ним  в  постели
сидела обнаженная Этта - и стыдливо прикрывала грудь одеялом.  Музыка  с
палубы громче доносилась сквозь  открытую  дверь.  Кеннит  посмотрел  на
пленника. Этта не просто ослепила его... Было похоже, она разбирала  его
по  частям  -  понемножечку,   по   кусочку   за   раз.   Зрелище   было
отвратительное, и Кенниту окончательно расхотелось заниматься  пленником
прямо сейчас. Однако, чтобы отделаться, нужно было соблюсти проформу,  и
Кеннит прокашлялся:
   - Правду ли ты сообщил моей женщине, пленник?
   Несчастье, стоявшее между двумя матросами, повернуло  в  его  сторону
изувеченное лицо.
   - Клянусь - да.., снова и снова...  Зачем  бы  мне  лгать?  -  Бывший
капитан всхлипнул и расплакался  -  шумно,  некрасиво,  пытаясь  шмыгать
остатками ноздрей:
   - Пожалуйста, добрый господин, не подпускай ее больше ко мне!.. Я все
сказал, всю правду! Все, что знал...
   "Хлопоты.., слишком много хлопот..." Этот человек явно обманул  Этту,
а теперь старался обмануть Кеннита.  Пленник  был  бесполезен.  Огненные
стрелы боли летели из ноги и разбивались о внутреннюю сторону черепа.
   - Я.., занят, - выговорил он. Он  ни  за  что  не  сознался  бы,  как
вымотало его простое переодевание и мытье. - Разберись  с  ним,  Соркор,
как сочтешь нужным.
   Приказ "разобраться" мог означать только одно, и  пленник  разразился
горестным воем: оказывается, он еще хотел жить.
   - Да. И, когда будешь уходить, закрой дверь, - сказал Кеннит.
   Соркор так и поступил.
   - Во дела, - донесся уже из-за двери благоговейный  вздох  одного  из
матросов, уводивших рыдающего пленника - Уже бабу  свою  тискает!  Ну  и
капитан у нас, ребята, - все ему нипочем!..
   Кеннит как мог придвинулся поближе к теплу, исходившему  от  женского
тела... Его веки сомкнулись, и он заснул сразу и глубоко.

ГЛАВА 28
ПРЕВРАТНОСТИ

   Ему все казалось, что это происходит не на самом деле.., не с ним. От
старого содержателя барака он бы, вероятно, отбился, причем без большого
труда, - но за ним явились крепкие  мужики  средних  лет,  закаленные  и
опытные в своей работе.
   - Пустите меня! - кричал Уинтроу.  -  За  мной  отец  сейчас  придет!
Пустите меня!..
   "Какая глупость, - вспоминал он позже. - Как  будто  по  моему  слову
кто-то собирался меня действительно выпустить..." И это  была  еще  одна
мудрость, которую ему выпало  постичь:  слова,  произносимые  рабом,  не
значат ровным счетом ничего. Его  отчаянные  крики  производили  на  них
впечатление не большее, чем рев заупрямившегося осла.
   Они попросту  вывернули  ему  руки,  так  что  ему  ничего  особо  не
оставалось, кроме как идти, запинаясь, туда, куда его вели. Он  еще  как
следует не осознал такое насилие над своей волей - а его уже  прижали  к
станку татуировщика.
   - Не трепыхайся, - посоветовал один из надсмотрщиков, продевая ручные
кандалы Уинтроу в скобу и затягивая натуго. Уинтроу не послушал совета и
рванулся, надеясь высвободиться, пока не вставили защелку.., но  опоздал
и только ободрал себе запястья: защелка  оказалась  уже  вставлена.  Еще
несколько быстрых, очень сноровистых, отработанных движений - и  Уинтроу
оказался согнут в три погибели, с руками, притянутыми к самым  лодыжкам.
