иверситете, затем занялся журналистикой, был  направлен  в  "Ди  Вельт",
ведущую  газету  Западной  Германии,  и  именно  оттуда  был  выбран   для
теперешней работы в Лондоне, так как он  неплохо  владеет  английским.  Он
спросил меня, чем я занимаюсь, и на следующий день  я  отправилась  в  его
двухкомнатную контору на Ченсери лейн и  показала  ему  кое-что  из  своих
статей. С типичной тщательностью он уже  навел  справки  обо  мне  у  моих
друзей в Пресс-клубе, и через неделю я сидела в соседней с ним  комнате  с
табличкой "Личный  секретарь";  телетайпы  Рейтера  и  объединенного  пула
телеграфных агентств по обмену  информацией  трещали  у  меня  за  спиной.
Зарплата у меня была замечательная - тридцать фунтов в неделю - и вскоре я
полюбила свою работу, особенно мне нравилось осуществлять телефонную связь
с нашим Центром в Гамбурге, нравилось, что два раза в день мне  надо  было
вовремя успеть передать сообщения для утренних и вечерних немецких  газет.
То, что я плохо знала немецкий, было незначительной помехой,  так  как  не
считая того, что составлял сам Курт, а он передавал это по телефону,  весь
мой материал шел по телексу на английском и переводился на другом конце, а
операторы Телекса в Гамбурге знали английский в такой степени,  что  могли
даже поболтать со мной, когда я была у аппарата. Это довольно механическая
работа, но она требовала быстроты и точности исполнения  и  очень  забавно
было судить, удачный ли материал я отправляла, по тем вырезкам из немецких
газет, которые приходили несколькими днями позже. Вскоре Курт доверял  мне
настолько,  что  оставлял  на  меня  весь  офис  и   возникали   некоторые
обстоятельства, с которыми мне  надо  было  справляться  самой.  Это  было
волнующее ощущение осознавать, что двадцать редакторов в Германии  зависят
от меня, от того, насколько правильно и  быстро  я  действовала.  Все  это
казалось мне намного важнее и ответственнее, чем те банальности, о которых
я писала в "Кларион", и я с удовольствием подчинялась указаниям и решениям
Курта, которые всегда к тому же были срочными. Впрочем, это характерно для
любого информационного агентства.
   Пришло время,  Сьюзен  вышла  замуж,  и  я  переехала  в  меблированную
квартиру на Блумзбергсквер, в  том  же  доме,  где  жил  Курт.  Сначала  я
сомневалась, правильно ли это, но он был такой правильный и отношения наши
были такими товарищескими, как он сам обычно говорил, что я поверила будто
ничего неблагоразумного в этом нет. Конечно, это было легкомыслием с  моей
стороны. Не говоря уж о том, что Курт, видимо,  превратно  истолковал  то,
что я легко согласилась с его предложением снять квартиру в его  же  доме,
теперь  это  стало  как  бы  совершенно  естественным,   что   мы   вместе
возвращались домой из нашей расположенной неподалеку конторы. Стали  более
частыми и совместные обеды, а со временем,  чтобы  сэкономить  деньги,  он
стал приносить  свой  проигрыватель  ко  мне  в  гостиную,  а  я  готовила
что-нибудь на двоих. Конечно, я понимала, какая опасность  мне  грозит,  и
время от времени придумывала каких-нибудь друзей, с которыми якобы  должна
была провести вечер. Но это означало, что пообедав в одиночестве, я сидела
сама по себе в  каком-нибудь  кинотеатре,  испытывая  все  то  отвращение,
которое испытывает любая одинокая женщина, когда к ней начинают приставать
мужчины. А Курт оставался все таким же корректным, а наши отношения  -  на
таком невинном, я бы даже сказала, высокоинтеллектуальном уровне, что  мои
опасения и предчувствия стали казаться совершенно идиотскими, и постепенно
я приняла этот товарищеский  образ  жизни,  который  представлялся  вполне
приличным для взрослых людей по современным меркам.
   Я поверила в это еще больше, когда  после  почти  трехмесячного  нашего
мирного сосуществования, Курт,  по  возвращении  из  поездки  в  Германию,
сказал мне, что он обручился. Она, невеста, была подругой  детства,  звали
ее Труди и из всего, что Курт сообщил мне, было ясно, что они  великолепно
подходят  друг  другу.  Она   была   дочерью   профессора   философии   из
Гейдельберга, а безмятежные глаза, которые смотрели на меня с любительской
фотографии, блестящие, заплетенные в косы волосы  и  аккуратное  платье  с
облегающим лифом и пышной юбкой, были  живой  рекламой  истинной  немецкой
женщины со святыми понятиями: "Дети, Церковь, Кухня".
