ит..."
   Но это было и все, что она о нем знала. Роника испытала недолгую,  но
неподдельную панику... Что если  даже  теперь  этих  детей  уже  слишком
поздно воспитывать?.. Есть от чего прийти  в  ужас.  Особенно  если  еще
посмотреть на ее дочерей. Вот Кефрия, вечно ждущая подсказок со стороны,
неспособная самостоятельно  принимать  мало-мальски  важные  решения.  И
Альтия, наоборот, никогда и ничьей воли над собою не признающая...
   Потом Роника снова задумалась о неумолимых цифрах в своих гроссбухах.
О  цифрах,  изменить  которые  невозможно  было  никаким  усилием  воли.
Задумалась о долге ее семьи перед семейством Фьестрю из Дождевых  Чащоб.
"Звонкое золото или живая жизнь..."  Этот  долг  поистине  был  платежом
красен...
   Неожиданное озарение  открыло  Ронике,  что  на  самом  деле  платить
придется не ей. Платить будут Сельден и Малта.  Это  в  их  жилах  текла
кровь,  оговоренная  прадедовским  договором.  И  чему  же  она,  Роника
Вестрит, сумела научить своих внуков?..
   Ничему.
   - Госпожа?.. Госпожа, тебе плохо?
   Роника подняла глаза и увидела перед собой Рэйч. Женщина  уже  успела
собрать  на  поднос  опустевшие  чашки  и  блюдца  из-под  пирожных.   И
приблизилась  к  хозяйке,  напуганная  ее  неподвижностью  и  ничего  не
выражающим, остановившимся взглядом. Вот этой женщине, служанке-рабыне в
доме  Вестритов,  она,  Роника,  почитай  что  перепоручила   воспитание
собственной внучки. Женщине,  которую  она  толком  и  не  знала...  Что
хорошего могло преподать Малте само ее присутствие в доме?.. Что рабство
следовало принимать как должное, ибо за ним будущее?.. И какие же выводы
должна была Малта сделать относительно положения женщины в том обществе,
которое постепенно образовывалось в Удачном?..
   - Сядь, - сказала Роника.  -  Вот  сюда,  рядом  со  мной.  Нам  надо
поговорить. О моей внучке... И о тебе, Рэйч.

***

   - Джамелия... - тихо проговорила Проказница.
   Ее голос разбудил Уинтроу, и он оторвал голову от палубы, на  которой
прикорнул, пригревшись на зимнем солнышке. День был ясный, не жаркий, но
и не холодный. Дул легкий ветер.
   Это был час, отведенный ему для "оказания внимания  кораблю",  как  в
своем дремучем невежестве выражался отец. Вот Уинтроу и  сидел  себе  на
баке, чиня потихоньку штаны и негромко разговаривая с носовым изваянием.
А как вышло, что он прилег на  палубу  и  уснул,  -  Уинтроу  просто  не
помнил.
   - Извини, - сказал он, протирая глаза.
   - Не извиняйся, - просто ответил корабль.  -  Хотела  бы  я  обладать
способностью спать подобно вам, людям, отдыхая от забот и  событий  дня.
То, что это даровано хотя бы одному из нас, благословение для обоих. И я
тебя разбудила только потому, что решила: тебе понравится зрелище.  Твой
дедушка всегда говорил, что отсюда открывается самый великолепный вид на
город. Отсюда, говорил он,  видны  все  его  достоинства,  а  недостатки
сокрыты. Вон там, видишь? Вон они - белые шпили Джамелии...
   Уинтроу поднялся, потянулся и стал смотреть вперед. Навстречу кораблю
тянулись два близнеца-мыса; они отчетливо  напоминали  руки,  простертые
для дружеского объятия. Город  расстилался  по  берегу  между  окутанным
испарениями устьем Теплой реки и  вздымающимся  пиком  Сатраповой  горы.
Великолепные особняки и величественные сады отделялись один  от  другого
широкими поясами улиц. А по гребню позади города высились шпили и  башни
дворцового комплекса - резиденции сатрапа.  Это  было  сердце  Джамелии,
называемое в обиходе "верхним городом".
   Так вот, значит, какая она! Столица, давшая название целой  сатрапии!
Центр цивилизации. Колыбель наук и искусств...
   Она сияла и переливалась под послеполуденным солнцем. Зелень,  золото
и  белизна  -  словно  самоцветы  в  драгоценной  оправе.  Белые   шпили
возносились над кронами  самых  высоких  деревьев,  а  их  белизна  была
попросту невыносимой - Уинтроу не мог смотреть на них,  не  щуря  глаза.
