И,  наверное,  попрошу,
чтобы "Кендри" доставил его для меня вверх по реке.
   Мать кивнула:
   - Только позаботься, чтобы шкатулка была  хорошо  упакована.  Незачем
знать никому постороннему, что именно было прислано и возвращено.  Отказ
в праве ухаживать - очень деликатное дело, вне зависимости  от  причины.
Самое лучшее, чтобы за  пределами  двух  семейств  никто  ни  о  чем  не
догадывался. - Кефрия согласно кивнула,  и  Роника  вновь  обратилась  к
внучке:
   - Хорошо ли ты все  это  понимаешь,  Малта?  Об  этом  никому  нельзя
говорить! Совсем никому! Ни подружкам, ни слугам! Случилось непонимание,
которое следует прекратить решительно и бесповоротно. И болтовня делу не
поможет...
   Девочка смотрела на нее молча и мрачно.
   - Малта! - рявкнула Кефрия так, что дочь подскочила. - Ты поняла, что
тебе сказано? Отвечай!
   - Поняла, - буркнула Малта. И глубже втиснулась в кресло.
   - Ну вот и хорошо. Значит, обо всем  договорились.  -  Кефрия  решила
завершить баталию, пока победа не уплыла из рук. - Ну, я лягу пойду.
   - Погоди. - Голос Роники был очень серьезен. - Есть кое-что, что тебе
следует знать о сновидческих шкатулках, Кефрия. Это  не  вполне  обычные
вещи. Каждая делается под определенного человека...
   - Каким образом? - спросила Кефрия нехотя.
   - В точности я, конечно, не  знаю.  Но  одно  не  подлежит  сомнению:
прежде чем изготавливать такую шкатулку,  надо  заполучить  какую-нибудь
личную вещь того человека, которому предназначен сон... -  И  Роника  со
вздохом откинулась в кресле. - Я к тому,  что  шкатулку  к  нашей  двери
подкинули не просто так, не случайно. Она была подписана и предназначена
Малте. - Роника покачала головой, вид у нее был  огорченный.  -  Значит,
Малта дала какую-то свою вещь мужчине из  Чащоб.  Нечто  такое,  что  он
посчитал за подарок!
   - Ох, Малта! - вскричала Кефрия в ужасе. - Только не это!
   - Ничего я никому не дарила, - Малта резко выпрямилась  в  кресле.  И
сорвалась на крик:
   - Ничего я никому не дарила!
   Кефрия поднялась со своего места и прошла к двери. Уверилась, что  та
была надежно притворена, и, вернувшись, встала лицом к лицу с дочерью.
   - Мне нужна правда, - сказала она тихо и просто. - Что  произошло?  И
когда? Как вышло, что ты встретилась с этим молодым человеком? И с какой
стати он решил, будто ты примешь от него любовный подарок?
   Малта глянула на мать, потом на бабушку.
   - На том сборе торговцев, - ответила она сердито, -  я  вышла  наружу
подышать. И, проходя мимо,  сказала  "добрый  вечер"  какому-то  кучеру.
Кажется, он стоял прислонившись к карете Хупрусов. Вот и все!
   - Как он выглядел? - спросила Роника требовательно.
   - Откуда мне знать? - поинтересовалась Малта язвительно. - Он же  был
из Чащоб. А у них, ты знаешь, есть обыкновение носить вуали и капюшоны!
   - Да, я знаю, - кивнула бабушка. - Но у их кучера такого  обыкновения
нет. Глупая девчонка! Ты что, решила, будто  они  вдоль  реки  в  карете
приехали? Семейства из Дождевых  Чащоб  держат  свои  экипажи  здесь,  в
городе. И пользуются ими только когда приезжают в Удачный. А потому  все
их наемные кучера - здешние жители. И, стало быть, если ты разговаривала
с человеком под вуалью, то был торговец из Чащоб. Так что  конкретно  ты
сказала ему? И что ты ему дала?
