я стоять в коридоре, немного испуганно моргая светлыми ресницами. Все, что с ним случилось, ему не очень нравилось, но и угрозы для него пока видимой не было. Так что он не знал, что предпринять - то ли броситься убегать, то ли смиренно ждать, чем все это кончится.
     - Вначале помоешься, - сказал Борис Рублев, глядя на паренька, - а я за это время приготовлю чего-нибудь поесть.
     - Я не хочу, - вдруг сказал Сергей.
     - Чего не хочешь?
     - Не хочу мыться, не хочу есть. Отпустите меня, Борис Иванович!
     - Опустить тебя? А я тебя и не держу, хочешь идти - иди.
     - Где мы?
     Рублев назвал свой адрес.
     - Так это же у черта на куличках!
     - Да, далековато, но до метро не очень далеко. Можно пешком за две минуты дойти, а там, думаю, ты доедешь до своего вокзала.
     - Доеду, - сказал Никитин.
     - Но я бы тебе этого делать не советовал. Вот что, иди мойся. Вода горячая у меня есть, мыло и мочалка тоже.
     Так что - вперед.
     "Странный какой-то мужик", - подумал Сережа и почему-то вдруг смирился с новым положением и понял, что самым лучшим выходом из этой ситуации будет полное послушание с его стороны и выполнение всех приказов этого странного здоровяка.
     - Давай не стесняйся, солдат!
     "Какой я ему солдат?"
     Жилище Бориса Ивановича Рублева пареньку показалось удивительным: никакой роскоши, никаких ковров, но все чисто и аккуратно. Курить ему захотелось так сильно, что даже засосало под ложечкой, а во рту скопилась слюна.
     Только вот беда, сигарет у Сергея не нашлось, а пачка с торчащими сигаретами лежала на подоконнике в большой хрустальной пепельнице.
     - Можно закурить? - немного робко, но в то же время развязно спросил паренек.
     - Нет, нельзя, - жестко обрезал Рублев, - я не курю.
     - Как это не куришь, если сигареты лежат!
     - Я бросил и тебе советую.
     - Бросил? - словно бы не поверил услышанному Никитин.
     - Да, бросил. Уже почти месяц не курю.
     - Ничего себе! А зачем?
     - Решил бросить - и бросил.
     - Что, вы все так делаете?
     - Как так? - спросил Комбат.
     - Решил - и сделал.
     - Стараюсь, - признался Рублев. - А ты давай зубы мне не заговаривай, побыстрее мойся. Сейчас я тебе сделаю ванну.
     От этой странной заботы в душе у Сергея потеплело, но настороженность не проходила.
     "Все-таки странный тип. Привел к себе домой, я же могу стащить что-нибудь, деньги, драгоценности, часы, видик."
     Паренек заметил, что на телевизоре стоит большой видеомагнитофон, а под ним, в тумбочке, за стеклом, в три ряда кассеты.
     В ванной шумела вода. Струя вначале била в гулкое чугунное дно, затем ванна начала наполняться. Вода уже просто плескалась.
     Появился Рублев. Рукава его рубахи были закатаны, руки - мокрые.
     - Смотри, солдат, сколько я тебе пены сделал.
     - Я никакой не солдат.
     - Все мужики для меня или солдаты, или никто.
     - Как это все?
     - А вот так.
     На вешалке в прихожей висел пятнистый бушлат без погон, с многочисленными карманами.
     "Военный или мент, наверное, - подумал Никитин, - правда, какой-то странный, необычный. Матом не ругается, не орет, разговаривает негромко, но очень властно. Попробуй такого не послушаться, так голову двумя пальцами оторвет."
     - Давай раздевайся, что смотришь? Глянь, сколько пены, - Рублев вошел в ванную, закрыл воду. - Иди, иди, не стесняйся, я на тебя смотреть не буду. Вот тебе чистая майка, - и Комбат вытащил из стенного шкафа аккуратно сложенный тельник, подал пареньку. - Настоящая воздушно-десантная.
     - Не может быть!
     - Точно тебе говорю, настоящая.
     Сергей уже успел заметить в комнате над диваном большую фотографию, на которой были солдаты с автоматами - много солдат - и среди них хозяин этой квартиры.
     - Ну что ты медлишь? Стаскивай свою грязную куртку, снимай разбитые обувки, все это оставляй здесь.