Шпили  были  опоясаны  золотом,   а   фундаменты   зданий   -   выложены
темно-зеленым  мрамором,  привезенным  из  Сэдена.  Уинтроу  смотрел   и
насмотреться не мог. Впервые его глазам представало все  то,  о  чем  он
столько раз слышал.
   Около  пятисот  лет  назад  Джамелию  почти  дотла  уничтожил  пожар.
Тогдашний сатрап велел заново отстроить столицу, придав  ей  еще  больше
великолепия, и притом полностью из камня, чтобы  подобное  несчастье  не
повторилось уже никогда. Он созвал лучших зодчих, искуснейших каменщиков
и иных мастеров - и через тридцать лет упорной работы верхний город  был
возведен. Второй по вышине шпиль, вонзавшийся в  синее  небо,  обозначал
собственно резиденцию сатрапа. А  единственный  еще  более  высокий  был
храмом Са, где сатрап и его Сердечные Подруги совершали свое поклонение.
Уинтроу смотрел на  замечательный  храм  с  благоговением  и  восторгом.
Удостоиться быть посланным в монастырь, принадлежавший к этому храму,  -
высшей чести жрец Са не мог для  себя  и  желать.  Одна  библиотека  там
занимала семнадцать покоев. Еще в  трех  покоях  постоянно  были  заняты
делом писцы: сразу двадцать жрецов трудились не покладая рук - обновляли
и переписывали книги и  свитки.  Уинтроу  попробовал  представить  себе,
какая же там  собрана  сокровищница  знаний,  -  и  вновь  преисполнился
благоговения.
   Но потом накатила горькая горечь и омрачила его душу. "Вот  таким  же
прекрасным и светлым казался мне Кресс, на деле оказавшийся  пристанищем
жестоких и жадных людей..." Уинтроу отвернулся от приближавшегося города
и вновь сел на палубу.
   - Все это обман, - проговорил он. -  Обман  и  жестокая  шутка.  Люди
обманывают сами себя. Они собираются вместе и создают нечто  прекрасное.
А потом указывают на свое творение и провозглашают: "Смотрите,  какие  у
нас крылатые души, какая нам свойственна прозорливость и святость. И все
свое духовное  богатство  мы  вложили  вот  в  это  здание,  так  что  в
повседневной жизни нам можно о нем больше  не  беспокоиться.  Теперь  мы
можем вести бессмысленную и животную жизнь, искореняя любую  наклонность
к мистике и духовности, которую встретим в своих ближних и в самих себе.
Все это вложено в камень: теперь нам не о чем волноваться!" И  это  лишь
один из многих способов самообмана...
   Проказница ответила ему совсем тихо. Если бы он стоял на  ногах,  то,
возможно, и не услышал бы ее. Но он сидел  на  палубе,  опершись  о  нее
ладонями, и голос корабля прозвучал в самой его душе.
   - А что если сами люди - всего лишь жестокая шутка, которую Са сыграл
с этим миром? Что если Он сказал: "Все прочие существа Я сделаю  добрыми
и прекрасными, чтобы они жили в согласии  с  природой  вещей.  И  только
людям дам способность к  мелочности,  жестокости  и  самоуничтожению.  И
самой Моей жестокой шуткой будет то, что иным людям Я вложу дар видеть в
себе все эти черты..." Как ты полагаешь, Уинтроу, так ли поступил Са?
   - Это богохульство! - горячо возразил юный священнослужитель.
   - В самом деле?  Но  откуда  тогда  берется  все  безобразие  и  зло,
присущее людям? Как ты его объяснишь?
   - Оно не от Са. Оно - от невежества. От незнания путей и помыслов Са.
В отчуждении от Са - корень его... К нам в монастырь  время  от  времени
привозили детей, мальчиков и девочек, понятия не имевших, зачем они  там
оказались. Они были  озлоблены  и  напуганы,  ведь  их  в  столь  нежном
возрасте оторвали от дома.  И  что?  Проходят  какие-то  недели,  и  они
расцветают! Они открываются свету  и  славе  Са  нашего.  Ибо  в  каждом
ребенке есть хоть малая, но искра Его.  Не  все  остаются  в  монастыре,
кое-кого возвращают домой,  ибо  не  все  предназначены  для  жреческого
служения. Но нет ни единого, кто неспособен был бы  сделаться  существом
светлым, мудрым и любящим. Ни единого!
   - М-м-м... - задумался корабль. - А до чего хорошо, Уинтроу,  что  ты
снова заговорил как прежде!
