дки. А Андрей Подберезский тут же  наполнил
их.
   - Ну что, Иваныч, давай, выпьем за встречу? Давай, выпьем за тебя!
   - Да нет, Андрюха, давай лучше за тебя.
   - Чего за меня пить? Лучше - за те  самые  годы,  за  всех  тех,  кто
остался там.
   Комбат  тяжело  поднялся.  Андрей  Подберезский  тоже  поднялся.  Они
взглянули друг другу в глаза, и им показалось, они видят в  глазах  друг
друга сполохи огня, слышат глухие взрывы, свист пуль и все то, без  чего
не бывает войны.
   - За них!
   Комбат кивнул, и мужчины, не чокаясь, выпили. Улыбки на время исчезли
с их лиц.
   - Так что у тебя случилось? - после  довольно  продолжительной  паузы
поинтересовался Борис Рублев, глядя прямо в серые, стального цвета глаза
своего бывшего сержанта.
   - С женой?
   - С женой и вообще по жизни.
   - По жизни все в общем-то ничего, не считая мелких  неприятностей,  а
вот с женой... - Андрей Подберезский втянул голову в  широченные  плечи,
наклонил ее вперед, словно бы собирался броситься  и  прошибить  головой
стену, а затем заговорил, не глядя на  комбата,  а  куда-то  в  тарелки,
полные еды. - Знаешь, Иваныч, она, скорее всего,  не  вынесла  испытания
богатством.
   - Как это? - не понял комбат.
   - Пока был бедным, не нищим, нет, а таким, как большинство, все у нас
было  хорошо.  Мы  стремились  к  чему-то,  было  за  что   бороться   в
перспективе, я хотел стать богатым, а она мне  помогала.  Потом  у  меня
появились деньги. Я затеял одно дело,  оно  начало  приносить  доход.  Я
разбогател, многое мог себе позволить.  И  началось  то,  что  теперь  я
называю борьбой за сохранение богатства. Точно так же нищий  борется  за
то, чтобы завтра ему не стало еще хуже. Так вот моя Тамара уволилась  из
школы и сидела дома с дочкой. Я сам виноват. Это  я  сказал  ей:  какого
черта ты станешь за гроши ходить в эту  школу  и  пропадать  там  целыми
днями,  а  свой  ребенок  будет  расти  без  присмотра?  Она   подумала,
согласилась и уволилась.
   - Начиналось неплохо, - спокойно и рассудительно сказал комбат.
   - Я тоже думал, что неплохо. Думал, хорошо  будет  ей,  а  еще  лучше
станет мне и дочке.
   Но получилось все наоборот. У нее появились деньги... Я деньги от нее
не прятал, она брала, сколько надо было.
   - Ну, и что дальше? - уже понимая, куда клонит  Андрей  Подберезский,
задал свой нехитрый вопрос комбат, предчувствуя ответ.
   - А дальше она загуляла.  Нашла  таких  же  подружек,  которые  днями
бездельничали, и пошло-поехало... Начала пить, начала гулять.
   - А ты куда смотрел?
   - Мне, Иваныч, некогда было. Я делом занимался.
   Товар привез,  товар  принял,  сделку  заключил,  договора  подписал,
встретиться с нужными людьми надо, выпить. А потом сауны, потом поездки,
командировки всякие...  Вот  так  продолжалось,  пока  мне  не  позвонил
доброжелатель и не сказал, что моя жена гуляет.
   - И ты поверил?
   - Я послал его на хрен, но у самого на душе начали кошки  скрести.  И
тогда я сел в машину, приехал домой, открыл дверь своим ключом...
   - Ладно, если больно, не рассказывай, - сказал комбат.
   - Уже не больно. Отболело,  Иваныч,  ох  как  отболело!  Я  когда  ее
выгнал, а ее хахаля спустил с лестницы, месяц пил, не просыхая. А  потом
решил: все, хватит, Андрюша, хватит!  Если  бы  комбат  это  увидел,  он
сказал бы: "Тряпка ты, Андрюха, а  не  мужик!  Самая  настоящая  половая
тряпка!" И я завязал на другой же день.
