во
видны все ребра, а кандалы  в  кровь  стерли  лодыжки,  но  в  остальном
мужчина выглядел крепким и жилистым.  Был  он  средних  лет,  на  добрую
голову выше Уинтроу и весь в рубцах от  тяжелой  работы  и  наказаний...
Такие не умирают, а выживают.
   Уинтроу нашел глазами владельца рабов: тот стоял поодаль, торгуясь  с
возможным покупателем. Он был  коренастым  коротышкой  и,  разговаривая,
вертел и подкидывал в ладони небольшую  увесистую  дубинку.  Он  заметил
взгляд Уинтроу и недовольно нахмурился, но торга не прекратил.
   - Ты. Ты разве не жрец? - настойчиво спросил расписной раб.
   - Посвященным жрецом я себя назвать не отважусь, - ответил Уинтроу, -
но я учился в монастыре и достиг звания послушника. И я с  радостью  дам
посильное утешение тому, кто в  нем  нуждается.  -  Он  оглядел  цепочку
кандальников и, стараясь не обнаружить своих подозрений, спросил:
   - Кого здесь надо напутствовать и утешить?
   - Ее вот.
   Расписной отступил в сторону, и Уинтроу увидел, что  за  его  спиной,
беспомощно скорчившись, сидела на  земле  женщина.  Тут  только  Уинтроу
понял, что  другие  рабы,  как  могли,  теснились  вокруг  нее,  пытаясь
заслонить от ветра и обогреть скудным теплом собственных тел.  Она  была
очень молода, двадцати с небольшим лет, и других женщин здесь  не  было.
Уинтроу не заметил на ней ни  ран,  ни  увечий.  Она  прижимала  руки  к
животу, голова свешивалась на грудь... Когда она подняла взгляд, Уинтроу
увидел голубые глаза, остановившиеся и тусклые. Ее кожа  показалась  ему
очень  бледной.  Светлые  волосы,  остриженные  очень  коротко,  торчали
неряшливым ежиком. Длинная рубаха женщины была вся в пятнах  и  пестрела
заплатами. Другая рубаха - мужская - укрывала ее плечи; похоже, ее  снял
с себя окликнувший Уинтроу раб. А на лице у нее  -  как,  впрочем,  и  у
мужчин из той же цепочки - живого места не было от татуировок. И она  не
выглядела слабосильной и хрупкой. Наоборот -  рослая,  крепкая  на  вид,
широкоплечая... Если бы не явные следы страдания на лице, за  больную  и
не посчитаешь.
   - Что с тобой? - подходя вплотную, спросил Уинтроу. Где-то  в  темном
уголке души у него таилось-таки подозрение, что рабы обманом подманивают
его поближе, намереваясь схватить. "Для чего? Чтобы в заложники взять?..
Да нет, непохоже. Скорее наоборот..."
   Он заметил, что мужчины, окружавшие женщину, старались по возможности
повернуться к ней спинами, как только возможно ограждая ее стыдливость и
честь.
   -  У  меня  идет  кровь,  -  тихо  выговорила  она.  -  Идет   и   не
останавливается... С тех пор, как я потеряла ребенка...
   Уинтроу опустился перед нею  на  корточки  и  приложил  ладонь  к  ее
обнаженной руке выше локтя, проверяя, нет ли лихорадки. Жара  у  нее  не
было. Напротив, рука молодой  женщины  на  ощупь  была  очень  холодной.
Уинтроу осторожно, стараясь не причинить боли, ущемил двумя пальцами  ее
кожу.., складка  расправилась  неестественно  медленно.  Ее  нужно  было
немедленно  напоить  горячим  бульоном..,  или  хотя  бы  водой.   Любой
жидкостью... А душою Уинтроу  ощутил  скорбь  и  смирение.  Она  заранее
примирилась со смертью.
   - После деторождения всегда идет кровь, - сказал он ей негромко. -  И
после выкидыша тоже. Она остановится сама по себе...
   Женщина медленно покачала головой.
