зала она
строго. - Тут гуляют больные. Если бы не этот джентльмен,
- она улыбнулась Бонду, - вы бы меня просто задавили.
   - Ну, простите, милочка, я спешил. А вам, сэр, - чуть
свысока обратился он к Бонду, - я весьма признателен. У вас
хорошая реакция. А теперь прошу меня извинить... - Он сел
в автомобиль и уехал.
   - Я тоже опаздываю! - воскликнула девушка, и они с
Бондом пошли к зданию.
   По дороге разговорились. Она работает в "Лесном" уже три
года. Ей нравится. А не скучает? Нет, катается на машине,
гуляет. Здесь красивые места. И столько новых, интересных
людей! Например, этот граф Липпе, он так увлекательно
рассказывает о Востоке, Китае... Сам он из Макао, это рядом
с Гонконгом, верно?
   "Вот почему приподняты уголки глаз, - подумал Бонд, -
китайская кровь. И, возможно, португальская, раз из Макао".
   Они вошли в натопленную приемную.
   - Я побегу. Спасибо вам еще раз. Надеюсь, вам у нас
понравится, - она улыбнулась и быстро зашагала по коридору.
   Бонд посмотрел на часы и спустился по лестнице в
процедурную "Для мужчин"; там его встретил мускулистый
массажист в майке. Бонд разделся, обмотался вокруг пояса
полотенцем и зашел в одну из кабинок, разгороженных между
собой пластиковыми занавесками. В кабинке - два стола для
массажа, на одном беспомощно колышется под мощными ударами
молодой, очень толстый мужчина. Бонд размотал полотенце,
лег лицом вниз...
   Так сильно его еще никогда не массировали. Болели
мускулы, каждая косточка, шумело в голове, но он все же
различил, что толстяк сошел с соседнего стола, и место занял
другой. Тому, новенькому, сказали:
   - Извините, сэр, но часы придется снять.
   Знакомый, хорошо поставленный вкрадчивый голос ответил
уверенно:
   - Чепуха, милейший. Я здесь не первый раз и часов
никогда не снимаю.
   - Извините, сэр, - вежливо, но твердо сказали ему, - у
меня пациенты всегда снимают часы. Иначе при массаже
нарушится ток крови в руке. Разрешите...
   Граф Липпе помолчал. Бонд почти физически ощутил, как
тот разъярен.
   - Снимайте... - наконец с ненавистью прошипел Липпе.
   Бонду даже стало смешно. "... Черт вас возьми!" - ясно
читался конец фразы.
   - Благодарю, сэр.
   Странный спор, подумал Бонд. У массажиста всегда снимают
часы. Почему граф противился? Как ребенок...
   - Перевернитесь, пожалуйста, сэр, - это уже ему самому.
Бонд повиновался. Посмотрел направо. Граф Липпе лежал на
спине, со стола свисала левая рука, загорелая, с белой
полоской вокруг запястья. На белой коже четко выделялась
татуировка: молния с двумя вертикальными черточками. Так
вот что он прятал... Интересно, кто же носит такой знак?
Не позвонить ли в Архивный отдел?..
   Прошел час. Бонда как будто выпотрошили, выжали все
соки. Он оделся и, проклиная М., с трудом потащился наверх
- точно из царства грубо-телесного варварства к утонченной
цивилизации. Зайдя в одну из двух стоящих у входа в главный
зал телефонных будок, он соединился через коммутатор со
Штабом, попросил Архивный отдел; в трубке характерная
пустота - значит, подслушивают. Назвавшись, он задал свой
вопрос. На том конце велели подождать и через несколько
минут снова заговорили:
   - Это знак группы "Красная молния". Члены, как правило,
чистокровные китайцы, никаких религиозных мотивов,
исключительно преступные акции. Станция Х однажды
столкнулась с этой группой. Сама станция находится в
Гонконге, а штаб на другой стороне залива, в Макао, поэтому
за большие деньги была организована курьерская связь с
Пекином. Все шло без сучка, без задоринки, переправлялась
важная информация - и вдруг страшный провал, высшее
руководство станции рассекречено! Оказалось, что один из
сотрудников вел двойную игру, работал на "Красную молнию".
Потом группа всплывала в делах о наркотиках, контрабанде
золота в Индии, торговле рабами. Группа мощнейшая, будем
рады выслушать любое сообщение о ней.
   - Спасибо за информацию, - сказал Бонд. - Пока сообщать
нечего, но если что- нибудь узнаю, свяжусь с вами. До
свидания.