   Курт посвятил меня полностью в свои дела,  связанные  с  помолвкой,  он
переводил мне письма Труди,  обсуждал,  сколько  детей  они  будут  иметь,
спрашивал  моего  совета  относительно  убранства  квартиры,  которую  они
планировали купить в Гамбурге, когда у него закончится трехлетняя служба в
Лондоне и он подсоберет достаточную сумму денег на свадьбу. Я стала чем-то
вроде их общей тетушки и сочла бы свою роль смешной, если бы  все  это  не
казалось совершенно естественным, даже интересным - как  если  бы  у  меня
было две куклы, с которыми я играю в "свадьбу".  Курт  распланировал  даже
сексуальную свою жизнь скрупулезно,  в  деталях,  и  то,  что  он  упорно,
по-началу вопреки моему желанию, посвящал  меня  и  в  это,  сначала  меня
смущало, а потом показалось даже поучительным, так как он говорил обо всем
очень научно. Во время медового месяца в Венеции (все немцы отправляются в
Италию в свой медовый месяц), они, конечно, будут делать это каждую  ночь,
потому что, сказал Курт, было очень важно, чтобы этот "акт" был технически
совершенен, а чтобы добиться совершенства, требуется практика. По  той  же
причине они будут довольствоваться лишь легким ужином, так как  заниматься
этим с полным желудком нежелательно. Заканчивать и  отходить  ко  сну  они
будут не позже одиннадцати, потому что очень важно иметь по  крайней  мере
восьмичасовой сон, чтобы "перезарядить батареи". У Труди, по  его  словам,
чувства еще не были разбужены, и она скорее  была  с  точки  зрения  секса
прохладной, в то время как  у  него  темперамент  был  страстным.  Поэтому
придется готовить Труди, ведя все эти предварительные сексуальные игры,  с
тем, чтобы и ее страсть достигла его уровня.  С  его  стороны  потребуется
определенная сдержанность, и в этом деле ему придется проявить  твердость,
так как он мне сообщил, для счастливого супружества совершенно необходимо,
чтобы партнеры достигали  кульминационного  момента  одновременно.  Только
таким образом волнующие вершины экстаза становятся  в  одинаковой  степени
достоянием обоих. Когда закончится медовый месяц, они будут  спать  вместе
по средам и субботам. Если это делать чаще, его "батареи" ослабеют  и  это
даже может сказаться на его работоспособности  в  конторе.  Все  это  Курт
сопровождал  употреблением  самых   точных   научных   терминов   и   даже
иллюстрировал диаграммами и схемами, которые чертил вилкой на скатерти.
   Эти лекции, а это были именно лекции, убедили меня в том, что Курт  был
необыкновенно утонченный  любовник,  и  я  была  вынуждена  признать,  что
испытывала даже  некоторую  зависть  по  поводу  этих  отрегулированных  и
исключительно здоровых удовольствий, которые готовились для Труди. Нередко
по ночам я мечтала о том, чтобы  все  это  предназначалось  мне,  и  чтобы
появился некто, кто обращался бы со мной так же, как - опять же по  словам
Курта - "великий скрипач обращается со своим  инструментом".  И,  полагаю,
это было совершенно неизбежным, что в мечтах именно Курт являлся ко мне  в
роли великого скрипача - такой надежный, такой  нежный,  такой  понимающий
все физические потребности женщины.