   - Нет... Он дал мне слишком большую дозу снадобья.., чтобы  я  верней
скинула. Ты же знаешь.., женщина с  пузом  -  плохая  работница...  Пузо
мешает... Они силой влили мне в горло отраву, и  я  лишилась  ребенка...
Это было неделю назад, но кровь все идет. И все такая  же  ярко-красная,
не бледнеет...
   - Поверь, это все равно не  означает  неминуемой  смерти.  Ты  вполне
можешь поправиться. При надлежащем уходе всякая женщина...
   Она горько засмеялась при этих словах. Уинтроу еще не  слышал  смеха,
столь похожего на горестный стон.
   - Женщина, говоришь? Ну а я - рабыня. Верно, женщине незачем от этого
умирать. А я - я умру. - Она помолчала, силясь  отдышаться.  -  Дай  мне
утешение Са... Это все, о чем я прошу...
   И склонила голову, готовясь принять жреческое напутствие.
   Именно в этот миг Уинтроу на деле, а не на словах  понял,  что  такое
рабство. Да, он знал - это величайшее зло. Так ему объясняли в монастыре
с самого первого дня. Но вот он увидел  то,  что  увидел,  и  услышал  в
голосе молодой женщины тихое смирение  отчаяния.  Она  даже  не  осыпала
проклятиями хозяина, лишившего жизни ее нерожденное дитя. Она говорила о
его жестоком злодействе так, как  говорят  о  деянии  природной  стихии:
урагана, грозы, речного разлива. Она не  осуждала.  Она  лишь  упоминала
последствия: потерю ребенка  и  неудержимое  кровотечение,  от  которого
предполагала умереть. Уинтроу  молча  смотрел  на  нее...  Он  знал:  ей
незачем умирать. Если ее напоить горячим, позволить отлежаться в покое и
попользовать известными травами,  укрепляющими  женское  тело,  она  вне
всякого сомнения поправится, проживет еще  много  лет..,  и  даже  родит
других детей взамен утраченного...
   Но она была рабыня. И поэтому обречена. Она сама это знала.  Знали  и
другие рабы, ее товарищи по несчастью.  А  Уинтроу..,  почти  знал.  Это
почти было - вроде того, как он прижимал руку  к  палубе  и  смотрел  на
опускавшийся нож. Если он сейчас  мысленно  примирится  с  неизбежностью
смерти  рабыни,  незримый  нож  навсегда   отсечет   некую   часть   его
собственного существа, и никогда более ему не бывать прежним...
   Он  поднялся  резким  движением,  исполненным  решимости.  Но   когда
заговорил, его голос прозвучал мягко и ласково:
   - Обожди здесь и не теряй надежды. Я схожу  за  помощью  в  храм  Са.
Уверен, мы сможем  убедить  твоего  хозяина,  и  он  не  допустит  такой
бессмысленной смерти. - И Уинтроу невесело улыбнулся:
   - Если никакие доводы не подействуют, он, верно, все-таки согласится,
что живая рабыня стоит поболее мертвой...
   Раб, первым окликнувший Уинтроу, смотрел на него как на  законченного
идиота.
   - Храм?.. - спросил он. - Да какой помощи нам  оттуда  ждать?  Собака
есть собака, а раб есть  раб.  Ни  того  ни  другого  там  не  утешат  и
напутствия не дадут. Эти жрецы поют гимны Са, но  пляшут  под  сатрапову
дудку. А хмырь с дубиной, который сдает нас внаем, - он нам  не  хозяин.
Он просто посредник, надсмотрщик, он получает свой процент от всего, что
мы за день наработаем. С этих денег он нас кормит, одевает, лечит  и  на
ночь устраивает. Остальное идет хозяину... Ну  и  что,  станет  он  свое
кровное тратить, чтобы Калу от смерти спасти? А на хрена  ему!  Умрет  и
умрет, он ни гроша на этом не потеряет... - Уинтроу смотрел  на  него  с
ужасом и непониманием, и мужчина скривился:
   - Глупость я сделал, позвав тебя. Думал, раз молодой,  может,  сердце
еще есть!.. Тьфу. Надо было мне сразу  понять  по  твоему  одеянию,  что
никакой помощи не дождусь... - И он  вдруг  схватил  Уинтроу  за  плечо.