   - Ничего! - взвилась Малта. - Я сказала "добрый вечер", проходя мимо.
А он мне что-то в том же духе ответил. И все!
   - Тогда откуда он прознал твое имя? И  каким  образом  изготовил  для
тебя сон? - наседала Роника. Малта не сдавалась:
   - Не знаю! Может, угадал фамилию  по  цвету  платья.  Или  спросил  у
кого-нибудь... - И тут, к полному недоумению Кефрии, Малта  ударилась  в
слезы:
   - Ну почему, почему вы всегда вот так со мной  обращаетесь?  Хоть  бы
раз сказали что-нибудь хорошее! Так нет же -  вечно  пилите  да  нотации
читаете! По-вашему, я потаскушка  или  лгунья  какая?!  Вот  кто-то  мне
подарок прислал, так даже взглянуть не даете, да еще и опять  я  вам  во
всем виновата!.. Я вообще понять  не  могу,  чего  вам  от  меня  нужно!
Хотите, чтобы я была маленькой девочкой - и в  то  же  время  чтобы  все
знала и за все ответственность несла! Это, по-вашему, справедливо?!
   И, зарывшись в ладони лицом, она горько разрыдалась.
   - Ох, Малта, - повторила Кефрия устало. Быстро  подошла  к  дочери  и
положила руки на ее вздрагивающие плечи:
   - Мы тебя не считаем ни лгуньей,  ни  тем  более..,  потаскушкой.  Мы
просто за тебя очень волнуемся. Ты хочешь побыстрей вырасти, но даже  не
подозреваешь об очень многих опасностях, которые подстерегают тебя...
   - Мне очень жаль, - всхлипывала Малта, - что я  вообще  в  тот  вечер
вышла наружу! Но там, внутри, было до того душно.., и все так орали друг
на друга, прямо ужас какой-то...
   - Да, да. Это точно - ужас какой крик стоял. - Кефрия погладила  дочь
по головке. Как скверно, что Малта вот так  расплакалась.  Как  скверно,
что они с Роникой давили на нее, пока бедняжка не сорвалась.  И  тем  не
менее   определенное   облегчение   все   же    присутствовало.    Малта
самостоятельная, Малта огрызающаяся  -  это  было  новое  для  Кефрии  и
незнакомое существо, с которым она не знала, как поступать. В отличие от
Малты плачущей и жаждущей утешения... А что если сегодня они все  вместе
прорвались к чему-то новому? И смогут отныне находить общий язык?..
   Кефрия  наклонилась  и  обняла  дочку.  Малта  неуклюже  ответила  на
объятие.
   - Малта, - сказала Кефрия тихо. - Вот, смотри. Вот эта  шкатулка.  Ты
не можешь ни оставить ее себе, ни даже  открыть.  Завтра  ее  необходимо
вернуть нетронутую. Но посмотреть - пожалуйста. Смотри сколько угодно.
   Малта шмыгнула носом и подняла голову. Глянула  на  коробку,  которую
мать показывала ей на ладони, но руку к ней не протянула.
   - Ну вот... - сказала она затем. - Просто резной ящичек. Я-то думала,
там могут быть драгоценности.., или еще что-нибудь  красивое.  -  И  она
отвела глаза, чтобы устало спросить:
   - Я спать пойду, хорошо?
   - Конечно. Иди спать. А завтра, когда все отдохнем,  -  поговорим  на
свежую голову.
   Малта еще раз шмыгнула носом, потом как-то очень  покорно  кивнула  и
медленно вышла. Кефрия проводила ее глазами и со вздохом  повернулась  к
матери:
   - Иногда так тяжко видеть, как она делается взрослее...
   Роника сочувственно кивнула. Но потом все же добавила:
   - Ты шкатулку на ночь все-таки запри  понадежнее.  А  утром  я  найму
гонца, чтобы отнес ее вместе с твоим письмом на "Кендри".