   Мучился, мучился, а потом, как после  ранения,  боль  ушла,  осталась
только мерзкая пустота.
   - Знаю, не рассказывай, - комбат взял бутылку и налил вначале  Андрею
Подберезскому, затем себе.
   - Теперь, слава богу, все позади. Правда, иногда, бывает, накатит...
   - А дочку-то видишь?
   - Дочку вижу. Каждую неделю встречаемся, гуляем  по  выходным.  То  в
зоопарк пойдем, то в цирк, то еще куда-нибудь ее свожу. Хорошая  девочка
и меня любит.
   - Это самое главное, - с уверенностью в голосе  сказал  комбат,  хотя
сам имел об этом очень отдаленное представление.
   - Ну, а вы, товарищ майор, чего ушли из армии?
   Это же ваш хлеб, вы настоящий военный.
   - Я же тебе говорил, Андрюха, надоело. Не могу в своих стрелять! Там,
в Афгане, было понятно, там враги, там  другие  люди,  у  них  даже  вид
другой. А здесь - свои парни. Я отказался.
   - Тяжело, наверное, было?
   - Нелегко.
   И только сейчас комбат увидел на стене, у окна, над креслом,  большую
фотографию в дорогой дубовой рамке. Комбат поднялся, подошел к снимку  и
стал пристально в него всматриваться.
   Поднялся и Андрей. Он приблизился к  комбату,  положил  ему  руку  на
плечо.
   - Вот мы в Кабуле. Помните это место? Помните, как  мы  за  этот  дом
дрались?
   - Помню, помню, Андрюха, будь он неладен. Сколько ребят  положили!  А
вся война ни к черту, как потом выяснилось, зря только головы  под  пули
подставляли.
   - Комбат, не вспоминай плохого.
   - Что-то вид у тебя, Андрюха, странный.
   - Неприятности, - махнул рукой Подберезский.
   - Неприятности, говоришь?
   - Противно даже рассказывать обо всем этом.
   - А что, в сущности, случилось?
   - Наехали на меня одни мерзавцы и деньги требуют.
   - Как это, объясни. Я из этой жизни напрочь выпал и,  вообще,  иногда
даже не понимаю, о чем между собой люди на улице говорят.
   - Дело у меня было, комбат, одно. Я и сейчас продолжаю им заниматься.
Так вот появились бандиты и требуют с меня дань.
   - Как это?
   - Ты же слышал, Иваныч, слово такое рэкет?
   - Конечно слышал.
   - Так вот, требуют, чтобы я им платил.
   - За что?
   - Ни за что, собственно говоря.
   - Так и не плати.
   - А они, суки, уже два киоска моих спалили.
   - Сожгли?
   - Спалили да и все, - Андрей Подберезский помрачнел, и под  щеками  у
него заходили желваки.
   - Тебя же сломать не так просто!
   - Я не ломаюсь, комбат, держусь из последних сил.
   А они угрожают. Слава богу, жены нет и дочь  не  со  мной.  А  то  бы
они...
   - Что? - спросил  комбат  каким-то  странным  голосом,  таким,  каким
обычно он спрашивал у своих подчиненных о выполнении задания.
   - Точно, комбат, ничего ты не понимаешь в  этой  жизни.  Взяли  бы  в
заложники дочку и жену и тогда мне - некуда деться. Может, они до них  и
доберутся.
   - Да ты что, Андрюха! А наши ребята?
   - Неохота, комбат, ни к кому обращаться, неохота никого  подставлять.
У всех теперь свои дела, свои проблемы, им не до моих.
   - Что значит подставлять? Мы же все свои, мы же друг за друга, мы  же
друг другу столько должны, что по жизни не рассчитаться!
   - Неохота, Иваныч, рисковать ничьей  жизнью.  Хватит,  там  на  войне
нарисковались.