Пальцы у него были железные. - Давай живо молись, не то, клянусь, я тебе
ключицу сломаю! Мне терять нечего!..
   - Оставь угрозы, они не нужны,  -  ровным  голосом  ответил  Уинтроу,
стараясь не выдать испуга. - Я служу Са. Я исполню свой долг.
   Невольник с презрением толкнул его наземь перед женщиной:
   - Ну так исполняй побыстрее!
   Он смотрел мимо Уинтроу, лицо у него  было  каменное.  Надсмотрщик  и
наниматель продолжали увлеченно торговаться. Наниматель  стоял  к  рабам
спиной, человек же с дубинкой  -  лицом.  Он  смеялся  какой-то  шуточке
клиента ("Ха! Ха! Ха!" - так могла бы смеяться  заводная  кукла),  но  в
улыбке участвовал только рот, а  крепко  сжатый  кулак  и,  более  того,
тяжелый  взгляд,  то  и  дело   устремляемый   на   подопечных,   весьма
красноречиво  свидетельствовали:  горе  тому  из  рабов,  кто   помешает
торговаться. Другой рукой он постукивал дубинкой себя по бедру.
   - Я.., здесь не следует торопиться, - предупредил Уинтроу,  уже  стоя
перед женщиной на коленях и пытаясь обрести должное сосредоточение.
   Вместо ответа Кала, шатаясь, приподнялась, и он увидел: все  ее  ноги
были в крови. Кровь пропитала даже землю в том месте,  где  она  сидела.
Ножные кандалы были черны от кровяных сгустков.
   - Лем... - жалобно позвала она.
   Мужчина быстро шагнул к ней, обнял, поддержал. Кала тяжело повисла  у
него на руках. С каждым вздохом у нее вырывался стон.
   - Придется поторопиться! - мрачно сказал Лем.
   Делать нечего, Уинтроу опустил предварительные молитвы. Не стал он  и
произносить слова утешения, долженствующие приготовить ее тело  и  душу.
Он просто встал перед ней и протянул руки. Коснулся пальцами  сторон  ее
шеи, и каждый палец нашел предназначенную для него точку.
   - Это не смерть, - сказал Уинтроу женщине. - Я лишь  освобождаю  тебя
от забот бренного мира, дабы твоя душа возмогла без помех уйти в  высшие
сферы. Согласна ли ты?
   Она безмолвно кивнула.
   Уинтроу принял ее согласие и  сделал  медленный  вдох,  приводя  свои
жизненные токи в согласие с ее токами. И потянулся глубоко внутрь  себя,
туда, где таился в небрежении будущий жрец. Того, что ему предстояло, он
никогда еще  самостоятельно  не  совершал.  Он  еще  не  прошел  полного
посвящения в таинства. Но кое-что знал.  И  действительно  был  способен
помочь... Он мельком заметил, что мужчина  по  имени  Лем  заслонял  его
своей широкой спиной от надсмотрщика и все время  косился  через  плечо.
Другие рабы сгрудились как можно плотнее, стараясь закрыть происходившее
от глаз горожан.
   - Поторопись, - вновь подтолкнул Уинтроу Лем.
   Тот слегка прижал точки, безошибочно  отысканные  кончиками  пальцев.
Это  воздействие  изгонит  страх  и  отодвинет  боль,  пока   он   будет
разговаривать с Калой. Она будет слушать его. Она сможет поверить...
   Сначала он вернул ей ее тело.
   - Тебе - биение твоего сердца и  веяние  воздуха  в  легких.  Тебе  -
зрение твоих глаз, слух твоих ушей, вкус во рту и осязание  всего  тела.