Легкий толчок - и Уинтроу как бы сам сунулся головой в кожаный  ошейник,
укрепленный на  станке  вертикально.  Второй  надсмотрщик  живо  затянул
ошейник таким образом, чтобы он только-только не удушал  новоиспеченного
раба.  Уинтроу  мог  дышать  только  в  том  случае,  если  не   пытался
высвободиться. Но даже и стоя спокойно, скованный и  скрюченный,  он  не
мог набрать полную грудь  воздуха,  -  короткие  всхлипы  были  усилием,
требовавшим внимания. "Примерно так на фермах выкладывают  <Выкладывают,
выкладывать - кастрировать, оскоплять.> бычков... - с  дурнотной  тоской
подумал  Уинтроу.  -  Та  же  деловитая  черствость...   То   же   точно
рассчитанное применение силы..."
   Вероятно, они справились с ним и даже не вспотели...
   - Клеймо сатрапа, - бросил один из них  татуировщику.  Тот  кивнул  и
передвинул за щекой катышек циндина.
   - Не мною была сотворена моя плоть. Я не стану  прокалывать  ее  ради
ношения драгоценностей. Я не запятнаю кожу мою наколотыми рисунками. Я -
создание  Са,  каким  я  рожден,  таким  мне  и  следует  быть.  Не  мне
принадлежит моя плоть, и не мне писать на ней...
   Уинтроу не хватало воздуха, он едва смог шепотом произнести священные
строки. Но, произнося их, он молился, чтобы татуировщик услышал.
   И тот услышал. И сплюнул на сторону. Его слюна была окрашена  кровью.
"Завзятый любитель циндина, - понял Уинтроу. -  Неисправимый.  Не  может
отказаться от дурмана, хотя у него весь рот в язвах..."
   - Верно, - буркнул мастер. И добавил с угрюмым юмором:
   - Не твоя шкура. И  не  моя,  чтобы  разрисовывать.  Она  принадлежит
сатрапу. А уж его-то клеймо я и с завязанными глазами мог бы  нанести...
Стой смирно, парень. И мне быстрей, и тебе меньше терпеть.
   - Мой отец.., идет сюда.., чтобы меня выкупить,  -  Уинтроу  отчаянно
глотал  воздух,  повторяя  эти  слова,  казавшиеся  ему  очень  важными,
спасительными.
   - Твой отец уже опоздал. Стой смирно, говорю!
   Уинтроу некогда было гадать, можно ли считать  неподвижность  как  бы
добровольным участием в святотатстве. Первая игла прошла мимо намеченной
точки и угодила ему не в щеку, а в ноздрю. Уинтроу вскрикнул и  рванулся
в ошейнике.  Татуировщик  без  промедления  влепил  ему  подзатыльник  и
рявкнул:
   - А ну, не дергайся!
   Уинтроу плотно зажмурился и сцепил зубы...
   - Тьфу! Терпеть  не  могу,  когда  вот  так  морщатся,  -  недовольно
пробурчал мастер наколок. Потом быстро принялся за дело.  Дюжина  ударов
иглой, мазок тряпкой - отереть кровь - и краска защипала  кожу  Уинтроу.
Зеленая краска... Еще дюжина уколов, мазок,  щипание...  Уинтроу  начало
казаться, будто с каждым  вздохом  в  его  легкие  попадает  все  меньше
воздуха. Ему было дурно, он боялся, что  вот-вот  хлопнется  в  обморок,
заранее стыдился этого и сам сердился на  себя  за  этот  стыд.  Ну  что
постыдного в том, чтобы сознание потерять?.. Не он  все  это  над  собою
творил - над ним совершали насилие. И где его отец? Как  вышло,  что  он
опоздал?.. Он что,  не  знал,  что  произойдет  с  его  сыном,  если  он
опоздает?..
   - Вот так. Не трогай руками, не расчесывай, иначе только больше будет
болеть, - сквозь ревущий шум в ушах долетел до него далекий голос. - Эй!
