ающую в иллюминатор батискафа. Этому существу ничего не угрожало. Не выберется же подводник из своего аппарата, чтобы поймать рыбу, навязчивую и гнусную?
     Толстые губы разошлись.
     "Ах, так, - подумал Комбат, - значит, все-таки мой стук тебя зацепил, значит, грохот тут кому-то мешает! Я вас сейчас достану!"
     Если бы у него под руками оказалось что-нибудь тяжелое - металлическое, чтобы колотить им в дверь! Но ничего тверже ботинок у него не было, даже часы сняли. И Рублев, повернувшись спиной к двери, принялся колотить подошвами.
     Санитар явно заволновался, побежал по коридору.
     "Интересно, где же я, - в Москве, в Подмосковье? А может, вообще меня вывезли на каком-нибудь самолете за Уральский хребет?"
     Отрывками, короткими и невнятными, вспоминался парк, люди с безумными взглядами, бросавшиеся на него, как дикие звери на кусок мяса, санитары, науськивающие этих людей в серых халатах.
     "Наверное, это психи, - решил Комбат, - а судя по деревьям, судя по желтым листьям, это Подмосковье, средняя полоса."
     Стучать в дверь он перестал и принялся расхаживать из угла в угол. Затем закатал рукав и глянул на сгиб локтя, на котором, словно укус клеща, виднелся след иглы.
     "Сволочи, укололи наркотик! Мерзавцы! Не пожалели...
     Насколько мне известно, героин стоит немалые деньги, а мне сто не пожалели. Нет, не пожалели не абстрактные они, а он, Грязнов. Сволочи! Подонки! Скорее всего не Грязнов здесь главный, но и не последний человек. Может быть, возглавляет службу охраны, ведь к медицине он не имеет никакого отношения. Что они тут делают? Зачем им понадобился Грязнов с его темными делишками и грязной биографией? Зачем?" - вопросов было куда больше, чем ответов. - "И при чем здесь Никитин, при чем Сережка? Если это какая-то клиника или санаторий для душевнобольных... Нет, скорее всего это самая тривиальная дурка", - сам себе сказал Комбат, ведь все те, кого он видел, были грязно одеты, истощены, зубы у многих были гнилые и напоминали сожженные кнопки на панелях лифтов в московских новостройках.
     Комбат почувствовал, а затем услышал, что за дверью в коридоре, облицованном кафелем, происходит какое-то движение. Он остановился, втянул голову в плечи, весь подобрался. Затем увидел в стекле лицо человека, которого он уже люто ненавидел.
     Это лицо вызвало у него прилив ярости, ему захотелось броситься на дверь, садануть изо всей силы в стекло - так, чтобы оно вылетело, размозжило голову Валерия Грязнова, который стоял за стеклом и ухмылялся, глядя на беспомощного Комбата, заточенного в каменный мешок.
     - Открой, выпусти меня! - рявкнул Комбат.
     - Да кто ж тебя выпустит, майор Рублев? Будешь ты у меня здесь сидеть. Это для тебя гауптвахта, карцер. Ты совершил много нарушений, причинил мне много неприятностей, но я тебе по-своему благодарен, - говорил Грязнов.
     - Открой дверь, сволочь! Подонок! - Комбат выкрикивал бранные слова, хотя понимал, что это не заклинания, при помощи которых тяжелая металлическая дверь отворится и он сможет выбраться на свободу.
     Грязнов продолжал улыбаться, причем улыбались только губы, а глаза оставались злыми и безжалостными, в них читалась ненависть. И если бы Грязнов мог, он испепелил бы Комбата взглядом, заставил бы одежду вспыхнуть и гореть прямо на теле. Но сделать это Грязнов был не в силах. Их взгляды сталкивались, скрещивались. Самое настоящее противостояние двух, в общем-то, сильных и уверенных в себе мужчин.
     Они понимали друг друга без слов, все читалось в их глазах.
     - Пить хочешь? - наконец громко спросил Грязнов.
     - Да я от тебя, мерзавца, даже капли воды не приму в пустыне!
     - Что ты говоришь? - ехидно произнес Валерий Грязнов.
     Он посмотрел на часы. Санитар по кличке Хер Голова стоял рядом и ухмылялся. Грязнов вытащил из кармана мощный электрошоке? и отвинченную накануне ручку. Подал ее санитару. Хер Голова взглянул на Грязнова, тот кивком указал, что санитар должен открыть дверь.
     Ручка наделась на стержень. Но санитар без приказа не решался повернуть ее.