***

   Малта  овладела  заветной  шкатулкой  всего  за  несколько  часов  до
рассвета. Спрятана она была именно там,  где  Малта  и  предполагала:  в
мамином "секретном" стенном шкафчике у задней стенки платяного  шкафа  в
ее гардеробной. Именно здесь она  всегда  прятала  именинные  подарки  и
самые свои дорогие притирки для кожи. Малта на самом деле уже опасалась,
как бы мама не положила шкатулку к себе под подушку или,  чего  доброго,
вовсе не раскрыла ее да не присвоила сон. Но ни того, ни другого мать не
сделала.
   Вернувшись к  себе,  Малта  тщательно  закрыла  дверь  и  уселась  на
постель, держа шкатулку на коленях. Какая она  маленькая!  И  какой  шум
из-за нее подняли взрослые!.. Малта подняла шкатулку к носу и  понюхала.
Да,  ей  не  показалось,   деревянный   ящичек   действительно   источал
сладковатый аромат... Малта спрыгнула с кровати и босиком  прошлепала  в
свою собственную гардеробную. Там, в коробке на самой верхней полке, под
какими-то старыми куклами сохранялся платок и кристалл огня.  В  темноте
комнаты он, казалось, сиял ярче прежнего. Некоторое время  Малта  просто
любовалась им, потом вспомнила, зачем,  собственно,  его  извлекла.  Она
принюхалась к платку, потом отнесла его на постель и  сравнила  запах  с
запахом шкатулки. Пахло  по-разному.  Но  и  то  и  другое  -  необычно,
сладостно и волнующе.
   ...А может, шкатулку прислал вовсе даже не тот  человек  под  вуалью?
Да, она была помечена тем же знаком, что и дверца кареты, но,  возможно,
ее просто купили у Хупрусов. И купил не кто-то,  а...  Сервин.  За  годы
дружбы она немало своих вещиц оставила в доме у Дейлы. В этом случае все
очень просто.., и, чем больше Малта размышляла, тем вероятнее казался ей
именно такой вариант.  В  самом-то  деле,  с  какой  бы  стати  случайно
встреченному незнакомцу присылать ей дорогостоящий  подарок?  Тогда  как
знак ухаживания от Сервина - это да, это вполне объяснимо...
   Тут в голову ей пришел воистину блистательный довод. "Если человек  с
вуалью как-то дознался, кто я такая, и прислал мне подарок, -  разве  он
заодно не попросил бы вернуть кристалл и  платок?  Обязательно  попросил
бы. А значит, это не от него! Это от Сервина!"
   Она убрала платок и камешек  под  подушку.  И  свернулась  калачиком,
держа  шкатулку  у  тела.  Провела  по  губам  указательным   пальцем...
"Сервин". Палец скользнул по подбородку, прочертил линию между грудей...
Интересно, какого рода сон он для  нее  выбрал?  На  ее  губах  возникла
улыбка: "Я, кажется, догадываюсь, какой..."
   Сердце часто-часто забилось в груди.
   Она зажмурилась и  раскрыла  шкатулку...  Верней,  попыталась.  Потом
открыла глаза и присмотрелась. То,  что  она  первоначально  приняла  за
замочек, таковым не было. Ей пришлось-таки изрядно повозиться с  упрямой
шкатулкой, так что она начала даже сердиться... Но  вот  крышка  наконец
поднялась.., шкатулка оказалась пуста. Откровенно и нагло пуста.  Она-то
успела навоображать себе и мерцающую "сонную" пыль, и внезапную  вспышку
света, и тихую музыку, и упоительный аромат... А  там  -  ничего!  Малта
тщательно осмотрела все  уголки,  даже  ощупала  пальцем,  проверяя,  не
пропустила ли она чего. Нет... Пустота - и все.