   Уинтроу чуть улыбнулся и почесал белый шрам на том месте, где  раньше
был его указательный  палец.  Это  успело  стать  привычкой,  бесконечно
раздражавшей его, когда он спохватывался и  обращал  внимание.  Вот  как
теперь. Он сложил руки на коленях и поинтересовался:
   - Неужели я так сильно себя жалею? И неужели это настолько заметно..,
всем окружающим?
   - В основном только мне, я ведь чувствую твое настроение  лучше,  чем
кто-либо. И  все-таки  -  что  за  удовольствие  иногда  заставить  тебя
встряхнуться, Уинтроу... - Проказница помолчала. - Как думаешь,  удастся
тебе на берег сойти?
   - Сомневаюсь. - Уинтроу постарался, чтобы это прозвучало  не  слишком
угрюмо. - Меня ни разу не отпускали на берег с  тех  самых  пор,  как  я
"осрамил" отца в Крессе...
   - Знаю, - кивнула Проказница. - Я просто к тому,  что,  если  все  же
пойдешь.., побереги себя.
   - Что?.. Почему?
   - Точно не знаю. Просто... Твоя прапрабабушка, верно, назвала бы  это
предчувствием...
   Такие речи в устах Проказницы прозвучали более чем  странно.  Уинтроу
даже поднялся и взглянул  на  нее,  перегнувшись  через  фальшборт.  Она
смотрела на него снизу вверх. "Только мне начинает казаться, будто  я  к
ней привык - и всякий раз нате пожалуйста!" Небо нынче было  удивительно
прозрачным и испускало тот особый свет, который Уинтроу про себя  всегда
называл  "художественным".  Быть  может,  именно  из-за  этого  и   сама
Проказница показалась ему.., светоносной. Зелень ее глаз,  густой  блеск
непроглядно-черных  волос..,  сама  ее  кожа,   украшенная   волокнистым
рисунком,  поистине  сочетала  все  лучшее,  что  можно  сказать   и   о
полированном дереве, и о здоровой молодой плоти. Проказница  перехватила
его взгляд, полный откровенного любования, и залилась розовым  румянцем,
а в душе Уинтроу чувство беспредельной любви к ней снова  столкнулось  с
его полным неведением относительно  ее  истинной  природы.  Как  мог  он
ощущать подобную.., страсть (да будет ему позволено употребить  подобное
слово) к существу из дерева, оживленного магией? У  его  любви  не  было
никакого связного объяснения. Они не могли пожениться, не  могли  родить
общих детей. Они не стремились плотски насладиться друг другом. У них не
было на двоих даже  сколько-нибудь  долгой  истории  общих  переживаний.
Откуда же эта теплота и нежность, что переполняла его,  когда  они  были
вместе? Бессмыслица какая-то...
   - И это ужасает тебя? - спросила она шепотом.
   - Не ты причиной, - попытался он объяснить. - Просто это чувство  мне
кажется.., неестественным. Как будто оно мне внушено, а  не  я  сам  его
источаю... Что-то вроде волшебного заклинания, - добавил он неохотно.
   Последователи Са не отрицали существования  магии.  Уинтроу,  хотя  и
редко,  но  доводилось  даже  видеть  волшебство   в   действии,   когда
произносились  различные  малые  заклинания  -  очистить  рану,   зажечь
огонь... Но то была скорее работа тренированной воли, совместно с особым
даром оказывавшей зримое  воздействие  на  вещный  мир.  Но  удивительно
мощное  чувство,  порождаемое,  насколько  он   способен   был   судить,
длительной связью с семьей.., нет, это было нечто другое.
   То, что ему  нравилась  Проказница,  было  еще  объяснимо.  Красивая,
добрая, исполненная сочувствия к  нему.  И  ума  ей  было  не  занимать.
Уинтроу получал истинное удовольствие,  наблюдая,  как  она,  рассуждая,
плела  прихотливые  смысловые  цепочки.  Она  казалась  ему  новичком  в
духовной практике, еще  не  обученным,  но  даровитым  и  готовым  жадно
впитывать любое учение. Да кто бы не полюбил подобное существо?.. Он  ее
и полюбил. Это вполне поддавалось осмыслению.
   Но вот что делать с почти болезненной  нежностью,  которая  обуревала
его в моменты вроде  теперешнего?..  Когда  она  начинала  казаться  ему
чем-то гораздо более значимым, нежели его  дом  и  семья..,  даже  более
важным, чем его жизнь в монастыре. В такие минуты он не мыслил для  себя
конца блаженней и лучше, чем -  рухнуть  на  ее  палубу  и  без  остатка
впитаться.., в нее...