Этот готов! Забирайте его и тащите другого!
   Уинтроу схватили за наручники и за шиворот - и опять  силой  потащили
куда-то. Ноги подламывались, он спотыкался и  жадно,  часто  дышал.  Его
привели в новый закуток в незнакомом ряду  клетушек  в  каком-то  другом
сарае. "Этого не могло произойти, - твердил он себе. -  Этого  не  могло
случиться со мной. Отец никогда не позволил бы, чтобы меня заклеймили  и
продали..." Надсмотрщики остановились возле  выгородки,  предназначенной
для новых рабов. Там сидело еще пятеро - каждый с такой же, как у  него,
зеленой, сочащейся татуировкой.
   Его кандалы прицепили  к  кольцу,  вделанному  в  пол,  -  и  Уинтроу
оставили в покое. Как только руки Уинтроу оказались свободны, он  поднял
их к лицу. Осторожно пощупал распухшую, мокрую кожу... Кровь  пополам  с
сукровицей стекала по его лицу и капала с подбородка. И даже нечем  было
промокнуть ее.
   Уинтроу обвел глазами своих товарищей по несчастью...
   - Ну и теперь что?.. - спросил он, обращаясь сразу ко всем.
   Ему ответил тощий рослый юнец, ковырявший грязным пальцем в носу.
   - Нас продадут, - не без насмешки сообщил он Уинтроу. - И  теперь  мы
рабы - пока не сдохнем. Или надо убить кого-нибудь и удрать...
   Выражение  у  него  было   довольно-таки   вызывающее,   но   Уинтроу
чувствовал, что весь его протест - только на словах. Только на словах он
еще и мог хорохориться. У других и на это сил не осталось.  Они  сидели,
стояли, лежали - и просто ждали, что будет с ними дальше. Уинтроу  узнал
это состояние духа...  Так  вели  себя  всерьез  искалеченные.  Если  не
трогать их - так и будут сидеть, глядя в никуда и  временами  вздрагивая
от озноба...
   - Не могу поверить... - услышал Уинтроу свой собственный шепот. -  Не
могу поверить, что Торк отцу не сказал...
   Выговорив это вслух, он вдруг спросил себя, -  а  с  какой  стати,  в
общем,  он  взял,  что  Торк  кому-то  что-то  расскажет?..  Видимо,  он
окончательно поглупел. Доверил свою судьбу идиоту,  садисту  и  подлецу.
Почему он не послал отцу весть,  почему  в  самый  первый  день  все  не
рассказал содержателю?.. И, если  уж  на  то  пошло,  -  зачем  удрал  с
корабля?.. Уж так ли там было плохо?.. По крайней мере, виден был  конец
мучениям - дождаться пятнадцатилетия - и он вышел бы из власти  отца.  А
теперь? Теперь никакой надежды впереди. И никакой "Проказницы",  которая
могла бы в трудный час его поддержать...
   Стоило подумать о ней, и в груди поднялась страшная волна  горестного
одиночества. Он предал ее. И сам себя загнал в рабство. И  это  не  сон,
это реальность. "Теперь я - раб! Отныне и навсегда!.."
   Уинтроу опустился в грязную солому, лег на бок и  подтянул  колени  к
груди, сворачиваясь, как зародыш в утробе. Ему  показалось,  он  услышал
рев ветра, доносившийся издалека...

***

   Проказница безутешно покачивалась на легкой волне,  катившейся  через
гавань... Между тем день был хорош. На лице так и играло на  белоснежных
куполах баснословной Джамелии. Ветер сегодня тянул  с  юга.  Он  смягчал
холодок  зимнего  дня  и  относил  прочь   смрад,   источаемый   другими
невольничьими кораблями, стоявшими  поблизости  на  якорях.  Весна  была
близко... Дальше на юге, куда, бывало, водил ее Ефрон, фруктовые деревья
уже окутались облаками розового и белого цветения. Там, на  юге,  царила
красота и было тепло. Но ей предстояло плавание на север, в Калсиду...