   - Понятно, понятно, - мрачным и  угрюмым  голосом  сказал  комбат,  а
затем посмотрел на Андрея. -  Но  я  же  сейчас  здесь,  давай,  помогу,
разберемся.
   - Ой, комбат, не все ты понимаешь! Ой, не все.
   Влезешь в это дело, будешь по уши в крови, да и убить  могут.  Сложно
теперь жить.
   - Меня, Андрюха, столько раз могли убить,  да  и  тебя  не  меньше...
Смотри, какие все орлы! - комбат взглянул на снимок.
   - Да, орлы. Были орлами, а сейчас многих уже нет.
   - Нет? Это после войны?
   - Комбат, давай лучше выпьем.
   - Нет, погоди, Андрюха, так не пойдет. Ты меня вынес с  поля  боя,  я
тебя...
   - Вот мы и в расчете, комбат.
   - Не в расчете, погоди. Кто они?
   - Бандиты, самые обыкновенные бандюги.
   - Ты их боишься?
   - Да не боюсь я их, просто связываться с мерзавцами не хочется.
   - А мне кажется, боишься,  Андрюха,  боишься,  -  комбат  смотрел  на
своего сержанта, на широкоплечего здоровенного мужчину  так,  словно  бы
тот в чем-то был сильно перед ним виноват.
   - Ладно, комбат, не смотри на меня так, а то мне не  по  себе,  снова
хочется вытянуться по стойке смирно. А ведь мы не  в  армии,  мы  сидим,
выпиваем.
   - К черту выпивку, Андрюха! Давай разберемся что  к  чему.  Объясняй,
рассказывай: где они, кто они? Если надо, я позвоню, ребята подъедут.
   - Я и сам, комбат, могу позвонить.
   Еще полчаса Андрей Подберезский сидел и рассказывал Андрею Рублеву  в
подробностях то, как на него наехали  и  как  вымогают  у  него  деньги,
рассказывал о своем нехитром бизнесе, о том, как он поднимался и начинал
дело.
   В конце концов комбат во все въехал и даже немного повеселел:
   - Неужели мы с тобой, Андрюха, испугаемся каких-то засранцев, которые
даже пороха не нюхали?
   - Нюхали они порох, комбат! В том-то и дело. И оружие у них  есть,  и
думать долго не станут, воспользуются им тут же.
   - Поехали, разберемся с ними!
   - Куда поехали, комбат?
   - Я думаю, ты знаешь где они сидят.
   - Знаю, - признался Подберезский.
   - И где же?
   - В спортзале они сидят, там у них сауна, девочки, пиво, водка...
   - Знаешь, конечно же, где эта сауна, где спортзал?
   Небось, не раз сам думал разобраться?
   - Конечно думал.
   - Тогда поехали, поговорим.
   - Не надо, тебе комбат, совать голову в мою петлю, не надо.
   - Молчать! - рявкнул на Андрея Подберезского отставной майор,  комбат
десантно-штурмового батальона Борис Иванович Рублев. -  Молчать!  Делай,
что говорю. Одевайся, едем.
   - Мы же выпили, за руль я не сяду.
   - Такси возьмем. Вызывай такси!
   Андрею  Подберезскому  ничего  не  оставалось  делать,   как   только
выполнить приказание комбата. Он и сам  не  заметил,  как  поневоле,  по
капле, начал действовать совсем  по-другому,  чем  еще  за  день  до  их
встречи. Он подтянулся, расправил плечи, бросал по сторонам  решительные
взгляды. Рядом с комбатом он чувствовал себя так же, как давно,  на  той
далекой, на афганской, когда  все  решали  секунды,  даже  десятые  доли
секунды. Тем более, рядом с ним был такой человек, с которым бояться  не
следовало ничего.
   И Андрей это чувствовал, комбат не подведет, если уж  он  берется  за
дело, то доведет его до конца. А в том, что комбат стоит десятка бойцов,
Андрей Подберезский не сомневался.