   Бонд в раздумье повесил трубку. Так что же этот тип
делает в "Лепном"? Бонд вышел из будки и в соседней заметил
графа Липпе; тот стоял спиной и как раз снимал с рычага
трубку. Долго ли он стоит? А вдруг слышал, что Бонд сказал
в конце разговора? Или даже, о чем спрашивал? Скверно...
Но делать нечего. Бонд посмотрел на часы - половина
восьмого - и отправился "ужинать"...
   В день ему полагался стакан теплого лимонного сока,
тарелка овощного супа и две чашки чая. И, конечно, массаж,
ванны... А на третий день прибавилось "остеопатическое
лечение и растяжение". Вяло, безропотно (он тут совсем
раскис - думал только, чего бы съесть) он толкнул дверь
процедурной; за ней наверняка ждет очередной здоровяк с
волосатыми ручищами. И застыл на пороге. У койки стояла
Патриция - девушка, с которой он встретился в первый день.
   - Не может быть! - сказал Бонд. - На такой тяжелой
работе - и слабая женщина?
   - Женщин на нашей работе двадцать процентов, - ответила
она сухо: надоели вечные мужские комментарии! -
Раздевайтесь. Очень скоро Бонд убедился, что сил у девушки
хоть отбавляй - у него только суставы похрустывали. Она
управилась с ним, тренированным, мощным, играючи.
   - А теперь полчаса порастягивайтесь, - сказала она под
конец.
   Бонд взял одежду, вышел вслед за девушкой в коридор и
едва не столкнулся с кем- то. Граф Липпе! Бонда он будто и
не заметил, а Патриции улыбнулся и сказал с легким поклоном:
   - Иду к вам на заклание. Может, сегодня будете чуточку
понежнее? - Глаза у него искрились.
   - Разденьтесь пока, пожалуйста, - сказала Патриция. - Я
сейчас вернусь, только отведу мистера Бонда на растяжение.
- И она пошла по коридору, Бонд - следом.
   Заведя его в небольшую комнатку, она велела положить
одежду на стул и отодвинула пластиковую занавеску. За
занавеской оказался хирургический стол, обитый кожей,
поблескивающий алюминием, - зрелище не из приятных. Бонд с
подозрением оглядел медицинское чудище. На полу -
электрический мотор с табличкой "Механическое растяжное
устройство "Геркулес", сам же стол разделен натри секции с
ремнями, каждая соединена с мотором отдельным приводом.
Возле приподнятого подголовника - круговая шкала тяги,
размеченная до двухсот единиц. Начиная со ста пятидесяти
цифры красные. К подголовнику приделаны рукоятки; кожа на
них в темных пятнах, наверное, от пота.
   - Ложитесь лицом вниз, - девушка держала ремни наготове.
   - И что будет?
   - Потянет немного спину, - нетерпеливо пояснила она. -
Это очень полезно и совсем не больно, даже наоборот,
приятно, многие засыпают.
   - Ну уж я не засну! - уверил Бонд. - А сильно будет
тянуть? И почему цифры красные? Не разорвет?
   - Что вы!.. Сильно тянуть, конечно, опасно, но мы-то с
вами начнем всего-навсего с отметки девяносто. Минут через
пятнадцать я зайду и прибавлю до ста двадцати. А теперь
ложитесь. Меня ждет больной.
   Бонд неохотно улегся, голова его утонула в мягкой кожаной
подушке и он пробормотал:
   - Разорвет - подам на вас в суд.
   Заурчал мотор. Ремни то натягивало, то отпускало - Бонда
словно мял великан в огромных, но нежных лапищах.
   - Ведь хорошо, правда?
   - Хорошо.
   Он слышал, как за Патрицией захлопнулась дверь. Под
щекой его мягкая подушка, спину приятно потягивает, мотор
гудит мирно, усыпляюще. А он-то, дурак, боялся!
   Минут через пятнадцать снова хлопнула дверь, отодвинули
занавеску:
   - Ну, как вы тут?
   - Отлично.
   Девушка потянулась к переключателю. Бонд поднял голову:
стрелка подползала к ста двадцати. Потянуло сильнее, мотор
загудел громче.
   - Еще пятнадцать минут, - сказала Патриция.
   - Ладно, - неуверенно ответил он, примериваясь к
окрепшему великану. Задернули занавеску, и хлопка двери он
уже не различил в шуме мотора... И скоро привык к новому
ритму.