   У нее внутри наконец-то умолкли пилы и молотки;  все  переделки  были
завершены - она окончательно превратилась в невольничье судно  и  готова
была принять на борт первую  партию  товара.  Сегодня  погрузят  остаток
съестного припаса.., а завтра начнут размещать в  трюмах  рабов.  И  она
выйдет из джамелийской гавани.., в одиночестве. Уинтроу с нею больше  не
будет. Зато, как только она  поднимет  якорь,  в  донном  иле  проснется
морской змей - или даже не один - и последует за нею. Отныне змеи  будут
ее непременными спутниками в плавании. Вчера, когда порт затих на  ночь,
со  дна  поднялась  маленькая  тварь  и  осторожно   закружилась   между
невольничьими кораблями. Подобравшись к Проказнице, она высунула из воды
голову и с опаской посмотрела  на  изваяние.  И  было  что-то  такое  во
взгляде  морского  создания,  отчего  у  Проказницы  перехватило  ужасом
горло... Она даже вахтенного позвать не смогла. Будь на  борту  Уинтроу,
он сразу почувствовал бы ее испуг и явился на помощь...
   Проказница заставила себя (хотя оказалось весьма нелегко) не думать о
нем. Его больше нет; придется ей самой  о  себе  позаботиться...  Утрата
запускала в сердце острые когти. Проказница пыталась не  признавать  ее.
Она не желала думать ни о чем скверном -  и  все.  "Какой  день  хороший
стоит..." Она стала слушать легкий плеск волн, чуть заметно покачивавших
ее у причала. "Как все мирно..."
   - Корабль, а корабль... Проказница!
   Она неторопливо подняла голову и посмотрела вверх и  назад.  На  баке
стоял Гентри. И окликал ее, перегнувшись через фальшборт.
   - Послушай, Проказница, не могла бы ты.., прекратить это? Людям и так
не по себе. У нас уже двоих матросов недостает. Не явились из увольнения
на берег. И я думаю - это оттого, что ты их напугала!
   "Напугала? Что такого пугающего в  моем  одиночестве?  Или  в  змеях,
которых все равно никто не видит, кроме меня?"
   - Проказница... Я сейчас Финдоу пришлю,  чтобы  он  тебе  на  скрипке
сыграл. А меня на несколько часов отпускают на берег, и я тебе клятвенно
обещаю, что буду повсюду разыскивать Уинтроу. Я тебе обещаю!
   "Они что, всерьез думают,  что  меня  это  утешит?  Если  они  найдут
Уинтроу и силой притащат его назад, чтобы заставить снова служить мне  -
они полагают, я от этого сразу стану послушной и всем довольной? А  что,
Кайл, может, именно так и думает.  Разве  не  так  он  с  самого  начала
Уинтроу на борт приволок? Кайл никакого понятия не имеет, что это  такое
- добровольное рвение..."
   - Проказница, - взмолился Гентри. - Пожалуйста! Пожалуйста,  прекрати
так раскачиваться! Смотри, вода  сегодня  гладкая,  как  стекло!  Другие
корабли стоят себе, не шелохнутся! Пожалуйста...
   Ей было жаль Гентри. Он был хороший старпом. И очень способный моряк.
Он ни в чем перед  ней  не  провинился,  и  определенно  не  стоило  его
мучить...
   А ее саму - стоило?..
   Она попыталась собраться с силами.  Гентри  был  отличный  моряк.  Он
заслуживал хотя бы краткого объяснения.
   - Я теряю себя... - начала она и сама ощутила, как странно прозвучали
эти слова. Она попробовала начать заново:
   - Все не так скверно, когда знаешь, что кто-то должен вернуться.., но
когда ждать становится некого, мне делается.., не за что ухватиться. И я
начинаю думать... Нет, не то слово. Не думать - это скорее как сон, хотя
мы, живые корабли, и не спим. Но все равно это как сон, и в этом сне я -
не я, а кто-то другой... Кто-то.., или что-то. И еще ко мне  прикасаются
змеи, и это хуже всего...