     Сергей закрылся в ванной комнате. Ему даже хотелось повернуть защелку, но потом он подумал, что этого делать не стоит: хозяин обидится. Забрался в ванну. Вода была приятная, горячая, и Сергей вспомнил, что последний раз мылся недели две с половиной назад. Он сидел в ванной, смотрел по сторонам на белую плитку в капельках воды, на зеркало, на стеклянную полку с одинокой зубной щеткой и бритвой.
     "Да, странный тип. Как-то у него все не так, как у людей."
     А Борис Рублев в это время распаковывал баул, присланный Бурлаком. И чего в нем только не было! Даже запах ткани, в которую были завернуты продукты, и то вызывал прилив слюны и посасывание под ложечкой. А пахло травами, перцем, лавровым листом, мясом, рыбой и сушеными грибами.
     - Ну, Гриша! Ну, клоун! - приговаривал Борис Рублев, разбирая увесистый баул. - Мяса пруд пруди, роту можно накормить. И на кой черт мне все это? - радостно думал Комбат, поднося к носу огромный окорок. - Ну и запах! Ладно, Сережку накормлю.
     Для себя Борис Рублев почти не готовил, питался наспех, с уважением относился лишь к завариванию чая.
     А вот ко всему остальному отношение было, в общем-то, пренебрежительное, хотя готовить он и любил, и умел.
     Но ведь не станешь же готовить для одного себя! Никто, кроме тебя, не оценит таланта.
     Сейчас же в квартире появился гость, ради которого стоило постараться. Хотя и стараться-то, в общем, не надо было, ведь еды и продуктов у Комбата хватало. А тут еще и посылка Бурлакова подоспела, так что можно было бы устроить шикарнейшее застолье.
     "Вот, правда, пить я себе запретил", - поглядывая на литровые штофы с золотистой водкой, размышлял Комбат.
     В водке плавали какие-то травы. Комбат знал лишь одну, длинную, плоскую, - зверобой. Остальные травы ему были неизвестны. Ни сопроводительного письма, ни даже маленькой записки в бауле не нашлось. Хотя, что тут пояснять, и так все видно, и так все ясно.
     Комбат резал мясо, рыбу, хлеб, мазал бутерброды, ставил на плиту чайник. Все делал быстро, расторопно, умело - так, как это может делать лишь мужчина, умудренный жизненным опытом, и никогда не научится делать женщина.
     Все, что оказалось на столе, выглядело настолько соблазнительно и аппетитно, что Рублеву хотелось тут же сесть на табуретку, набросать себе на тарелку всего понемногу, выпить рюмку сибирской водки, настоянной на, травах, затянуться крепкой сигаретой и улыбнуться в усы.
     Но делать этого Комбат не стал.
     "Всему свое время, каждому овощу и фрукту свой час и свой черед", - подумал Борис Рублев и услышал, что вода в ванной уже перестала шуметь.
     - Ну, как ты там? - громко спросил Рублев.
     - Ничего, - услышал в ответ чуть испуганный голосок.
     А голос у Сережи уже начинал ломаться и из детского превращаться в подростковый, юношеский. Иногда звучали басовитые нотки.
     - Все хорошо, Борис Иванович, все хорошо.
     - Ну-ну, давай поторопись, а то чай остынет.
     Борис Рублев на кухне разлил по чашкам кипяток, добавил заварки, себе много, а гостю чуть-чуть, для аромата.
     Уже через десять минут мужчина и паренек сидели напротив друг друга. Комбат почти не ел, он смотрел, как жадно, огромными кусками отправляет себе в рот мясо и рыбу его гость.
     - Ты не стесняйся, ешь, - говорил Комбат, а сам лишь прихлебывал круто заваренный чай.
     У него даже сердце сжималось, когда он смотрел, как ест паренек.
     - Давай не стесняйся. Вот этот кусок возьми, он повкуснее будет, - и Комбат, аккуратно подцепив вилкой снедь, накладывал и накладывал гостю то из одной тарелки, то из другой.
     А паренек все ел и ел.
     - Давненько ты, наверное, не сидел за столом? - произнес Рублев.
     - А что, заметно? - двигая челюстями, с полным ртом, пробурчал Никитин.
     - Говорю, за столом ты давно не сидел.
     - Да, давно, Борис Иванович, - почему-то Сергею хотелось называть этого мужчину по имени-отчеству. Он даже не делал для этого над собой какие-либо усилия, получалось самопроизвольно, словно бы Рублев был его классным руководителем или любимым учителем.