   Шли месяцы и постепенно тон и частота писем  Труди  стали  меняться.  Я
была первой, кто заметил это, но ничего не сказала.  Все  чаще  и  чаще  в
письмах Труди жаловалась на то, что период  ожидания  очень  долог,  слова
нежности  стали  более  редкими  и  небрежными,  а  об   удовольствии   от
проведенного на Тегернзее  летнего  Отпуска,  где  Труди  познакомилась  с
"веселой  компанией",  после  первого  описания  взахлеб  более  вовсе  не
упоминалось,  что  мне  показалось  также  очень  подозрительным.  Однажды
вечером, после того, как в  течение  трех  недель  от  Труди  не  было  ни
строчки, ко мне домой пришел Курт. Он был бледен, в глазах стояли слезы. Я
лежала на диване, читала. Он упал на колени рядом со мной и уронил  голову
мне на грудь. Все кончено, произнес  он  между  рыданиями.  Она  встретила
другого человека, конечно,  на  Тегернзее,  какого-то  врача  из  Мюнхена,
вдовца. Он сделал ей предложение, и  она  согласилась.  Любовь  с  первого
взгляда. Курт должен понять, что такое в жизни девушки случается лишь  раз
в жизни. Он должен ее простить и забыть. Она его недостойна. (А! Опять эта
жалкая фраза). Они  должны  остаться  друзьями.  Свадьба  состоится  через
месяц. Курт должен пожелать ей счастья. Прощай, твоя презренная Труди.
   Курт в отчаянии обнимал меня. - Теперь у меня есть только ты, -  сказал
он сквозь рыдания, - ты должна проявить доброту. Ты должна меня утешить".
   Я как ребенка гладила его по волосам и думала, как мне освободиться  от
его объятий, но в то  же  время  я  была  очень  тронута  отчаянием  этого
сильного мужчины и его зависимостью от меня. Я попыталась  заставить  свой
голос звучать по-деловому.
   -  Ну,  знаешь,  если  хочешь  знать,  это  просто  счастье,  что   так
получилось. Ни одна девушка, если она такая непостоянная, не  может  стать
хорошей женой. В Германии полно других, лучших девушек. Успокойся, Курт.
   Я  попыталась  сесть:  "Пойдем,  пообедаем,  потом  в  кино.  Это  тебя
отвлечет. Слезами горю не поможешь. Успокойся!" Я с  трудом  высвободилась
из его объятий, и мы оба встали.
   Курт опустил голову: "Ах, ты добра ко мне, Вив.  Ты  настоящий  друг  в
беде. И ты права. Я не должен быть тряпкой. Тебе за меня будет  стыдно.  А
этого я не смогу перенести". Он улыбнулся мне вымученной улыбкой, пошел  к
двери и вышел из квартиры.
   Только через две недели мы стали любовниками. В  какой-то  степени  это
было неизбежно. Я предчувствовала, что так будет и ничего не сделала, чтоб
уйти от судьбы. Я не была в него  влюблена,  и  в  тоже  время  во  многих
отношениях мы стали так близки друг другу, что следующий шаг -  постель  -
был неминуем. Подробности очень  скучны.  Дружеский  поцелуй  в  щечку  от
случая к случаю, братский поцелуй, с каждым разом запечатлевался все ближе
к моим губам и однажды стал поцелуем в губы. Затем наступила пауза, пока я
не стала принимать  такие  поцелуи  как  само  собой  разумеющееся,  потом
настала очередь наступления на мою грудь, потом и на  все  остальное,  все
так приятно, так спокойно, без драм,  а  затем,  однажды  вечером  в  моей
гостиной медленно, без спешки, снимание с меня одежд, "так  как  я  должен
видеть, как ты прекрасна", слабые вялые протесты с моей стороны,  а  затем
те самые научные операции, которые были  подготовлены  для  Труди.  И  как
приятно это было, в полном уединении, в  моей  собственной  квартире!  Как
безопасно,   как   неспешно,   какими   успокаивающими   были   все   меры
предосторожности! И каким сильным и нежным был Курт, и все, что  сопряжено
с его любовью, было божественно вежливо! Один - единственный цветок  после
каждого свидания, приведение комнаты в порядок  после  любовного  экстаза,
нарочитая корректность в конторе и в присутствии других людей,  ни  одного
грубого или даже неприличного слова - это было похоже на серию  утонченных
операций, совершаемых хирургом, имеющим лучшие в мире манеры в обращении с
больным. Конечно, все это носило довольно-таки бесстрастный  характер.  Но
мне это нравилось. Это был секс в чистом виде, без страсти и  без  страха,
это делало каждый обычный день приятным, а меня довольной и умиротворенной
как изнеженную кошечку. Я должна была бы сообразить, или во всяком случае,