   Выслушав, Гентри не успокоился, а, наоборот, явно разволновался.
   - Змеи? - переспросил он с сомнением.
   - Гентри, - повторила она очень тихо,  -  Гентри,  здесь,  в  гавани,
полно змей. Они прячутся внизу, в донной грязи.
   Он тяжело перевел дух.
   - Да, ты мне уже говорила. Но, Проказница, никто больше  не  замечает
их присутствия. Быть может, ты ошиблась?
   Он ждал ответа. Она отвернулась.
   - Будь здесь Уинтроу, он бы тоже почувствовал... Он-то знал, что я не
капризничаю.
   - Ну... - протянул Гентри неохотно, - боюсь,  Уинтроу  здесь  нет.  Я
знаю, это тебя очень расстраивает. А может, и пугает.., самую чуточку. -
Он помолчал, а  потом  заговорил  ласково,  утешающе,  словно  она  была
беспокойным ребенком:
   - Что ж, может, там, внизу, вправду змеи. Но если даже и так, то  что
мы с этим можем поделать? Да они нас и не трогают. Так, может, не  стоит
и внимания на них обращать, а?
   Она попыталась заглянуть ему в глаза,  но  он  отводил  взгляд.  Что,
интересно, он вообще думал о ней?.. Что она навоображала себе змей?  Что
она спятила от горя после бегства Уинтроу?..
   - Я не свихнулась, Гентри, - сказала она тихо. - Мне.., очень  тяжело
оставаться одной, это так. Но я не схожу с  ума,  нет.  Я,  может,  даже
яснее кое-что вижу, чем раньше. Вижу по-своему.., а не по-вестритовски.
   Проказница силилась объяснить, но Гентри, похоже, только запутался.
   - Ну.., ну да. Конечно. Да...
   И он стал смотреть в сторону.
   - Гентри, ты славный мужик. Ты мне  нравишься...  -  И  она  чуть  не
замолчала на этом, но все же произнесла:
   - Знаешь, подыскал бы ты себе другой корабль.
   Гентри аж взмок, услышав такое, и она ощутила запах страха.
   - Да какой корабль, - проговорил он торопливо, - может  сравниться  с
тобой? После плаваний у тебя на борту - да с какой стати мне новое место
искать?
   В его голосе звучала напускная сердечность.
   - Да с такой стати, что ты, наверное, жить хочешь, -  выговорила  она
очень тихо.  -  А  у  меня  скверное  предчувствие  насчет  предстоящего
плавания. Очень скверное... И в особенности оттого, что я осталась одна.
   -   Не   болтай!   -   перебил   он   грубо,    словно    она    была
разгильдяем-матросом. И уже спокойнее предложил:
   - Ты не будешь одна. Я с тобой посижу. И Финдоу со  скрипкой  пришлю,
лады?
   Она пожала плечами. Она сделала что могла. Она пыталась...
   Она устремила взгляд на отдаленные шпили сатрапского дворца.
   Потом Гентри ушел...

***

   ...Она очень боялась, что капитан Тенира  узнает  ее.  Как-никак  она
танцевала  с  его  сыном  на  Зимнем  сборе  три  года  назад.  Но  если
удачнинский торговец Тенира и  усмотрел  некое  сходство  между  моряком
Эттелем и Альтией Вестрит - он ничем этого не показал. Он лишь окинул ее
с головы до ног придирчивым взглядом и покачал головой:
   - Ты, парень, выглядишь справным матросом. Но я уже  сказал  тебе:  у
меня нет недостачи в команде, и я никого брать не намерен.
   По его мнению, на этом разговор был окончен.