   - Не передумал? - с ухмылкой сказал комбат и посмотрел на уже одетого
Андрея Подберезского.
   Тот вместо ответа хмыкнул.
   - Вижу, не изменился ты, стержень внутри остался, он и держит.
   - Взять ствол, комбат?
   - Какой?
   - Есть у меня пистолет...
   Комбат на мгновение задумался, затем отрицательно покачал головой.
   - Не надо. Думаю, обойдемся. Я просто хочу на них посмотреть  и  хочу
им сказать, чтобы они не лезли к тебе. Думаю, меня они послушают.
   - Рисково...
   - Надо, Андрюха, надо. А не то еще один год пройдет, и  ты  уже  себя
уважать перестанешь. Понял?
   - Как не понять.
 
Глава 9 
 
   Никогда еще до этого Андрей Рублев не выкуривал сигарету так  быстро.
Он скурил ее, наверное, за три затяжки, так что когда первый пепел с  ее
кончика упал на земляной пол, от фильтра отходил длинный, сантиметра  на
четыре, острый  пик  тлеющего  табака.  Затем  Андрей  быстро  поднялся,
подошел к окну и прижавшись щекой  к  стеклу,  принялся  вглядываться  в
ночной пейзаж.
   - Ты чего? -  забеспокоился  Чесноков,  опасаясь,  уж  не  спятил  ли
Рублев.
   - Ты знаешь, мне кажется, никто нас сейчас не охраняет.
   - Да не может такого быть!
   - Может.
   - Не может! Ведь мы с тобой как-никак четыре миллиона  баксов  стоим.
Ты представляешь себе какие это деньги и что за них могут сделать!
   - Кому?
   - Друг другу головы поотрывают.
   - Но сперва открутят нам.
   - Это уж точно.
   - Сам-то я в руках  такую  сумму  не  держал,  но  представить  могу,
как-никак в банке работаем.
   - Не может быть, чтобы не охраняли.
   - Посмотри сам.
   Заинтересовавшись открытием Рублева, Чесноков подошел ко второму окну
и тоже распластал свой нос на пыльном стекле. Из темного помещения  было
видно многое: заросли шиповника, барбариса, выложенные  камнем  дорожки,
ворота гаража и  угол  дома.  Единственное,  чего  нельзя  было  увидеть
отсюда, так это двери, ведущей в сарай, в котором они сидели.
   - А может, у них там лавочка у самой стены? Сидит там себе охранник с
автоматом и сигарету покуривает, - предположил Чесноков.
   - Хрен тебе, не было там никакой лавочки.
   Когда шли - заприметил.
   - А что, охранник не может сидеть на каком-нибудь ведре?
   - Погоди, - Рублев приложил палец к губам, и приятели затихли.
   Они до боли в ушах вслушивались в ночную  тишину,  пытаясь  разобрать
дыхание охранника возле самой двери. Но тишину не нарушало ничего, кроме
далеких  звуков.  Где-то  проехал   поезд,   раздался   глухой   свисток
локомотива, напомнив о том, что  не  только  пленники  и  их  похитители
существуют на этом свете.
   "Жизнь не остановилась, она идет. Да, - подумал  Рублев,  -  и  будет
идти после того, как они нас закопают в этом пропахшем плесенью сарае".
   - Эй, Чесноков, - позвал он, - давай договоримся,  никто  из  нас  не
скажет, когда придут деньги.
   - Или... - сказал Александр.
   - Или скажем им об этом вместе.
   - Глупо, - пробормотал Чесноков.
   - Что глупо? Первое или второе?
   -  И  первое,  и  второе,  -  злая   улыбка   обнажила   великолепные
искусственные зубы.
   - Это потому, что мы в глупом положении.
   - А по-моему, все-таки, - продолжал задумчиво говорить  Александр,  -
лучше всего молчать. Чем дольше мы молчим, тем дольше живем.