Все это я передаю тебе во власть, дабы ты сама  распоряжалась,  быть  им
или не быть. Все это я возвращаю тебе, дабы ты в  ясном  сознании  могла
приготовиться к смерти. Я даю тебе утешение Са, дабы и ты  могла  другим
его дать... - Он заметил в ее глазах тень сомнения и понял,  что  должен
помочь ей осознать новообретенную власть. - Скажи вслух, -  попросил  он
ласково, - скажи: "Мне тепло"...
   - Мне тепло... - еле слышно отозвалась она.
   - Скажи: "Боль ушла".
   - Боль ушла... - Она не проговорила, а скорее выдохнула эти слова, но
еще не успела докончить,  как  на  лице  стали  разглаживаться  морщины,
прорезанные страданием. "Да она еще моложе, чем я посчитал",  -  подумал
Уинтроу. Кала посмотрела на Лема  и  улыбнулась  ему.  -  Боль  ушла,  -
повторила она.
   Уинтроу отнял руки, но остался стоять где стоял. Кала опустила голову
Лему на грудь.
   - Я люблю тебя, - просто сказала она. - Без тебя эта  жизнь  была  бы
совсем нестерпимой. Спасибо  тебе...  -  Она  вздохнула.  -  Поблагодари
других за меня, ладно? За то, что грели своим теплом.., работали больше,
чтобы скрыть мою немочь... Поблагодари их...
   Голос Калы смолк, и Уинтроу  увидел  свет  Са,  озаривший  ее  черты.
Печали бренного  мира  уже  оставляли  ее.  Она  улыбнулась  безмятежной
детской улыбкой.
   - Как прекрасны сегодня  облака,  любимый..,  белое  на  сером..,  ты
видишь?
   До чего просто. Ее дух, освобожденный от боли  и  скорби,  немедленно
обратился к созерцанию красоты. Уинтроу много раз видел подобное, но  до
сих пор изумлялся. Мирно и осознанно уходя в  смерть,  люди  отбрасывали
ненужную боль - и их души тянулись к чуду и к Са. Осознание смерти  было
необходимым  моментом,  -   без   этого   человек   мог   воспротивиться
прикосновению или  не  принять  его.  А  кое-кто  оказывался  неспособен
отринуть  боль:  такие  люди  цеплялись  за   нее   как   за   последнее
свидетельство жизни. Но Кала отпустила бренное очень легко.  Так  легко,
что Уинтроу понял - она уже очень давно хотела уйти.
   Он тихо стоял рядом с нею и не говорил ничего. Он даже не слушал, что
именно она говорила любимому. По щекам  Лема,  разрисованным  шрамами  и
глубоко вколотыми татуировками, текли слезы и капали с небритого,  грубо
вылепленного подбородка. Он молчал, а Уинтроу понимал только,  что  Кала
продолжала говорить о любви, свете и красоте. Однако струйка  крови  все
так же стекала по ее голой ноге. Вот силы совсем оставили ее,  и  голова
на груди Лема беспомощно поникла.., но улыбка на лице так и не погасла.
   "Она  была  гораздо  ближе  к  смерти,  чем  я  полагал...  Она   так
мужественно держалась, что я обманулся. Она  в  самом  деле  скоро  ушла
бы...
   Оставалось порадоваться,  что  он  сумел  подарить  им  с  Лемом  это
прощание, мирное и достойное...
   - Эй, ты! - Короткая дубинка с силой ткнула Уинтроу в поясницу. -  Ты
что тут делаешь?
   Задав вопрос, рабский надсмотрщик  не  дал  Уинтроу  ни  времени,  ни
возможности ответить. Он просто отшвырнул его прочь, пребольно  наподдав
в ребра, и Уинтроу, задохнувшись, сложился пополам.  А  надсмотрщик  уже
стоял среди рабов, прожигая свирепым взглядом Лема и Калу.
   - А ну, убери лапы! - рявкнул он на Лема. - Не иначе  собрался  опять
ее обрюхатить, прямо тут, посреди  улицы?  Не  успел  я  от  предыдущего
вашего ублюдка избавиться, а вы нового строгаете?
