю, может, тебя ксендзы польские, как того Козлевича, охмурили или попы?
     - Какие еще попы, какие ксендзы, Андрюха?! Никто меня не охмурял, я сам принял решение и буду его выполнять.
     - А до каких пор, - ехидно улыбнулся Подберезский, - день, два продержишься, ну, от силы три?
     - Нет, - сказал Комбат, - никогда больше не буду курить.
     - А пить? - последовал тут же вопрос.
     - Насчет пить - не знаю, водка не такой наркотик, как сигареты, и не такая пагубная привычка. Так что пить я скорее всего буду, но пока - не хочу.
     - Ну-ну, Борис Иванович, - улыбнулся Подберезский, - странный ты какой-то стал, выдумываешь лишь бы что, словно тебе и заняться нечем.
     - А мне, Андрюха, действительно, заниматься особо нечем, разве что собой, собственным здоровьем.
     - Ну, ты уж совсем как пенсионер...
     - А я и есть пенсионер.
     - Шел бы к полковнику Бахрушину работать, он же тебе предлагал.
     - Я не хочу идти на службу.
     - А почему?
     - А по качану, - сказал Комбат, хватая Подберезского и легко отрывая от земли. - Ты, Андрюха, кстати, - поставив друга на пол, сказал Комбат, - килограмма на четыре или на пять растолстел.
     - Я растолстел? - крикнул Подберезский.
     - Ты растолстел, не я же!
     - Ну может быть, немножко.
     - Спортом надо заниматься и курить бросай, как я.
     - Нет, Комбат, я курить не брошу. Ты на меня будешь смотреть и завидовать, будешь слюнки глотать.
     - Думаешь, глотать стану?
     - Куда ты денешься! Я уже сам несколько раз бросал, но решил, зачем мучиться, придет время и брошу.
     - Какое время?
     - Когда мой организм скажет: "Подберезский, бросай курить, а то сдохнешь!".
     - А если поздно будет?
     - Бросить курить никогда не поздно, - отрезая Подберезский.
     Этот разговор Комбат вспоминал часто и иногда внутренне проклинал себя за свою же заносчивость. Если с алкоголем было проще, то без табачного дыма, без сигарет Комбат мучился ужасно. Правда, его мучений никто не видел.
     О том, как это тяжело, знал только он сам. Самым трудным временем была ночь: тяжело, почти невозможно отказаться от закоренелой привычки выкуривать на ночь, перед самым сном, сигарету. Сейчас же Комбат не курил, зато во сне он дымил со страшной силой. Во сне он выкуривал иногда по несколько пачек сигарет, наслаждаясь табачным дымом. А утром просыпался разбитым, невыспавшимся и почему-то кашлял, как чахоточный курильщик, которому лет семьдесят. Но вот уже несколько дней как стало чуть полегче. Вполне возможно, легкие и организм начали понемногу очищаться от никотина.
     Позавтракал Борис Рублев безо всякого аппетита. Настроение сложилось ни к черту, и Комбат прекрасно понимал, с чем это связано. Имелись две причины, обе веские: во-первых, бросил курить и начал изнурять себя воздержанием, а во-вторых, и, может, это было самым главным, Рублев не мог долгое время находиться в подвешенном состоянии и бездельничать. Его неуемной натуре нужна была такая работа, которая поглощала бы его всецело, не давая ни о чем думать, кроме самой работы.
     Он включил старенький автоответчик на своем телефоне - подарок друзей и, расхаживая в большой комнате, в которой, несмотря на холод, окно было распахнуто настежь, начал прослушивать магнитофонную запись. Никаких звонков не поступало, и это Рублева расстроило.
     "Хоть бы какая сволочь позвонила, - подумал он и криво улыбнулся. - Нет, так нельзя, так жить нельзя. Мучу себя почему-то-. Кому и что я собираюсь доказать? Если себе, то ведь о себе я все знаю, а если другим, то зачем?"
     От этих вопросов Рублеву становилось не по себе. Он вообще не привык рассуждать и предаваться долгим размышлениям, он был человек действия.
     "Может, позвонить Андрюше Подберезскому? - подумал он. - Или прямо Бахрушину?"
     Звонить Бахрушину не хотелось. Что-то в последнее время в их отношениях разладилось. То ли Борис Иванович Рублев стал не нужен полковнику ГРУ Бахрушину, то ли у самого полковника возникли какие-то проблемы, и ему было не до Рублева.
     Недовольно взглянул на часы. Было еще сравнительно рано. Борис подошел и оперся локтями о подоконник, почти наполовину высунувшись из окна. Две дворничихи сгребали опавшие листья в большие золотистые ворохи. Смотреть на этот процесс было приятно, он отвлекал от навязчивых мыслей.
     Затем одна из дворничих взялась поджигать листья.
     Смяла газету, долго возилась со спичками. Наконец газета загорелась; и женщина принялась подсовывать ее под ворох влажных листьев, пряча в середину. Листва задымилась, дым медленно пополз вверх, и вскоре Борис Рублев ощутил его терпкий, щекочущий ноздри запах.
     Так всегда пахнет листва осенью. Что-то странное и волнующее есть в этом запахе. Осень Борис любил, она ему нравилась всегда. А вот к весне относился с легким презрением. Ему не ложилось на душу кипение крови в организме, не по душе была весенняя суета и напряженность.
     "Закурить бы сейчас", - мелькнула шальная мысль, но Борис раздавил ее в своем сознании, как давят назойливого комара - абсолютно безжалостно.
     Дворничиха продолжала меланхолично сгребать опадающую листву. В квартире сделалось совсем уж тихо, и настроение у Комбата было ни к черту.
     "Какой-то я издерганный, словно от меня несуществующа