     - Давай, чего медлишь?
     Ручка с хрустом провернулась. Дверь на несколько сантиметров приоткрылась. Именно на это Рублев и рассчитывал. Комбат в два прыжка оказался рядом с ней и двумя руками схватился за край полотна, рванул на себя. Грязной же в это мгновение прижал электрошоке? к паху Комбата и нажал кнопку разрядника.
     Комбат закричал, эхо пронеслось по коридору. Дверь плавно открылась. Рублев лежал на каменном полу, руки и ноги у него дергались.
     - Вот видишь, я на этот раз оказался попроворнее тебя, Борис Рублев, командир десантно-штурмового батальона, герой афганской войны.
     - Герой? - спросил санитар, глядя на распростертое тело Комбата.
     - Герой, мать его... Ну, давай работай.
     - А где доза? - на толстых губах санитара по кличке Хер Голова запузырилась слюна, он облизался и осклабился. Это было не лицо, а морда животного.
     - Наручники вначале надень, черт его знает, может, отойдет.
     Наручники защелкнулись на руках и ногах Комбата.
     - А теперь работай. Вот шприц, вот героин, - слово "героин" было произнесено так, словно это было угощение, сладость, о котором мечтает ребенок и которое наконец получает.
     Хер Голова быстро принялся за дело, время от времени поглядывая на ампулу в пальцах Грязнова.
     - Ну, ну, давай поторопись.
     Прозрачный наркотик перекочевал в одноразовый шприц, игла нашла вену, вошла в нее, и наркотик, смешанный с кровью, медленно вошел в организм. Рублев дернулся, но не сильно. Открыл глаза, увидел над собой лампу, лицо Грязнова. Глаза закрылись, голова запрокинулась набок.
     - Теперь наручники можешь снять, и выходим.
     - А пить? - сказал Хер Голова.
     - Обойдется, - холодно произнес Грязнов и, уже стоя в двери, посмотрел на Комбата.
     Сейчас тот был ничем, распростертый, полностью подвластный ему.
     - Хер Голова, сколько еще надо вкатить, чтобы он стал наркоманом?
     Хер Голова зашлепал толстыми мокрыми губами:
     - Два или три раза.., и ему все, он наркоман, он на игле.
     - А ты?
     - Я? Что я? - заикающимся голосом затараторил санитар. - Я же выздоровею, я же вылечусь, когда захочу. - Ты вылечишься? - захохотал Грязнов. - Ну, ну, молодец, - и он брезгливо, как завшивевшую собаку, пропустил впереди себя санитара. Ему было даже противно прикоснуться к человеку-животному. - Закрой дверь, - таким же брезгливым голосом произнес Грязнов.
     Щелкнула снимаемая ручка. Грязнов проверил, закрыта ли дверь, затем припал к окошку и посмотрел на Комбата. Тот лежал все в той же позе, голова была запрокинута, руки неестественно подвернуты.
     - А не сдохнет? - вдруг спросил он как бы сам у себя.
     - Нет, нет, мужик здоровый, не сдохнет. Да и что одна ампула? Вот если бы три, то тогда... - и Хер Голова скрестил перед собой руки со сжатыми кулаками и осклабился. Картинка получилась: череп с костями, такие раньше рисовали на трансформаторных будках - "Не влезай, убьет!".
     - Ладно, ручку сюда, - нехитрое, зато надежное приспособление исчезло в кармане куртки Грязнова. - Ты поглядывай время от времени, как он там. Я не хочу, чтобы он быстро копыта откинул, мне надо, чтобы он еще пожил.
     - Поживет, поживет, куда денется. От такой дозы никто не умирает, разве что какие-нибудь конченые или слабаки.
     - А ты?
     - Я же говорил, со мной все в порядке.
     Грязнова Хер Голова боялся панически. Он, как никто другой, знал крутой нрав Грязнова, знал его ярость и то, что Грязнов ни перед чем не остановится.
     Через пару минут Грязнов остановился у двери, за которой лежал прооперированный немец.
     "Кормилец, - подумал о Шнайдере Грязнов, - таких бы побольше, и Россия могла бы стать богатой. Вот она, живая валюта. Переставляй почки, селезенки и прочие внутренние органы, слава Богу, доноров хоть отбавляй. Живые деньги текли бы ручьем. Да каким, на хрен, ручьем, рекой, широкой, бескрайней. Вот можно было бы развернуться! Это ж такую клинику можно создать - по сто, по двести больных в месяц оперировать. Естественно, кто-то и умирал бы, смерть при подобных операциях исключить нельзя. Но ведь остальные выживали бы и были благодарны. А доноров - половина России! Со здоровыми почками, с хорошей кровью. Эх, жизнь могла бы быть! А тут еще главврач Хазаров трусливый, всего боится, на воду дует. Но ничего, постепенно все это я приберу к рукам, налажу работу. Уж это-то я умею."