   И сдуру (иначе не скажешь) схватил  обмякшую  Калу  за  плечо,  чтобы
оторвать от мужчины. Однако Лем не разжал  рук.  На  месте  надсмотрщика
Уинтроу удрал бы без оглядки от одного его взгляда, но  тот  был  не  из
робких. Он огрел Лема по лицу своей дубинкой -  короткое,  очень  умелое
движение,  явно  отточенное  ежедневными  повторениями.  На  скуле  Лема
лопнула кожа, хлынула кровь...
   - Убери лапы! - снова взревел коротышка.
   Неожиданный и  жестокий  удар  наполовину  оглушил  великана-раба,  и
надсмотрщик сумел  вырвать  Калу  из  его  рук,  чтобы  пренебрежительно
швырнуть в кровавую грязь.., она безвольно повалилась и осталась лежать.
Голубые  глаза,  неподвижно  устремленные  в  небо,  хранили   блаженное
выражение. Уинтроу видел  наметанным  взглядом,  что  она  действительно
уходила. Мир страданий, тягот и унижений больше не существовал для  нее.
Вот ее дыхание стало слабеть.., и прекратилось совсем.
   - Во имя Са - ступай с миром... - кое-как сумел выговорить Уинтроу.
   Надсмотрщик, свирепея, повернулся к нему:
   - Ты убил ее, недоумок! Она вполне могла бы еще денек  поработать!  -
Дубинка опять метнулась к Уинтроу  и  обожгла  его  плечо.  Умелый  удар
рассек кожу, не поломав, однако, костей. По всей руке  огнем  пронеслась
боль, и рука отнялась.  "Вот  это  умелец",  -  некоей  частью  сознания
отметил Уинтроу. Он вскрикнул и отскочил... Налетел на какого-то раба, и
тот его  оттолкнул,  чтобы  не  путался  под  ногами.  Невольники  молча
надвигались на коротышку, и вдруг оказалось, что его дубинка - на  самом
деле оружие не такое уж грозное. "Убьют, - в ужасе  подумал  Уинтроу,  и
его  желудок  поднялся  к  горлу.  -  Затопчут  насмерть.  Кости  и   те
размочалят..."
   Но с надсмотрщиком сладить оказалось не так-то легко. Он был верток и
ловок, он любил свою работу и достиг в ней совершенства. Бац, бац,  бац!
- летала стремительная дубинка, и каждый удар попадал точно в цель, и  с
каждым ударом  кто-нибудь  из  рабов  да  отшатывался.  Вот  что  значит
настоящий умелец причинять боль и принуждать к послушанию  без  истинных
повреждений! С Лемом, впрочем, он не особенно осторожничал. Стоило  тому
сделать движение - и его настигал очередной удар.  Лем  поднимался  -  и
дубинка снова сбивала его с ног...
   А кругом них жизнь невольничьего рынка преспокойно шла своим чередом.
Кое-кто чуть поднимал брови при виде расправы, но и  только.  Что,  мол,
взять с расписных и с человека,  взявшегося  с  ними  управляться?..  Их
просто обходили сторонкой, чтобы ненароком не попасть под горячую руку -
и гуляючи шли себе дальше...
   Уинтроу понял: на помощь звать некого. Никому здесь не докажешь,  что
он-то не раб. Никто и головы не повернет.
   Лем уже корчился на земле,  давясь  желчью.  Надсмотрщик  нагнулся  и
привычным  движением  отомкнул  на  ногах  Калы  окровавленные  кандалы.
Сдернул  их  с  ног  мертвой  женщины  и  повернулся  к  Уинтроу,  чтобы
прорычать:
   - Да я ща на тебя их надену и прав  буду!  Из-за  тебя  я  лишился  и
рабыни, и дневной платы! Видишь, наниматель прочь уходит? Еще бы ему  не
уйти, кому нужны бунтовщики! - И дубинка  указала  в  ту  сторону,  куда
отбыл его несостоявшийся заработок. - Ну что, свиньи? Работы не будет, а
кто не работает, тот не ест...