   Еще через пять минут щеку вдруг обдуло ветерком, и Бонд
приоткрыл глаза. К переключателю тянулась мужская рука.
Жмет на рычажок... И тут рвануло, дернуло так, что он
завопил от боли, его словно вздернули на "дыбу". Рука
выпустила рычажок: мелькнула маленькая красная молния с
двумя вертикальными черточками. И в ухо ему шепнули:
   - В другой раз, милейший, не будешь вмешиваться не в свое
дело.
   Ревел и рычал мотор, ремни рвали тело; Бонд слабо стонал,
пот капал с кожаных подушек на пол.
   А потом наступила ночь.

                          III

                         МЕСТЬ

   Хорошо, что тело не помнит боли. Иное дело приятные
воспоминания - запах, вкус, поцелуй... Их сладость не
забывается. Бонд медленно приходил в себя и удивлялся, что
боли нет. То есть, конечно, болела спина, каждый позвонок -
точно отколотили палкой - но это боль изведанная, знакомая,
ее можно превозмочь. Ревущий же смерч, крутивший его,
глушивший сознание, стих. Что же именно чувствовал он,
Бонд, в тех мучительных объятиях? Помнилось лишь, что был
он ничтожней пучка травы в тигриной пасти...
   - А теперь расскажите, как это случилось, - попросила
Патриция. - Случайно задели переключатель? Вы нас так
напугали! Никогда ничего подобного не было, в принципе
устройство совершенно безопасно.
   - Понимаете, мне захотелось устроиться поудобнее, я
потянулся и, кажется, задел за что-то рукой. Больше ничего
не помню. Мне повезло, что вы быстро вернулись. - Он
честно смотрел ей в глаза.
   - Теперь все позади. У вас, слава Богу, серьезных
повреждений нет, еще два дня, и будете как огурчик.
   И действительно, через два дня Бонд вернулся в тихий
мирок "природного метода". И сразу же холодно и энергично
принялся наводить справки о графе Липпе - как сделал бы во
время войны, выслеживая вражеского агента в Стокгольме или
Лиссабоне. Он стал разговорчив и любопытен. Болтал с
Патрицией: "А этот Липпе что, серьезно болен? Ах, он
худеет! Наверное, принимает специальные ванны? Говорите, в
турецкой бане... Нет, я там еще не был, обязательно схожу".
С массажистом: "Что-то этот силач давно не показывается,
граф - как его, Риппе, Хиппе? Да-да, Липпе. В полдень,
говорите? А что, пожалуй, это удобно... Я от вас еще в
турецкую баню зайду, погреюсь". Так он невинно беседовал и
постепенно выстраивал план, по которому они с Липпе
останутся с глазу на глаз в звуконепроницаемой процедурной.
   Одновременно, по скудным сведениям, Бонд пытался
представить, что это за человек. Хотел ли он только
припугнуть Бонда на "дыбе" или - ведь Липпе не знал, чем
закончится пытка - убить? Но зачем? Что за тайну он
бережет? Ясно одно - тайна есть, и нешуточная...
   Сообщать о происшествии в Штаб Бонд не собирался.
Покушение в санатории "Лесной"! Глупо, смешно. Он, умелый
солдат, выставляется дурачком. Туза Управления разведки и
контрразведки поят теплым соком да овощным супчиком, потом
привязывают к какой-то "дыбе", чуть-чуть сдвигают рычажок -
и герой сотен сражений вопит от боли и просит пощады! Нет,
он отомстит Липпе сам.
   К четырнадцатому, последнему дню у Бонда все было
продумано: где, когда и как.
   В десять утра, после прощального обследования у мистера
Джошуа Вейна (диагноз: давление в норме, лишний вес
сброшен, позвоночник подлечен), Бонд спустился на последнюю
процедуру.
   Он лежал на столе массажиста лицом вниз и поджидал
жертву. Наконец, мимо прошлепали босыми ногами и сказали
громко, уверенно:
   - Доброе утро, Бересфорд. Баня готова? Сделай сегодня
погорячей.
   - Слушаюсь, сэр. - Слышен печатный шаг Бересфорда,
старшего массажиста, и прежнее шлепанье; идут по коридору к
дальней комнате, электрической турецкой бане. Хлопнула
дверь. Через несколько минут хлопнула еще раз - Бересфорд
проводил графа Липпе, возвращается. Прошло двадцать минут.
Двадцать пять. Бонд слез со стола.
   - Довольно, Сэм, спасибо, - сказал он. - Я еще душ
приму. А ты иди обедай. Не волнуйся, я сам справлюсь.