   - Можно и живому человеку вырывать ногти,  защемлять  член  в  дверь,
засовывать в задницу горячий паяльник, утюг на живот ставить... Да  мало
ли еще чего они новенького придумают!
   Чесноков часто-часто заморгал, а затем уже совсем мрачно произнес:
   - Не по себе мне делается, Андрей, когда такое от тебя слышу.
   - Сам, небось думаешь.
   - Это уж непременно.
   - А мне думаешь лучше?
   - Помнишь, как мы  смеялись,  когда  управляющий  рассказывал,  какую
пытку ему жена придумала?
   - Нет.
   - Да ты что! Сейчас вспомнишь и тебе не по себе станет. Она тогда его
с любовницей застукала и сказала,  что  подкараулит,  когда  тот  уснет,
свяжет его, а потом его член в патрон от  лампочки  вставит  и  вилку  в
розетку воткнет.
   Сказала, что посмотрит, быстро ли  он  кончит  под  напряжением  220.
Подействует ли подзарядка.
   - Тише! - тут же цыкнул на Чеснокова Рублев.
   - Ты чего, испугался?
   - Еще услышат и впрямь так сделают. Такую пытку могла только  женщина
придумать, мужик на такое не способен, из солидарности.
   - Если он нормальный мужик, - добавил Чесноков, - а если какой-нибудь
импотент или извращенец, ему такое в  голову  спокойно  прийти  может  и
никакая мужская солидарность не поможет.
   Рублев вплотную подобрался к двери, прижался к ней  ухом.  Наконец  у
него не осталось никаких сомнений, что по ту сторону никого нет.
   - Эй! - негромко крикнул он.
   Никакого ответа.
   Чесноков стоял и дрожал от напряжения, ему не верилось в удачу.
   - Давай еще раз попробуем, - предложил он.
   - Эй, кто там есть? - уже чуть громче позвал он. -  Мы  согласны,  мы
скажем, когда прибудут деньги, - и  несколько  раз  постучал  костяшками
пальцев по доскам.
   - Эй! Хозяина позови.
   Но даже это не смогло оживить тишину за дверью.
   - Что я тебе говорил! Точно, никого нет.
   Чесноков никак не мог поверить в такое  везение.  Он  что  было  силы
навалился на дверь, пытаясь выдавить ее, но сработана  та  оказалась  на
совесть, не поддалась ни на сантиметр, лишь жалобно поскрипывала.
   - Не так, не так! - шипел Рублев и побежал в дальний угол сарая.
   - Ломом нельзя, шуму много.
   - Попробуем приподнять.
   Александр вернулся с лопатой. Подставил ее под дверь и  навалился  на
черенок, пытаясь приподнять полотно, чтобы то сошло с петель.  Но  дверь
плотно прилегала к коробке и естественно не поддалась.
   - Вот же черт! - выругался Рублев, осматривая погнутое лезвие лопаты.
- А если ломиком?
   - И не думай, весь дом разбудишь. Нужно тихо, осторожно.
   Рублев опустился на корточки, затем встал на  четвереньки  и  сжал  в
кулаке рассыпчатый ком земли.
   - Смотри, Чесноков, тут же земля!  Пол-то  не  бетонный!  Его  копать
можно.
   Александр глубоко вздохнул и  тоже  коснулся  рукой  земляного  пола.
Затем взгляд его упал на лопату.
   - Мы сейчас за полчаса лаз выроем, а там через забор - ив  лес.  Хрен
они нас ночью найдут!
   Его глаза загорелись безумным блеском.  Он  ухватился  за  блестящую,
отполированную ладонями рукоять лопаты и, коротко размахнувшись,  всадил
лезвие  сантиметров  на  десять   в   землю,   затем   придавил   ногой.
Утрамбованная почва поддалась. Первый ком отвалился в сторону.
   - Да не шуми ты, здесь камешков полно!
   Аккуратно копай.
   - Ты бы сам попробовал.
   - Я тоже без дела не останусь.