     - В школу ты, конечно, не ходишь.
     - Конечно, не хожу.
     - А хочешь?
     - Не очень, - признался Никитин.
     - А почему так?
     - Да я уже полтора года в школу не хожу.
     - А сколько классов закончил?
     - Пять, - признался Никитин.
     - Всего пять?
     - Пять классов закончил, и даже без троек.
     - Потом что?
     - А потом началось. Но я не хочу рассказывать про это.
     - Про что - "про это"?
     Паренек замкнулся, даже жевать перестал, лишь пил чай.
     - Закурить можно?
     - Нет, нельзя, - строго сказал Комбат.
     - Хоть одну сигарету, хоть половинку...
     - Я же сказал нельзя, значит, нельзя!
     - Тогда какого черта они лежат прямо на подоконнике? Издевательство форменное!
     - Силу воли надо воспитывать.
     - Какую силу? Какой воли? Зачем?
     - В жизни пригодится.
     - Ничего мне уже не пригодится! Да и к "черту такую жизнь!
     Паренек говорил убежденно, у Комбата от его слов даже мурашки по спине побежали. Как это можно в тринадцать лет так не любить жизнь? И он почему-то вспомнил себя в таком возрасте. Вспомнил, как не мог дождаться лета, вспомнил все свои развлечения, рыбалку, речку, лес, теплую воду, теплые дожди, смех друзей. Почему-то вспомнил лошадей, велосипед.
     - Послушай, Серега, а где твои родители?
     - Нет у меня родителей.
     - Слушай, с ними случилось что-то, погибли?
     - Да, погибли.
     - Родственники у тебя есть, братья, сестры?
     - Сестра была.
     - Ас ней что случилось? - негромко осведомился Рублев.
     - Ее изнасиловали, а потом застрелили.
     - Кто? - задал вопрос Комбат.
     - Бандиты.
     - Какие бандиты?
     - Кто ж их разберет, какие они? Фамилию я у них не спрашивал.
     - Ас тобой что случилось?
     - Они думали, что меня тоже убили, а я вот взял и выжил.
     - Тебя убить хотели или случайно вышло?
     - Не спрашивал. Сюда мне саданули, - Никитин слез со стула, задрал тельняшку, показал на правом боку под ребрами большой красный шрам. Такие шрамы Комбат знал очень хорошо, он даже вздрогнул.
     - Сейчас уже ничего, зашили, вылечили, в больнице три месяца лежал. Есть у меня тетка, да она меня видеть не хочет.
     - Что же это за тетка такая?
     - Она с мужем живет, мне, в общем, не родная. Сволочи они, мешочники.
     - Чего?
     - Мешочники они.
     - А ты откуда сам?
     - Из Таджикистана. Мы жили возле границы.
     - Если не хочешь, не рассказывай.
     - Не хочу.
     У Никитина уже дергалась щека и левое веко. Комбат .понял, его гость нервничает и разговор этот для него слишком тяжел.
     - Ладно, на, закури, - Комбат взял пепельницу, сигареты, зажигалку и положил все это перед гостем. - Бери, бери, если уж так тебе тяжело, закури, может, легче станет.
     - Не-а, - сказал Никитин, - не станет. Но я закурю.
     Парень для своих лет говорил слишком серьезно, слишком по-взрослому.
     - А занимаешься ты чем?
     - Когда?
     - Ну вообще.
     Никитин передернул плечами.
     - Ворую, машины мою.
     - Что воруешь?
     - Что придется, Борис Иванович.
     - Так ты вор или кто?
     - Наверное, вор.
     Борис Рублев заметил на тонкой худой шее Никитина черную тонкую нитку.
     - Что это у тебя, крестик? - спросил он.
     - Нет, не крестик.
     Паренек вытащил из-под тельника, который был ему велик, небольшой медальон величиной с пятикопеечную монету. Комбат смотрел. Сережа снял через голову черный шнурок, несколько секунд медлил, затем протянул Комбату.
     - Он открывается? - спросил Рублев.
     - Да, только плохо. Давайте я сам.
     Через полминуты медальон открылся.
     - Вот, смотрите, это мать, а это я с сестрой.
     В медальоне была очень маленькая фотография.
     - А отец где?
     - Как это где, - улыбнулся Сергей, - он же нас фотографировал.