   Бонд обмотался вокруг пояса полотенцем и вышел в коридор.
Массажисты закончили работу и заторопились в столовую.
По-унтерски командует Бересфорд: "Билл, закрой окна! Лен,
после обеда принесешь из прачечной полотенца. Тед! Ушел
уже? Тогда ты, Сэм, - присмотри за графом Липпе, он в
турецкой бане".
   Целую неделю Бонд слушал эти команды и примечал, кто
уходит на обед пораньше, а кто работает добросовестно, до
конца. Теперь он ответил из душевой басом Сэма:
   - Присмотрю, сэр.
   Печатный шаг по линолеуму, короткая пауза - Бересфорд в
самом конце коридора, его не слышно - и, наконец, далекий
скрип двери. Тихо, только гудят вентиляторы. Теперь в
процедурных никого. Джеймс Бонд и граф Липпе одни. Бонд
выждал минуту, затем вышел из душевой, тихонько открыл дверь
в турецкую баню. Он заходил сюда дважды - осмотреться, и с
тех пор ничего не изменилось.
   Стены выкрашены белым, посредине ванна - огромный короб
из металла и светлого пластика. Боковая грань открывается
наподобие дверцы, пациент забирается внутрь, садится, голову
высовывает в отделанную поролоном дыру в верхней грани.
Внутри короба тело греют несколько рядов электрических
лампочек; на задней грани - температурная шкала.
   Липпе сидел спиной к двери. Заслышав шаги, он проворчал:
   - Черт возьми, Бересфорд... Семь потов уже сошло.
   - Сами просили погорячей, сэр, - подражая голосу
Бересфорда, откликнулся Бонд.
   - Не пререкайся, черт тебя возьми! Выпусти сейчас же.
   - Мне кажется, сэр, вы недооцениваете благотворное
влияние жара на организм...
   - Не болтай. Выпусти, говорят тебе.
   Бонд посмотрел на шкалу: стрелка показывает 120. На
сколько же поставить? Максимальная отметка - двести
градусов. Так он, пожалуй, изжарится заживо. А нужно лишь
наказать, не больше. Наверное, 180 будет в самый раз. Он
повернул переключатель.
   - С полчасика вам будет по-настоящему жарко, сэр. А
загоришься - подавай в суд, - добавил он своим настоящим
голосом и двинулся к двери.
   - Тысяча фунтов, и квиты, - тихо, с ноткой отчаяния
предложил граф. Скрипнула дверь. - Десять тысяч. Ладно,
пятьдесят!
   Бонд плотно прикрыл за собой дверь и быстро зашагал по
коридору. Сзади приглушенно позвали на помощь. Ничего,
помучается недельку в больнице - вылечат. Но вот что не
ясно: пятьдесят тысяч предлагает либо миллионер, либо тот,
кого ждет неотложное, важное дело. Чтобы просто избавиться
от боли, столько не отдашь.
   Джеймс Бонд был прав. Они с Липпе схватились, как глупые
дети, - и выверенный до последней секунды заговор против
западных держав сбился с ритма.

                         IV

                      "СПЕКТР"

   Бульвар Османа - улица длинная и скучная, но, пожалуй,
самая благопристойная в Париже. Здесь много жилых домов - и
репутация обитателей безупречна - две церкви, небольшой
музейчик, и, что вполне уместно, конторы разнообразных
благотворительных организаций. Под номером 136-бис,
например, располагается, как написано на скромно
поблескивающей медной табличке. Международная Ассоциация
Сопротивления (МАС). Если вы заинтересуетесь Ассоциацией
(вы, скажем, неисправимый идеалист или, наоборот, торговец
конторской мебелью), нажмите звонок, и вам откроет самый
обычный французский консьерж. Если дело у вас серьезное,
вас впустят в довольно пыльный вестибюль, поднимут в
причудливом, с виду ненадежном лифте-клетке и подведут к
высоким двойным дверям. За ними окажется большая
обшарпанная комната с грязноватыми светлыми стенами: с
десяток дешевых столов, за которыми пишут или печатают,
папки для "входящего- исходящего", старинные телефоны, каких
много в этой части Парижа, картотеки с выдвинутыми ящичками
- обстановка самая типичная. Наблюдательный человек,
однако, отметит, что все служащие ровесники - всем лет
тридцать-сорок - и нет среди них ни одной женщины, хотя в
любой конторе, как правило, имеются секретарши.