   "Нет, - сказал он себе. - Цель достойно прожитой жизни -  единение  с
Са!"
   - Ты боишься, - сказала Проказница, - как бы я не  заняла  у  тебя  в
сердце место твоего Бога.
   - Не совсем так.., но почти, - согласился он  неохотно.  -  А  еще  я
думаю, что ты, Проказница, сама по себе ничего мне внушить не пытаешься.
Наверное, все  дело  в  самой  сущности  живых  кораблей!  -  И  Уинтроу
вздохнул. - И вообще, если уж кто меня к этому приговорил, так  это  моя
собственная семья. Начиная с моей  прапрабабушки,  когда  ей  приспичило
заказать постройку живого корабля. Мы с  тобой  -  как  почки  на  одном
дереве.  Да,  мы  растем,  мы  что-то  представляем  собой..,  но   лишь
настолько, насколько позволят нам наши корни.
   Ветер неожиданно посвежел <Посвежел (о  ветре)  -  усилился.  Морской
термин.>, ни дать ни  взять  приветствуя  заходящий  в  гавань  корабль.
Уинтроу поднялся и вновь потянулся. Он сам чувствовал, как изменилось за
последнее время его тело. Нет, росту в  нем  особо  не  прибавилось,  но
мышцы  определенно  окрепли.  А  взгляд,  случайно  брошенный  вчера   в
зеркальце, показал  ему,  что  с  лица  пропала  округлость.  Такие  вот
перемены. Тело, ставшее более сильным и жилистым.., и девять пальцев. Но
отцу все было мало. Когда после отнятия  пальца  его  наконец  отпустила
лихорадка и рука стала надежно заживать, отец вызвал его к себе.  Но  не
затем, чтобы сказать, как порадовала его стойкость Уинтроу. Нет, он даже
не  поинтересовался,  как  рука,  не  сказал,  что,  мол,  заметил   его
новоприобретенную морскую сноровку. Нет. Отец сразу стал говорить о  его
глупости и о том, что в Крессе у него была такая  возможность  завоевать
расположение команды, стать в ней за своего. А  он  этот  шанс  постыдно
профукал.
   "Но ведь там было сплошное мошенничество, - сказал  отцу  Уинтроу.  -
Человек, который якобы выиграл, был заодно с укротителем.  Я  это  сразу
понял".
   "Да знаю я! - раздраженно бросил отец. - Я совсем не про то! Тебе  не
обязательно было выигрывать, недоумок! Ты должен был просто показать им,
что у тебя яйца в штанах есть! Это  потом  ты  вздумал  доказывать  свое
мужество, когда молча стоял и смотрел,  как  Гентри  палец  тебе  режет.
Вздумал, я знаю! Только выставил ты себя  не  храбрецом,  а  каким-то..,
бесноватым религиозным уродом. Когда от тебя ждали смелости, ты  проявил
трусость. А когда любой нормальный на твоем месте вопил бы и  матерился,
ты вел  себя  как  фанатик.  Таким  манером  ты  никогда  в  команде  ни
мало-мальского уважения не добьешься. Ты никогда даже  просто  одним  из
них не будешь, я молчу  уж  -  вожаком,  которого  уважают,  за  которым
пойдут. Они, может, и притворятся, будто ты у  них  за  своего,  но  это
будет не по-настоящему. Они будут просто ждать, как бы подловить тебя..,
и тогда-то ты получишь по полной.  И  знаешь  что?  Достанется  тебе  по
заслугам. И провалиться мне на этом месте, если я тебе именно  этого  не
желаю!"
   С тех пор минуло много долгих дней, но эти  слова  отца  до  сих  пор
отдавались в ушах Уинтроу... Он-то думал, что начал  завоевывать  скупое
уважение матросов. Майлд, скорый на прощение и на обиды, первым вернулся
к тем отношениям, которые вроде сложились у них до случая в Крессе.  Вот
только Уинтроу больше не мог душевно принять их. Иногда,  по  ночам,  он
пытался предаваться медитации и почти убеждал себя, что на деле все было
не так. Что отец намеренно заронил яд ему в душу и отравил его отношения
с командой. Отец просто не желал, чтобы матросы  приняли  Уинтроу,  -  и
делал что только мог, чтобы Уинтроу  по-прежнему  оставался  изгоем.  "И
потому-то, - говорил себе Уинтроу, мучительно  пытаясь  осмыслить  столь
извращенную логику, - я не могу позволить себе по-настоящему уверовать в
дружеское расположение команды. Ибо  в  таком  случае  отец  обязательно
найдет новый способ нас рассорить..."