     - Документы у тебя какие-нибудь есть?
     - Не-а, никаких. Зачем они мне?
     - Как это зачем? У каждого человека должны быть документы.
     - Так это у человека. А я ведь кто - вор, попрошайка, мойщик машин.
     - А если тебя милиция схватит?
     - Они, Борис Иванович, документы не спрашивают, завезут в спецприемник, а там уже разбираются. Меня, кстати, там знают, уже четыре раза там побывал.
     - И что? - как-то грустно задавал вопросы Комбат.
     - Ничего. Я от них убегал.
     - Как убегал?
     - Не могу я там находиться, душа свободы просит.
     - Чего-чего? - переспросил Комбат.
     - Свободы душа просит, - Сережка взял сигарету, сунул в рот, щелкнул зажигалкой, затянулся. И тут же закашлялся.
     - Нельзя тебе курить, Серега, молод ты еще.
     - Но я, между прочим, не только курю, но и пью, - принялся перечислять свои пороки Сергей Никитин.
     - И что в этом хорошего?
     - А что плохого? Выпью - легче становится.
     - Наркотиками не балуешься?
     - На наркоту деньги нужны, а их у меня нет. Правда, иногда бывают.
     - Когда что-нибудь сопрешь?
     - Ага.
     - Наелся?
     - Я могу есть долго, я, кстати, могу все это съесть.
     - Тогда съедай, не стесняйся.
     - Вот передохну, Борис Иванович, а потом все съем.
     - Ну, ну, давай, - улыбнулся Комбат.
     - А вам не жалко?
     - Чего? - спросил Рублев.
     - Ну, еды, например...
     - Не жалко, Серега. Мне тебя жалко.
     - А чего меня жалеть? Вы меня жалеть не должны, вы же мне не родня.
     "Да, не родня, к сожалению", - подумал Комбат и почувствовал ужасное одиночество, такое одиночество, от которого даже в висках закололо.

Глава 3

     Виталий Конопацкий уже второй месяц околачивался в Москве. Не жил, не работал, а именно околачивался - так он сам определял свою теперешнюю жизнь. Приехал он в российскую столицу из Горловки, которая под Донецком. В свое время отслужил в воздушном десанте. Демобилизовавшись, подался в милицию, но к тридцати годам не заработал ни на квартиру, ни на машину. Друзья, его одноклассники, кое-как устраивались в жизни, кто хуже, кто лучше, но все уже обзавелись семьями. И жены бывших друзей не очень-то радостно встречали холостяка, когда тот приходил в гости, хотя за глаза и любили поставить его в пример мужьям. Мол, много не пьет, не курит, каждое утро занимается спортом.
     И наконец-то по прошествии десяти лет - после армии - Виталий Конопацкий понял, что его неустроенность в жизни идет от нехватки денег. Не хватало их ему катастрофически. Завод, на котором он работал, простаивал три недели в месяц, зарплату же выдавали чем придется и когда придется, обычно сахаром. А попробуй продай его за живые деньги на Украине, когда всему городу выдали зарплату тем же самым, чем и тебе! Российские перекупщики, иногда приезжавшие в Горловку, скупали сахар мешками за смешные деньги, которые позволяли хоть как-то прожить месяц.
     Виталий из газет знал, сколько стоит сахар в Москве, и поэтому чувствовал себя обделенным, когда подсчитывал истинную стоимость мешков, скопившихся в квартире, где он жил вместе с родителями. Из теленовостей он знал, что деньги у русских в провинции такая же редкость, как и в Горловке, водятся они лишь в крупных городах да в столице, там и сто баксов, казавшихся ему заоблачным богатством, не деньги.
     Дни проходили за днями, а уверенность в том, что перекупщики бессовестно наживаются на нем, не покидала Конопацкого. Не раз в мечтах он уже представлял себе, как со своим сахаром отправляется в Москву и продает его по настоящей цене за российские рубли. Меняет рубли на доллары, а потом преспокойно живет целый год в Горловке не опасаясь очередного витка инфляции, вновь собирав мешки, заставляя ими подвал, кухню и коридор. Он представлял себе это так отчетливо, что даже слышал хруст новеньких купюр, полученных в обменнике. Но вся загвоздке состояла в том, что ему не на чем было отправиться в Москву, не загрузишь же свой неподъемный товар в проходящий поезд!