     Хер Голова стоял в трех шагах от Грязнова.
     - А ты чего?
     - Ничего, ничего... - затряс лысой головой санитар.
     - Тогда ступай отсюда.
     - Ага, понял, понял, - и санитар быстро зашагал в противоположную сторону.
     В конце коридора появилась Анна, как всегда, в короткой юбке, на высоких каблуках, шла, покачивая бедрами.
     Грязнов ей улыбнулся.
     - Ну как дела?
     - Погодка хорошая шепчет, солнце светит, - сказала Анна. По-настоящему сильных мужчин она и любила по-настоящему, даже если они ее обидели в этой жизни.
     - Это точно. Да, что-то вид у тебя, Анна, не очень веселый.
     - Уехать бы скорее отсюда.
     - Уедешь. Скоро твой фашист поправится, и уедешь вместе с ним.
     - Скоро... Все вы говорили, что это будет быстро, а уже сколько времени впустую потрачено!
     - Почему впустую, - хмыкнул Грязнов, - будет у тебя здоровый муж, будет у тебя с ним все хорошо.
     - А мне это надо? - хмыкнула Анна и провела языком по губам. Ей нравилось дразнить мужчин, это она умела делать, как и многое другое.
     Грязнов почувствовал, что, в принципе, был бы не прочь переспать с Анной, завалить ее прямо здесь, в подземелье, в каком-нибудь дальнем коридоре. Пусть себе орет, пусть визжит, хотя прекрасно знал, ни визжать, ни орать эта бывшая проститутка не будет, она сделает все, что и должна сделать.
     - Как он там?
     - Да вроде лучше, - проворковала Анна.
     - Намного лучше?
     - Намного, - сказала она и рукой провела по своей груди.
     - Ну-ну, - произнес Грязнов, - ты мне смотри, а то всем мужикам голову вскружишь, работать не смогут.
     - Смогут, смогут, я же так, просто...
     - Ну-ну, давай, - и Грязнов неторопливо зашагал по коридору. Затем обернулся. Анна все еще стояла, смотрела ему вслед.
     "Стерва!" - подумал Грязнов.
     "Кобель!" - подумала Анна.
     Они угадали мысли друг друга и улыбнулись.
     - Точно? - громко произнес Грязнов.
     - Да, точно, - ответила ему Анна и щелкнула пальцами правой руки. Сверкнули кольца.
     "Будет время, займусь. От меня ты не уйдешь."
     Анна вошла в палату. Хер Голова подошел к двери, за которой лежал Комбат, припал лицом к стеклу, расплющил об него свою безобразную рожу.
     "Хорошо тебе, дозу дали." А мне? Если бы я мог, я бы из тебя, сволочь, всю кровь высосал. Мне было бы хорошо, мне, а не тебе!" - Хер Голова даже лизнул стекло, словно бы оно было сладким, как леденец. И зарычал, вернее, заурчал, как большое животное, звук получился утробным.
     А затем быстро-быстро засеменил по коридору.
     Комбат пришел в себя через три часа. Его мутило. Он попытался встать на ноги, зашатался и если бы не стена, то, возможно, рухнул бы.
     "Стоять! Стоять! - сам себе приказывал Комбат. - Ну, держись, Рублев, держись!"
     В голове немного просветлело, и он понял, что его сначала оглушили ударом тока, а затем вкололи дозу.
     - Мерзавцы! Подонки! Нет, нет, мерзавец Грязнов.
     Надо отсюда выбраться, во что бы то ни стало, пока они не превратили меня в наркомана, не сделали из меня животное, похожее на этого санитара!
     Наркотик уже был в организме, и бороться с ним было бессмысленно. Комбат вначале медленно, а затем все быстрее и быстрее ходил из угла в угол, сжимая и разжимая кулаки. Он смотрел на вентиляционный канал, и в его голове крутилась шальная мысль:
     "Вот бы было здорово превратиться в таракана или муху.., проникнуть сквозь прутья решетки в вентиляционную шахту, а затем выбраться с этого долбаного каменного мешка!"