   Рублев посмотрел на часы. Если можно было верить  обещаниям  бандита,
то до у них оставалось часов шесть - до утра. Не потащат  же  они  их  к
хозяину раньше шести.
   Теперь работа  пошла  более  слаженно.  Чесноков  аккуратно,  уже  не
размахиваясь, ставил  лопату,  вдавливал  лезвие  в  землю  и  аккуратно
отваливал ком. Рублев руками выгребал землю из ямки. Сперва им казалось,
что на подкоп потребуется совсем немного времени,  но  верхний  насыпной
слой земли быстро кончился.  Дальше  пошел  плотно  укатанный  песок,  в
котором встречались  небольшие  камни,  каждый  из  которых  приходилось
выковыривать руками. Андрей Рублев уже чувствовал, как пот плывет по его
спине, хоть и выдалась сегодняшняя ночь холодной. Он уже обломал  ногти,
сбил в кровь руки, но не замечал ни боли, ни усталости.
   - Скорее, скорее! - шептал он.
   - Я и так, как могу.
   - Не успеем...
   Один раз Чесноков чуть не отхватил ему пальцы, поставив лезвие лопаты
в темноте Рублеву  на  руку.  Тот  жалобно  взвыл  и  после  этого  стал
действовать уже более осторожно.
   - Пока я не скажу, что можно ставить, не ставь.
   Оттяпаешь мне пальцы - точно, не выберемся.
   - Сам не суй.
   Наконец, когда яма углубилась до двух штыков лопаты, приятели  решили
сделать перекур.
   Да и землю теперь приходилось не  просто  отбрасывать  в  сторону,  а
складывать в ведро и высыпать в углу сарая, иначе песок оползал  на  дно
ямы.
   Андрей снял пиджак, повесил его на гвоздь, вбитый в  стену.  Чесноков
тяжело дышал, хоть и работать ему приходилось теперь  куда  меньше,  чем
Андрею. Сказывались волнение и страх. На этот раз Рублев курил медленно,
наслаждаясь каждой затяжкой. Он уже поверил в свое  и  Чеснокова  скорое
освобождение, почувствовал себя героем, способным уйти от  бандитов.  Он
даже предвкушал в мыслях, что успеет до утра сообщить в милицию,  и  все
это бандитское гнездо возьмут  до  рассвета.  Он  уже  освоился  в  роли
землекопа, поэтому без всякого  угрызения  совести  вытер  руки  о  полы
своего парадного пиджака и вновь взялся за работу.
   А Чесноков теперь уже  подкапывался  под  дверь.  Комья  земли  легко
отваливались и падали на дно  ямы.  Тяжело  сопя,  Рублев  выгребал  их.
Вскоре он уже мог, согнувшись, приложив ухо  к  холодной  ночной  земле,
увидеть по ту сторону двери звездное небо. Но голова все  еще  не  могла
пролезть под порог, слишком маленьким было отверстие. Он стал работать с
удвоенным  упорством,  словно   истекающая   слюной   голодная   собака,
отрывающая закопанную месяц тому назад недогрызенную кость.
   - Теперь дело пойдет быстрей.
   - Точно.
   Чесноков несколько раз подряд  ковырнул  лопатой,  а  Рублев,  широко
расставив ноги, устроился над ямой и руками принялся  выкидывать  землю.
На то, чтобы расширить лаз, ушло пятнадцать минут.
   И наконец-то Чесноков отбросил лопату. Та почти беззвучно  исчезла  в
темноте, упав на штабель стекловаты. В горле и у Александра, и у  Андрея
першило, страшно хотелось  пить.  Но  теперь  было  грех  жаловаться  на
усталость. От свободы, на которой можно исполнить любое свое желание, их
отделяла только дверь, которую следовало преодолеть,  нырнув  в  подкоп,
грязный и узкий. Но о грязи, естественно,  ни  Чесноков,  ни  Рублев  не
думали.
   Они выждали  пару  минут,  дабы  убедиться,  что  за  ними  никто  не
наблюдает. Все так же горе