     Возможно, мечты так и остались бы мечтами, если бы не сосед Виталия, работавший водителем грузовой машины - тягача с фурой - в одном из автопредприятий города. Сосед любил выпить и постоянно ходил по подъезду, одалживая деньги. Отдавал их, правда, регулярно, но не из зарплаты, которую полностью забирала жена, а из сэкономленных командировочных. Деньги соседи давали ему не с большой охотой, но с уверенностью, что они вернутся назад. Командировки случались часто, иногда и в Россию, и тогда соседу Конопацкого платили огромные по местным понятиям деньги - по десять долларов в день.
     Вот уже неделю Виталий Конопацкий находился в отпуске. Он специально придержал его до осени, потому что летом на заводе работы было больше, цеха старались загрузить на тот период, когда не надо тратиться на отопление. С наступлением же осенних холодов работа на заводе замирала окончательно.
     После обычной утренней пробежки Виталий вернулся домой и, облившись холодной водой, - горячую в дом не подавали уже с полгода - принялся за завтрак. На кухне было не повернуться, всю стену от самого холодильника и до двери занимали мешки с сахаром, колючие и серые, на вид абсолютно несъедобные. Но, как бывшему десантнику, Виталию такой интерьер даже нравился, словно бы дом готовили к долговременной осаде и через день-два мешки водрузят на окнах, соорудив из них огневые точки.
     В дверь позвонили. А чайник в этот момент, как назло, лишь закипал, его свисток отдавался глухим сипением.
     "Черт, - пронеслось в голове Конопацкого, - может, опять инспектор из Энергонадзора? У меня за электричество уже полгода не плачено, вновь начнут грозить, что отключат от сети..."
     Но потом вспомнил, что оба последних раза инспектор Энергонадзора наведывался вечером, когда люди приходят с работы.
     "Можно и открыть", - решил Конопацкий и пошел к двери.
     Сквозь неплотно прилегающую дверь он уловил резкий запах перегара, адскую смесь дешевой водки, лука, чеснока и залежалого сала.
     "Снова Иван Деньги одолжить пришел", - подумал Виталий и захотел на цыпочках отойти от входной двери. Отказывать соседу он не умел, а денег оставалось в кошельке всего двадцать гривен.
     - Эй, Виталик, - в дверь несколько раз ударили кулаком, - это сосед, открой!
     Виталик затаился, боясь выдать свое присутствие.
     - Да я же слышал, ты дома. Думаешь, я деньги одалживать пришел?
     "Именно так я и подумал", - решил Конопацкий, но тут же сосед поспешил уверить его в обратном.
     - Отдать, сосед, пришел, открывай!
     Получалось неудобно: сперва притворился, что его нет, а потом открыл. Но Иван был человеком без комплексов.
     Он широко улыбался, упершись двумя руками в дверной проем, чтобы не упасть, по его глазам было видно, выпил он совсем недавно, глаза еще не утратили утренней свежести и здорового блеска.
     - Во иду и думаю, надо же деньги отдать, прежде чем домой идти, - произнеся слово "домой", Иван вспомнил о жене и покосился на нижнюю площадку, где располагалась его квартира. - Дай, думаю, сосед, к тебе зайду, а то моя змея услышит, выбежит и вмиг отберет.
     - Мог бы и позже отдать, - сказал Виталий, пропуская Ивана в дом.
     Иван тут же закрыл дверь и навалился на нее спиной.
     В саму квартиру дальше прихожей Виталий соседа никогда не пускал, зная, что стоит тому сесть, как поднять его можно будет только подъемным краном, настолько словоохотливым родился Иван.
     - Я вот что подумал, если не отдам сразу, то с утра пропить могу.
     - Что ж, справедливо, - ответил Виталий, подумав, как это его соседа еще держат на автобазе шофером, как он ухитряется проходить медкомиссии, не попадаться ГАИ за рулем с остаточным алкоголем.
     Ненадежнее прислонившись к двери, Иван принялся копаться в многочисленных карманах пиджака. Из каждого он доставал несколько купюр, мятых, переложенных в несколько раз.
     - Я их чего в разных карманах держу, - пояснял Иван, - как пить начинаю, то вытащу из одного кармана и подумаю, что уже все, а потом, утром, - хлоп, смотрю, еще есть! Сколько я тебе должен?
     Эту фразу Иван произносил каждый раз, когда приходил отдавать деньги. Одалживал он понемногу, но часто,