     Ржавая решетка начала двоиться, затем качнулась и поплыла. Борис Рублев потерял сознание и медленно осел.
     Он даже не попытался подняться, силы его покинули. Он провалился в сладкое наркотическое забытье, в котором мог превращаться в кого угодно. Он не видел и не слышал, как в камеру вошли санитар по кличке Хер Голова и Валерий Грязнов.
     - Давай ему еще один укол, пусть лежит, пусть спит.
     А завтра я подойду, и введем еще дозу. Я из него сделаю человека, - пробормотал Валерий Грязнов, забирая у санитара пустую ампулу, на дне которой еще оставалась капля наркотика, стекшего по стеклянным стенкам.
     Для Бориса Рублева вся жизнь слилась в какой-то бесконечный туманный поток, сладкий и тягучий, как патока. Ему было хорошо. Он видел удивительные картины, заснеженные горы, белые, словно пушечные взрывы, облака, быстро летящие над сверкающими от снега горами, видел звезды, самолеты, похожие на ангелов, проносящиеся в ослепительно синем небе.
     Собственное тело казалось Борису Рублеву легким, пустым, похожим на оболочку воздушного шара, надутого газом.
     Ему казалось, что он летает, проникает сквозь стены, парит над деревьями парка, даже не касаясь вершин.
     Так продолжалось около недели. Все в сознании Комбата слилось в сладком наркотическом потоке. Это была река, но река без берегов и без дна. И он плыл в этой реке, ощущая прохладу волн, ощущая прозрачность воды. Иногда вода становилась мутной и густой, и тогда он шептал:
     - Дозу! Дайте дозу!
     Он видел лицо Грязнова, видел лицо санитара, но теперь они не казались ему страшными и безобразными, они были прекрасны - лица спасителей. Валерий Грязнов, отъявленный мерзавец и негодяй, становился самым хорошим из всех людей, живущих на земле. Он стал лучше самых близких товарищей, он был самым дорогим и желанным. Лишь заслышав движение за дверью, шаги, Комбат на четвереньках полз к двери и, запрокинув голову, ждал, когда дверь отворится.
     - Дайте, дайте дозу! Еще!
     Игла входила в вену, наркотик попадал в организм. Иногда Валерий Грязнов его дразнил, доводя до исступления, до припадков ярости, и тогда Комбат бросался на стену, сбивал в кровь кулаки.
     - Дай, дай, Валера! Ты же мне друг! Дозу-, дозу-- молил он каким-то странным голосом, в котором уже не было твердости.
     - Ну что, видишь, как оно, майор Рублев? Вот ты теперь наркоман, причем самый настоящий, и за дозу ты продашь всех, за дозу ты отдашь все, подпишешь любые бумаги.
     - Да, да, подпишу! - бормотал Комбат и хватал Грязнова за руки.
     Он был ослаблен донельзя, жил только на наркотиках.
     Когда его лишали дозы, начинались страшные мучения. Казалось, что организм разрывается на части, его тошнило.
     Когда же он получал дозу, становилось хорошо, легко, жизнь казалась прекрасной. Он существовал лишь для наркотиков, лишь для уколов, он жил от укола до укола.

***

     Эйфория, чувство полета длились недолго. Борис Рублев еще ничего не видел вокруг себя, лишь в ушах стоял странный звук, словно бы он летел с огромной высоты, и свистел ветер, холодный, упругий, но совсем не бодрящий.
     "Где я? Что со мной?" - мелькали в голове мысли, но о них хотелось забыть, не было сил искать ответа на эти вопросы.
     И тут откуда-то издалека, из-за темноты, окружавшей Рублева, послышались сперва шаги, затем и тихие голоса.
     Смысла сказанного Рублев не понимал, хотя говорили по-русски. Он с трудом открыл глаза и первое, что увидел перед собой, это выкрашенную черным битумным лаком канализационную трубу, в которой что-то урчало.
     "Лежишь, а прямо перед твоим лицом проплывает кусок дерьма", - подумал Рублев, и отвращение, накатившее на него, заставило поднять голову.
     - Ну что, комбат, - услышал он насмешливый голос, - понравился тебе первый полет? Героин - такая штука, к которому привыкаешь почти мгновенно.
     - Сволочь! - выдохнул Рублев и тяжело отжался.
     Встать на ноги сил не хватило, и он замер на четвереньках, тряся головой.
     - Видишь, ты похож на пса, грязного, бездомного пса, который привык жрать отбросы. А ну-ка, Хер Голова!