   "Ну и что же все это значит? Глупая шутка?.. Или, может, узорчатая  и
приятно пахнущая шкатулка и есть подарок сама  по  себе?  А  может,  это
вовсе  и  никакая  не  "сновидческая  шкатулка"?  Вдруг  бабушка  просто
вспомнила что-то, что было сто лет назад..."
   Нет, в  самом  деле!  Если  бы  сновидческие  шкатулки  действительно
существовали, Малта уже давно знала бы о них. А ей до  сегодняшнего  дня
даже краем уха не доводилось слышать о них...
   И тут Малте все стало окончательно ясно. Бабка наплела с  три  короба
про какие-то там шкатулки просто  затем,  чтобы  мать  испугалась  и  не
позволила ей оставить нарядную шкатулку у себя. А скорее всего -  кто-то
из них уже влез внутрь и забрал то, что там лежало для Малты!
   - Ненавижу! Обеих  ненавижу!  -  прошипела  Малта  свирепо.  Швырнула
шкатулку на ковер подле кровати и откинулась на подушки. Она знала: надо
встать и отнести шкатулку обратно в "секретный" материн  ящик,  пока  не
хватились... Но Малте было некоторым образом  на  все  наплевать.  Ну  и
пусть обнаружат, что она забрала шкатулку. Пусть знают, что  она  знает,
что они стащили ЕЕ ПОДАРОК!
   Она непримиримым жестом сложила руки на груди. И закрыла глаза.

***

   ...Пустота... Неподвижность... И голос. Тихий  шепот...  Вот  так-то,
Малта Вестрит. Ты приняла мой подарок. И теперь мы соединяемся - ты и я.
Сможем ли мы вместе посмотреть сладкий сон?.. Сейчас выясним... И  Малта
окончательно перестала сознавать, что все происходило во сне.

***

   ...На нее был натянут колючий грубый мешок. Он покрывал ее  голову  и
спадал вниз почти до  колен.  Он  пахнул  картошкой  и  пылью.  Никакого
сомнения, что его использовали для уборки урожая. Кто-то нес ее, взвалив
на плечо. Нес быстро и с торжеством. Ее похищали,  ее  утаскивали  прочь
помимо ее воли. И ее похититель был не один.  Его  спутники  хохотали  и
улюлюкали, радуясь победе, но тот, кто нес ее, был  слишком  преисполнен
удовлетворения, чтобы давать выход чувствам в мальчишеских  выкриках.  А
ночь стояла холодная и туманная: голые  ноги  Малты  ощущали  в  воздухе
влажную мглу. Во рту у нее торчал кляп, руки были связаны за спиной.  Ей
хотелось  извиваться  и  брыкаться,  но  она  боялась,  что   в   случае
сопротивления он может ее уронить. К тому же она понятия не  имела,  где
находится и что с ней может случиться, сбеги она от  своего  похитителя.
Так что, как бы ни было ей страшно, самым безопасным казалось оставаться
с ним. Она, правда, не знала о нем  совсем  ничего.  Только  то,  что  в
случае чего он будет драться за нее насмерть.
   Потом они куда-то пришли. Все остановились, и несший ее  поставил  ее
на ноги, продолжая крепко держать.  Она  услышала  приглушенные  голоса:
похитители совещались, они говорили на языке, которого она не  понимала.
Кажется, остальные со смехом подначивали ее  мужчину  на  что-то,  а  он
отказывался  -  вполне  дружелюбно,  но  твердо.  Вскоре  она   услышала
удаляющиеся шаги и почувствовала: другие люди ушли. Она осталась наедине
с мужчиной, который все еще держал ее за  связанные  запястья.  Ее  била
дрожь...
   Ее запястий коснулся холодный металл, и вот руки оказались  свободны.
Она немедленно стащила с себя мешок и кое-как  выдрала  изо  рта  мокрый
кляп. Пыль и шелуха от мешка запорошила ей глаза, и она мало  что  могла
рассмотреть. Поспешно она протерла глаза, отряхнула волосы и  лицо  -  и
повернулась к похитителю.