   Альтия не поднимала глаз. "Офелию" она заприметила в гавани  два  дня
назад. Вид серебристого корпуса старого корабля, его улыбчивого носового
изваяния потряс ее до глубины души -  она  сама  от  себя  подобного  не
ожидала. Альтия поспрашивала в портовых тавернах и скоро узнала все, что
ей требовалось. Живой корабль направлялся домой, в Удачный.  Он  отбывал
через несколько дней. Услышав такое, Альтия про себя решила,  что  любым
путем, какими угодно правдами и не правдами, но попадет-таки на борт.  С
этого момента она сшивалась на причалах, ожидая случая застать  капитана
одного. План у нее был самый простой. Для начала она попробует  наняться
юнгой в команду. Если ничего не получится - откроет капитану, кто она на
самом деле такая, и взмолится,  чтобы  он  доставил  ее  домой.  Она  не
думала, чтобы Тенира ей отказал. И все равно  ей  потребовалось  все  ее
мужество, чтобы последовать за капитаном к  этой  таверне  и  дождаться,
пока он отобедает. Она держалась в уголке, наблюдая, как он ест. А когда
он положил вилку и откинулся на стуле - Альтия подошла. И набрала полную
грудь воздуха:
   - Капитан... Прошу прощения, капитан. Я буду работать  даром,  просто
за проезд в Удачный...
   Тенира повернулся к ней вместе со стулом и сложил на груди руки.
   - Почему? - спросил он подозрительно.
   Альтия рассматривала половицы таверны между своими босыми ступнями. И
кусала губу. Потом все же подняла глаза на капитана "Офелии".
   - У меня есть деньги, полученные  на  "Жнеце"...  Часть  из  них,  по
крайней мере. Мне надо попасть домой, господин капитан, и  передать  эти
деньги матери... - Альтия проглотила застрявший в горле  комок.  -  Пока
они все не кончились, господин капитан. Я пообещал  своей  матушке,  что
приеду и привезу денег, а то батюшка наш совсем что-то  плох.  Вот  я  и
пытаюсь.., но корабля на Удачный все нет, и денежки тают. - Альтия вновь
опустила глаза. - Даже если я поплыву  с  вами  даром,  я  больше  домой
довезу, чем если буду еще дожидаться и к кому-нибудь  на  платное  место
устроюсь...
   - Ясно. - Капитан Тенира посмотрел на пустую тарелку и отодвинул ее в
сторону. Пошуровал во рту языком, выколупывая что-то,  застрявшее  между
коренными зубами. - Даром, оно, конечно, даром, но кормить тебя мне  все
же придется. И работа на живом корабле, чтобы ты знал, совсем не  похожа
на плавание на кораблях  иного  рода.  Они  могут  проявлять  норов  вне
зависимости  от  ветра  и  волн.  А  наша  Офелия  -  дама  весьма  даже
своевольная...
   Альтия снова прикусила губы - на  сей  раз,  чтобы  сдержать  улыбку.
"Офелия" была одним из  старейших  живых  кораблей,  из  самого  первого
поколения. Толстый старый ког. Нахалка и жуткая матерщинница,  когда  на
нее накатывало соответствующее настроение. В  других  случаях  она  вела
себя  как  упрямая  и  высокомерная  старая   аристократка.   В   общем,
"своевольная дама" - это было еще мягко сказано.
   - Ее матросы должны носиться как ветер  и  соображать  расторопно,  -
продолжал поучать капитан. - А еще от  них  требуется  уравновешенность.
Они не должны пугаться ни ее самой, ни  ложных  слухов,  которые  о  ней
ходят. И нельзя ей позволить себя задирать, а то совсем на шею  сядет...
Ты, парнишка, бывал когда-нибудь на живом корабле?
   - Доводилось, господин капитан, - кивнула Альтия. - Прежде чем начать
плавать, я ходил к Северной стене и разговаривал с  ними.  Я  люблю  их,
господин капитан, и совсем не боюсь.
   Те