     И тут же в шею комбата ударил тяжелый армейский ботинок. Рублев завалился на бок.
     - Летать легко, приземляться сложно, - рассмеялся Грязнов, и смех его прозвучал, словно далекое эхо, пришедшее из прошлых лет, из тех, когда комбат знал Грязнова другим.
     "Я должен подняться!" - решил Комбат, но руки и ноги не слушались.
     - - Хрен вы меня возьмете! - выдохнул он из себя, но тут же почувствовал, что его уже подхватили и куда-то тащат.
     "Всего одна ампула какой-то дряни, - подумал Комбат, - а против нее бессилен даже я, умевший победить боль ранения. Я, который мог пробежать километр с засевшей в теле вражеской пулей."
     Над ним, как одинокая звезда, проплыла неяркая лампочка, висевшая на пластиковом шнуре. Его бросили на что-то твердое, и тут же ремни, как змеи, обвили запястья и лодыжки. Комбат ощутил у самого своего лица смрадное дыхание Грязнова, зловонное, как выгребная яма.
     - - Я передумал, Комбат, - тихо проговорил он. - Умереть от наркотиков - это слишком легко. Малая плата за то, что ты сделал мне. Ты умрешь иначе.
     Комбат хотел плюнуть в ненавистно-злое лицо, но во рту было абсолютно сухо, лишь шершавый, как наждак, язык царапал небо.
     - Ты уже на многое не способен. Шприц! - воскликнул Грязнов визгливым голосом И тут же в поле зрения Рублева появилась рука Хер Головы с огромным стеклянным шприцем, заполненным какой-то мутной жидкостью, похожей на болотную воду.
     - Наркоз, но слабый, - вкрадчиво проговорил Валерий Грязнов, - местная анестезия, чтобы ты сразу не потерял сознание от боли. Но наркотик имеет одну особенность: он постепенно отпускает, и тогда боль возвращается.
     Большие хирургические ножницы вспороли одежду на груди комбата, и с сухим хрустом толстая тупая игла пропорола кожу. Рублеву показалось, что его тело замерзает, словно бы хрусталики льда прокалывали его изнутри.
     И тут он ощутил резкую боль. Грязнов, высоко подняв ножницы над головой, с размаху вонзил их Рублеву в живот. Глаза Грязнова прямо-таки светились от счастья, двумя руками он сжимал рукоятки ножниц.
     - Крепкие у тебя кости, Комбат.
     Грязнов заскрежетал зубами, и Рублев услышал, как хрустит под лезвиями ножниц кость.
     - Нет, ты не туда смотришь. Смотри! - окровавленные ножницы, облепленные вырванной плотью, качнулись перед лицом комбата. - Ты видел, это твоя кровь. Вот, вот! - Грязнов двумя пальцами подхватил обломок кости и ткнул им Рублева в щеку. - Но это еще далеко не конец.
     Я отрежу тебе все, что только можно отрезать мужику, - заржал Грязнов, клацая окровавленными ножницами возле самого носа Рублева. - Ты понял меня? Ты еще не сошел с ума от боли, а, Комбат?
     И снова заскрежетали ножницы, захрустели кости. Боль раздирала тело, но комбат держался, понимая, что его стон и крик лишь доставят Грязнову удовольствие, что тот рассмеется прямо в лицо.
     - А теперь твоя очередь, Хер Голова. Пусть он увидит, как бьется его сердце, недолго осталось.
     И полусумасшедший санитар, ухватившись руками за разрезанную грудину, разломил ее надвое. Грязные, испачканные осенней листвой и грязью руки скользнули под ребра.
     - Теплые еще, - усмехнулся Хер Голова.
     И Комбат, нет, не почувствовал, а только услышал, как что-то похрустывает внутри него, хлюпает.
     - Пусть, пусть посмотрит, - шептал Грязнов.
     Рублев ощущал, как ему становится страшно. Об этом чувстве он забыл уже давно, столько ему пришлось пережить. Неровно подрагивавшее, словно жившее отдельной от комбата жизнью, на ладони у Хер Головы лежало сердце, блестящее, будто потянутое лаком.
     - Ты еще жив, Комбат? Я постараюсь, чтобы твои мучения продолжились как можно дольше. Ты хочешь знать, что будет с твоим сердцем, когда оно остановится?
     У Рублева уже не оставалось сил ответить. Он понял, что уже разодрал себе в кровь ладони ногтями.
     - Его порежут на куски и сварят на обед сумасшедшим. С безумными глазами о