   Встретят вас слегка настороженно, ведь в такие конторы
нередко захаживают сумасшедшие и бездельники, но быстро
сообразят, что вы - человек серьезный, и станут любезны,
услужливы. Цели нашей Ассоциации? Наша цель, мсье,
сохранить идеалы борцов военного Сопротивления. Нет-нет, мы
вне политики. На какие средства существуем? На посильные
взносы членов Ассоциации и других сочувствующих лиц. Ах,
ваш родственник входил в группу Сопротивления? Конечно,
поищем, мсье. Как его имя? Эй, Жюль! Другой служащий,
Жюль, подойдет к картотеке и через несколько минут сообщит:
такой-то погиб 21 октября 1943 года во время бомбежки
Центрального штаба. Весьма сожалеем, мсье. Чем еще можем
быть полезны? Тогда возьмите буклеты - здесь сведения о
нашей организации. Простите, что не могу побеседовать с
вами подробнее, сегодня так много работы. До свидания,
мсье. Что вы, не за что...
   Внеочередная встреча членов правления МАСа была назначена
на семь часов вечера. Часов с пяти в дом номер 136-бис
начали съезжаться делового вида мужчины (а в правлении были
только мужчины) - входили и через парадную дверь, и со
двора, кто по одному, кто вдвоем. На такие встречи они
собирались со всех концов света, но каждый знал, и когда
именно обязан прибыть, и с какого хода войти. Консьержи
теперь стояли у обеих дверей. Были приняты и менее заметные
меры предосторожности: работали системы предупреждения, оба
входа просматривались с телеэкранов. Кроме того, на первом
этаже всегда хранились тома поддельных протоколов МАСа,
подробно отражающих текущие дела Ассоциации. Возникни
необходимость, и встреча "членов правления" мгновенно
превратится из тайной в открытую, встанет в один ряд с
прочими деловыми встречами на бульваре Османа.
   Ровно в семь часов в строгий зал заседаний на четвертом
этаже зашли - кто уверенно, а кто робко - двадцать человек,
оплот сообщества. Председатель был уже на месте. Никто не
поздоровался. Председатель считал, что в их сообществе
искренне здоровья не пожелаешь, да и время дороже любых
пожеланий. За столом расселись по номерам, от первого до
двадцать первого. Номер был единственным именем, да и тот,
секретности ради, каждый месяц в полночь первого числа
изменялся на две единицы по кругу. Никто не закурил - ни
курящих, ни пьющих тут не было - и не взглянул на лежащую на
столе поддельную МАСовскую повестку. Напряженно,
почтительно, но не подобострастно - для этого они и сами
были людьми слишком высокого полета - собравшиеся
вглядывались в Председателя.
   Ко Второму (так в этом месяце звался Председатель) все, и
давно его знавшие, и впервые встретившие, относились в
известной степени одинаково. Он подчинял себе. Таких людей
встречаешь в жизни редко, один-два раза. Их три главных
качества: необычная внешность, спокойная самоуверенность и
мощнейшее обаяние. Таковы были и многие исторические
личности: Чингиз-хан, Александр Македонский, Наполеон...
Толпа же всегда чует хозяина. Не потому ли и Гитлер,
личность вообще-то ничтожная, так безгранично властвовал над
талантливейшим восьмидесятимиллионным европейским народом;
чем иным объяснить эту власть? Таким человеком был и
Второй, его отличил бы любой - и уж конечно, отличали
двадцать избранных. С другими они были черствы и циничны,
но его, пусть даже против своей собственной воли, почитали
хозяином, почти богом.
   Звали его Эрнст Ставро Блофельд. Родился он в Гданьске,
отец его был поляк, мать - гречанка. Двадцати пяти лет
поступил младшим служащим в Министерство почты и телеграфа.
Странный выбор для столь одаренного юноши, но Блофельд уже к
тому времени понял: хочешь властвовать - знай недоступное
прочим. Такова была теория, и пока он лишь присматривался к
проходящим через его руки телеграммам и радиограммам. А
потом в Польше началась мобилизация, хлынул поток военных
заказов, дипломатической переписки. Будущий противник
заплатил бы за эти документы любые деньги. Сперва неумело,
потом ловчее он стал снимать копии с телеграмм; постепенно
составил списки мелких служащих, адресатов секретной
переписки - их он выдаст за своих агентов. Младший
шифровальщик в английском посольстве, переводчик, работающий
с французами, секретарша крупной компании... Он назвал
выдуманную агентуру "Ястреб" и пере