догадаться, что женщина, если она не проститутка, не может удовлетворяться
физической  близостью  совсем  без  каких-либо  чувств,  по  крайней  мере
сколько-нибудь долго. Физическая близость  -  это  лишь  половина  пути  к
любви. Надо признаться, ни мой разум, ни большая часть моих инстинктов  не
участвовали в  наших  отношениях.  Они  оставались  пассивными,  счастливо
пассивными. Но все мои дни и ночи были так заполнены этим человеком, я так
сильно  зависела  от  него  большую  часть  суток,  что  было   бы   почти
бесчеловечным не начать испытывать  к  нему  чего-то  наподобие  любви.  Я
продолжала  твердить  себе,  что  у  него  нет  чувства  юмора,   что   он
бесстрастен, не любит шуток, что он как бревно,  и,  в  конце  концов,  уж
слишком немец, но все это не мешало мне  прислушиваться  к  его  шагам  на
лестнице, преклоняться перед теплом и  властью  его  тела  и  быть  всегда
радостно готовой стряпать ему, что-нибудь зашивать и работать на  него.  Я
сама    себе    признавалась,    что    становлюсь    овощем,     покорной
женой-домохозяйкой, которая, как я  себе  воображала,  идет  на  улице  на
расстоянии шести шагов позади мужа, словно носильщик-туземец. Но  я  также
вынуждена признать, что счастлива, довольна и беззаботна, не хочу  никакой
другой жизни.  Бывали  моменты,  когда  мне  хотелось  разрушить  все  это
спокойствие, заведенную размеренность каждого  дня,  хотелось  кричать,  и
петь, и дурачиться, но я убеждала себя, что  это  было  бы  антисоциально,
неженственно,  создало  бы  хаос,  и  что   это   проявление   психической
неуравновешенности.   Курт    научил    меня    понимать    такие    вещи.
Уравновешенность, равный темп жизни, порядок  во  всем,  всегда  спокойный
голос, взвешенное мнение, любовь  по  средам  и  субботам  (после  легкого
ужина!) - для него все это было необходимыми условиями счастья и тем,  что
помогало избавиться от "анархического синдрома", как он  это  называл,  то
есть  от  курения,   употребления   спиртного,   наркотиков,   от   джаза,
беспорядочных связей,  гонок  на  автомобиле,  диет,  негров  и  их  новых
государств, гомосексуализма, отмены  смертной  казни  и  множества  других
отклонений - словом, от образа жизни, который ведут муравьи  и  пчелы.  Ну
что  ж,  я  ничего  не  имела  против.  Всем  своим  воспитанием  я   была
подготовлена к простой жизни и была  счастлива  вернуться  к  ней,  вкусив
разгульной, веселой жизни в пабах Челси и после занятий никому  не  нужной
журналистики, не говоря уже о моей полной драматизма  любовной  истории  с
Диреком. И я, вероятно, спокойненько влюбилась бы в Курта.
   Не, как и следовало ожидать, тут-то это и произошло.
   Вскоре, после того, как мы стали регулярно спать вместе, Курт  направил
меня к надежному врачу - женщине, которая прочитала мне доступную лекцию о
контрацептивах и снабдила необходимыми противозачаточными  средствами.  Но
предупредила  меня,  что  даже  такие  меры  предосторожности  не   всегда
срабатывают. Так оно и случилось. Поначалу, надеясь на лучшее, я ничего не
сказала Курту, а потом, по нескольким причинам  -  потому  что  не  желала
далее хранить тайну в одиночку, потому что слабо надеялась, что  он  будет
доволен и предложит выйти  за  него  замуж,  и  потому  что  действительно
боялась своего состояния - я ему все сказала. У меня не было ни  малейшего
представления о том, какой может быть его реакция, но я, конечно,  ожидала
нежности, сочувствия и, по  крайней  мере,  хотя  бы  видимого  проявления
любви. Мы стояли в дверях моей спальни, готовые  пожелать  спокойной  ночи
друг другу. На мне не было никакой одежды, он был полностью одет. Когда  я
кончила говорить, он спокойно расцепил руки, которыми я  обнимала  его  за
шею, осмотрел мое тело с ног до головы, с чувством, которое я могу назвать
лишь смесью злости и презрения, и потянулся к дверной ручке.
   Потом он холодно посмотрел мне в глаза и сказал очень  тихо:  -  Ну?  -
вышел из комнаты и спокойно закрыл за собой дверь.
   Я села на край кровати и уставилась на стену. Что я сделала? Что  я  не
так сказала? Что  означает  поведение  Курта?  Потом,  несчастная,  полная
дурных предчувствий, легла в постель и ревела, пока не уснула.