   Они стояли одни  в  темноте  и  тумане.  Они  находились  в  каком-то
городе.., на перекрестке.  Более  ничего  невозможно  было  сказать.  Он
выжидающе смотрел на нее, а она не могла разглядеть  его  черты,  потому
что он смотрел на нее из глубины натянутого на лицо капюшона. Ночь пахла
болотом, единственный свет происходил от  факелов,  горевших  далеко  на
улице. Если она побежит, бросится ли он в погоню? Что вообще за  игра  в
кошки-мышки?.. А если она сумеет удрать, не окажется ли, что еще  худшая
опасность подстерегает ее за ближайшим углом?..
   Спустя некоторое время ей начало казаться, будто мужчина наблюдает за
нею и ждет, какое решение она примет...
   Потом он мотнул головой, приглашая ее следовать  за  собой.  И  пошел
прочь по одной из улиц, и она зашагала за  ним.  Он  уверенно  и  быстро
двигался сквозь запутанный городской лабиринт. Затем взял ее руку, и она
не отдернула пальцев. Туман, холодный, мокрый туман слепил и  почти  что
удушал, и стояла такая темень, что рассмотреть окружающее по-прежнему не
удавалось. Лишь изредка в разрывах тумана по  сторонам  улицы  возникали
высокие здания... Но ее спутник, похоже, хорошо знал дорогу. И его рука,
сжимавшая ее озябшую ладошку, была большая, теплая и сухая.
   В конце концов он свернул в сторону, провел ее  вниз  по  ступеням  и
растворил  дверь.  Как  только  она  распахнулась,  в  тишину,  царившую
снаружи, щедро выплеснулись звуки.  Она  услышала  музыку,  разговоры  и
смех. Но и музыка, и язык,  на  котором  говорили,  были  ей  совершенно
чужими, так что все  сливалось  в  сплошной  шум.  Причем  оглушительный
настолько, что, даже будь она  способна  понимать  своего  спутника,  ей
нипочем не удалось бы расслышать его.  Оставалось  только  предположить,
что они пришли в какую-то гостиницу или таверну. Кругом стояли небольшие
круглые столики, и посредине каждого  горела  толстая  короткая  свечка.
Мужчина отвел ее к свободному столику и жестом велел сесть.  И  сам  сел
напротив. И откинул на спину капюшон.
   Во сне они долго сидели так. Просто сидели друг  против  друга.  Быть
может,  он  слушал  музыку...  Для  нее  музыка  сливалась  в   сплошной
оглушительный рев, в котором она даже не пыталась ничего разобрать.  Она
могла наконец-то рассмотреть своего похитителя. Он был хорош собой, хотя
и несколько бледен. Безбородый,  светловолосый,  с  карими  глазами.  Он
носил небольшие мягкие усы. Он был широкоплечий, руки выглядели сильными
и мускулистыми. Сначала он почти не шевелился, смотрел на нее -  и  все.
Потом протянул руку, и она вложила в нее свою ладонь. Он улыбнулся...  И
она  ощутила,  что  они  достигли  взаимопонимания  столь  полного,  что
отсутствие слов было только на пользу, - слова помешали бы.
   И вновь прошло долгое-долгое время... И вот он сунул руку в кошель  и
вынул колечко. Колечко с простым камушком.  Она  посмотрела  и  замотала
головой. Нет, она не отказывалась от кольца; просто хотела сказать,  что
во внешних символах не было никакой надобности. Не стоило, по ее мнению,
нарушать таким образом безупречную договоренность, возникшую между ними.