   - Женщина умерла по твоей вине! - сказал Уинтроу. -  Ты  ее  отравил,
чтобы избавиться от ребенка, но тем самым убил и ее. Тем самым ты дважды
повинен в убийстве! - Он попытался подняться, но  рука  не  повиновалась
ему, да и мышцы живота от удара словно обратились в кисель.  Он  кое-как
перекатился на колени, чтобы подняться, но  коротышка  небрежным  пинком
снова отправил его наземь.
   - Какие речи, какие речи!.. Какой дар убеждения. Я потрясен, я, право
же, потрясен... Ну вот что, сосунок. Ща выложишь до  гроша  все,  что  у
тебя есть, но заплатишь мне за убытки сполна. Выкладывай бабки  сам,  не
заставляй меня вытряхивать из тебя. Ну?!
   - Нет у меня денег! - гневно ответил Уинтроу. - А и были бы -  ничего
бы я тебе не дал!
   Надсмотрщик склонился над ним и в очередной раз ткнул дубинкой:
   - Тогда говори, где живешь и кто твой папаша. Не ты,  так  он  пускай
платит!
   - Нет у меня никакого папаши, - отрезал Уинтроу.  -  И  платить  тебе
никто не собирается. А  я  совершил  святое  служение  Са!  И  правильно
сделал!
   Он улучил мгновение и посмотрел на вереницу рабов. Кто мог  встать  -
медленно поднимался. Лем переполз поближе к телу Калы  и  склонился  над
нею, заглядывая в глаза. Как будто, заглядывая в них, он мог  разглядеть
то же, что видела теперь и она...
   - Так, так, так. Правильно, говоришь? Для нее - может, и так,  но  не
для тебя, - насмешливо проговорил коротышка. - Видишь ли, тут у  нас,  в
Джамелии, рабам никакого  утешения  Са  не  положено.  Так  распорядился
государь наш сатрап.  Будь  невольнику  присуща  настоящая  человеческая
душа, он бы не оказался в неволе! Са в Его величайшей премудрости просто
не допустил бы такого... По крайней мере, мне именно так  объясняли.  Ну
так вот. Значит, на сегодня я остался без рабыни и  без  работы.  Нашему
сатрапу такое не нравится. А ты - не  просто  убийца  рабов,  ты  еще  и
бродяга. И если бы ты выглядел годным хоть к мало-мальской работе, я  бы
тут же надел на тебя цепи и клеймо в рожу вколол... Но ладно  уж,  будем
считаться с законом. Эй!  Стража!!!  -  И  коротышка  помахал  дубинкой,
подзывая  городского  стражника,  проходившего  мимо.  -  Вот,  забирай!
Мальчишка шляется без семьи и без денег.., и только что задолжал мне  за
ущерб, причиненный рабыне сатрапа. Забери его в каталажку...  Эй!  Стой!
Ты куда?!
   Это последнее относилось уже к Уинтроу, который -  опасность  придала
силы - умудрился вскочить на ноги и теперь во все лопатки  бежал  прочь.
Он услышал за спиной предупреждающий крик Лема и оглянулся. Только лучше
бы он этого не делал. Нет бы хоть в сторону броситься...
   Дубинка, запущенная умелой рукой, угодила ему  в  голову  и  швырнула
Уинтроу в уличную грязь рабского рынка.

ГЛАВА 24
ТОРГОВЦЫ ИЗ ДОЖДЕВЫХ ЧАЩОБ

   - Просто, когда происходит что-нибудь  из  ряда  вон  выходящее,  мне
трудно сохранить душевное равновесие! - отрезала бабушка. - Вот и все!
   - Прости, пожалуйста, - смиренно извинилась мать  Малты.  -  Я  всего
лишь спросила.
   Она  стояла  за  спиной  бабушки,  сидевшей  перед  своим   туалетным
столиком, и закалывала ей волосы, сооружая прическу. И, судя по  голосу,
на самом-то деле ни в чем себя не винила, просто устала  от  бесконечной
бабкиной раздражительности. Малта не винила ее. М