   Я была права, что плакала. На следующее утро я зашла за ним, чтобы, как
обычно, вместе идти на работу, его уже не было  дома.  Когда  я  пришла  в
офис, дверь,  соединяющая  наши  комнаты,  была  закрыта,  а  когда  через
четверть часа или около того он  открыл  дверь  и  сказал,  что  нам  надо
поговорить, лицо его было холодным как лед. Я вошла в его кабинет  и  села
по другую  от  него  сторону  стола:  служащая,  которую,  как  оказалось,
увольняют.
   Рефрен его речи, произнесенной деловым бесстрастным голосом был  таков:
в товарищеском союзе, в каком мы с удовольствием  оба  пребывали,  и  союз
действительно был для нас  обоих  приятен,  очень  важно,  чтобы  все  шло
гладко, согласно  заведенному  порядку.  Мы  были  (да,  "были")  хорошими
друзьями, и я не буду говорить, что  у  меня  не  было  никаких  мыслей  о
женитьбе, о чем-то более постоянном, чем товарищеское  (опять  это  слово)
взаимопонимание. Отношения между нами были действительно весьма приятными,
но теперь, по вине  одного  из  партнеров  (исключительно  по  моей,  надо
полагать!) это произошло, и требуется найти радикальное решение  проблемы,
которая содержит элементы затруднительного положения и даже  опасности  на
жизненном пути каждого из нас. О супружестве  -  увы,  -  хотя  он  "очень
высокого мнения  о  моих  качествах  и,  более  того,  о  моей  физической
привлекательности"  -  не  могло  быть  и  речи.   Кроме   всяких   прочих
соображений, он унаследовал прочные взгляды  относительно  смешения  крови
(Хайль, Гитлер!) и если он женится, то только на женщине, в жилах  которой
течет германская кровь.  Соответственно,  и  с  искренним  сожалением,  он
пришел к определенным  решениям.  Главным  было  то,  что  мне  необходимо
подвергнуться немедленной операции. Три месяца и так уже довольно  опасное
промедление. Это все будет несложно. Я полечу  в  Цюрих  и  остановлюсь  в
одной из гостиниц рядом с Главным вокзалом. Любой таксист довезет меня  до
этого места из аэропорта. Я должна буду спросить у  консьержа,  как  зовут
гостиничного доктора, - в Цюрихе  замечательные  врачи  -  и  должна  буду
проконсультироваться у этого врача. Он все поймет. Все швейцарские врачи -
это понимают. Он  поставит  диагноз,  что  у  меня  слишком  высокое  или,
наоборот, слишком низкое давление, или что у меня нервы не в порядке  и  я
не смогу вынести напряжения родов. Он переговорит с гинекологом - в Цюрихе
превосходные гинекологи - я нанесу  тому  визит,  он  подтвердит  то,  что
сказал  доктор  в  гостинице,  и   подпишет   нужные   бумаги.   Гинеколог
зарезервирует место в клинике, и все будет сделано в течение одной недели.
Будут  соблюдены  все  меры  предосторожности.  Процедура  эта  совершенно
легальна в Швейцарии, и мне даже не надо будет показывать паспорт. Я  могу
назваться любым именем  -  именем  замужней  женщины,  конечно.  Стоимость
операции  будет,  однако,  высокой.  Может,  сто  фунтов,  или  даже   сто
пятьдесят. Но он и это предусмотрел. Он потянулся к  ящику  стола,  достал
конверт и бросил его на стол. Будет небезосновательно, если после двух лет
отличной службы,  я  получу  месячную  зарплату  вместо  предупреждения  о
расторжении контракта. Это будет сто двадцать фунтов. И он  позволил  себе
добавить пятьдесят фунтов из собственного кармана, чтобы я смогла оплатить
авиабилет,  туристским  классом   и   чтоб   еще   кое-что   осталось   на
непредвиденный случай. Вся сумма была в  немецких  марках,  чтоб  избежать
проблем с обменом денег.
   Курт улыбнулся, ожидая благодарности с моей стороны  и  восхищения  его
расторопностью и  щедростью.  Должно  быть,  он  почувствовал  неловкость,
увидев выражение откровенного ужаса на  моем  лице,  потому  что  поспешил
продолжить. Кроме того, я не должна  волноваться.  Такие  операции  делают
многие. Они, конечно, болезненны и не очень приятны. Он сам очень огорчен,
что такие  счастливые  взаимо