   - С каждым днем, - тихо обратился он к кораблю, - мне становится  все
трудней понимать, кто же я на самом деле такой. Мой  отец  сеет  во  мне
крапивное семя сомнений и подозрений. Жизнь на корабле до  того  грубая,
что я начал уже привыкать к повседневной жестокости моих сотоварищей.  И
даже ты, даже те часы, что мы проводим вдвоем, - они изменяют меня,  все
более отдаляя от жречества. Но к чему  в  таком  случае  я  приближаюсь?
Боюсь, к чему-то такому, чем я вовсе не хотел бы становиться...
   Ему было очень непросто выговорить эти слова. Они ранили его  так  же
сильно, как и Проказницу. И только потому она промолчала.
   - Еще я боюсь, долго мне такого не выдержать, - предупредил он ее.  -
Что-то должно будет сломаться...  И,  наверное,  это  окажусь  я.  -  Он
смотрел ей в глаза и не отводил взгляда. - Я ведь просто  жил  день  ото
дня...  Ожидая,  чтобы  что-то  случилось  и  все  изменило.  -  Уинтроу
вглядывался в лицо изваяния,  гадая,  как-то  Проказница  воспримет  его
следующие слова. - Надо мне какое-то  решение  принимать...  Действовать
самому.
   Он ждал от нее ответа, но Проказница не  находила  слов.  На  что  он
намекал? Что мог он поделать против власти отца?..
   - Эй, Уинтроу! Подсоби-ка! - проорал кто-то с палубы. Его снова звали
к работе. Пора было впрягаться.
   - Надо идти, - сказал он Проказнице. И, собравшись с духом, заявил:
   - Хорошо это или плохо, но я тебя полюбил. Вот только...
   И он беспомощно умолк, лишь помотал головой.
   - Уинтроу! Живо сюда!
   Он бросился на зов, точно хорошо обученный  пес.  Проказница  видела,
как он с привычной ловкостью вскарабкался на ванты. Это  было  не  менее
красноречивое  признание  в  любви,  чем  словесное,   только   что   ею
услышанное. Временами он еще жаловался - и, правду молвить,  нередко.  И
мучился, снедаемый  противоречиями.  Но,  когда  он  рассуждал  о  своих
злосчастьях, они теперь могли все обсуждать - по  ходу  дела  все  более
узнавая друг дружку. И вот теперь он решил, что более  не  сможет  этого
выносить, но Проказница-то знала истину. Внутри  него  таилась  огромная
сила. И, сколь бы несчастным он себя ни чувствовал, он все вынесет. И со
временем они оба обретут полноту - и он, и она. Время.., вот и все,  что
им требовалось. С того первого вечера в Удачном  Проказница  знала,  что
его истинное предназначение было - быть с нею. Как же  трудно  было  ему
это принять... Он очень долго боролся. Но даже в сегодняшних его дерзких
речах Проказница внятно расслышала предвестие окончания этой борьбы.  Ее
терпение рано или поздно будет вознаграждено...
   Она заново оглядела гавань. Уинтроу,  конечно,  во  многом  был  прав
насчет разложения, крывшегося за внешним блеском и великолепием  города.
Пожалуй, больше она это обсуждать с ним не будет. Он  и  без  ее  помощи
мрачней тучи ходит. Лучше пускай сосредоточится на том, что  в  Джамелии
чистого, светлого и хорошего. Вот хоть гавань. Дивно хороша была  она  в
свете зимнего солнца...
   Проказница и припоминала, и толком не  припоминала  ее.  Воспоминания
Ефрона были воспоминаниями человека, а не корабля. Он все больше смотрел
на причал, где уже ждали его  товаров  купцы,  и  на  чудеса  зодчества,
явленные верхним городом. Ефрон никогда не замечал  темных  и  вьющихся,
точно щупальца, струек нечистой воды, сочившихся  в  гавань  из  сточных
труб города. Ему не дано было вбирать всеми  порами  корпуса  вездесущую
вонь морских змей... Проказница внимательно оглядела спокойные волны, но
не заметила нигде признаков близости этих злых и  хитрых  созданий.  Они
таились внизу. Копошились, как черви, в иле  и  грязи,  выстилавших  дно
гавани... Скверное предчувствие заставило Проказницу устремить взгляд  в
ту часть гавани, где стояли невольничьи корабли. Ветер  уже  доносил  до
нее безошибочно узнаваемый запах.  К  змеиной  вони  примешивался  смрад
смерти и испражнений. Там-то  и  находился  самый  рассадник  чешуйчатых
тварей: под днищами этих злополучных судов.
   Скоро  Проказницу  разгрузят.  И