Он спрятал кольцо. И всем телом  потянулся  к  ней  через  стол.  У  нее
заколотилось сердце, она потянулась навстречу... Их губы соприкоснулись,
он поцеловал ее.  Никогда  прежде  она  не  целовалась  с  мужчиной.  От
шелковистого прикосновения его усов она покрылась гусиной  кожей.  Время
остановилось... Зависло, как райская птичка перед цветком: откроется? Не
откроется? О, этот сладостный миг...
   ...Где-то далеко, на краю  восприятия,  прозвучал  негромкий  мужской
смешок. Прозвучал, тем не менее, одобрительно. А ты пылкая, Малта. Очень
пылкая! Хотя твои идеи относительно ухаживания и восходят к  древнейшему
обычаю похищения... Все померкло, закружилось и унеслось прочь. Лишь  на
губах задержалось щекотное чувство прикосновения.  Думается,  мы  славно
потанцуем вместе - ты и я...

ГЛАВА 27
УЗНИКИ

   Уинтроу находился в обширном сарае. Одной стены  не  было,  и  оттуда
беспрепятственно вливался зимний холод. Крыша над головой была  прочная,
но  стены  представляли  собой  всего  лишь  балочный   каркас,   обитый
неструганым горбылем.  Уинтроу  был  помещен  во  что-то  вроде  стойла,
открывавшегося в проход. По бокам и напротив,  через  проход,  виднелись
такие же закутки. Перегородки давали некую видимость уединения. На  полу
- клочья соломы, чтобы спать. В углу  -  замызганная  параша.  И  нельзя
выбраться из стойла и уйти прочь, потому что  ножные  кандалы  соединены
цепью со здоровенной скобой, всаженной в твердое дерево  балки.  Уинтроу
уже пытался помериться силами с этой скобой. Она победила. А  он  только
стер себе лодыжки до мяса.
   Это был его четвертый день в заточении.
   Еще одни сутки - и, если никто не явится его выручать,  его  продадут
как раба.
   Это ему дважды, в первый и второй  день  неволи,  и  оба  раза  очень
тщательно, растолковал жизнерадостный содержатель узилища. Он  появлялся
один раз в день с корзиной хлебцев. За ним следовал его  сынок-недоумок,
кативший тележку и на ней - бочку воды. Каждому заключенному  полагалась
чашка воды, и ее отмеривали черпаком.
   После первого объяснения насчет пяти  дней  и  всего  такого  прочего
Уинтроу взмолился сообщить о его бедственном положении жрецам храма  Са:
уж, верно, они поспешат забрать его из сарая!  Содержатель,  однако,  не
пожелал тратить свое драгоценное  время.  Жрецы,  сказал  он,  более  не
вмешиваются в мирские дела, а узники  сатрапа  -  дело  сугубо  мирское,
никоим образом не связанное с Са и поклонением Ему. Невыкупленные узники
сатрапа становятся рабами сатрапа, и их продают с торгов, пополняя таким
образом сокровищницу государя. "Печальное будет  завершение  коротенькой
жизни вроде твоей, -  сказал  содержатель.  -  Может,  у  тебя  найдется
какая-никакая семья, к которой тебе следует обратиться?"
   Судя по подхалимскому тону, он с такого рода  сообщением  побежал  бы
бегом, рассчитывая на взятку или вознаграждение.  "Наверное,  твоя  мать
уже о тебе беспокоится? Неужели у  тебя  братьев  нет,  чтобы  заплатили
выкуп и освободили тебя?"
   Каждый раз Уинтроу очень тянуло ответить, и каждый раз  он  заставлял
себя молчать. "У меня, - говорил  он  себе,  -  есть  еще  время,  чтобы
выпутаться самому". Сообщить отцу?.. Но таким образом он только вернется
к прежней несвободе,  от  которой  бежал.  Нет,  это  не  решение!  Надо
хорошенько подумать, и он обязательно найдет какой-нибудь выход...
   А положение, в котором оказался Уинтроу, как нельзя более располагало
к напряженным раздумьям. Больше ему все равно нечего было делать. Он мог
сидеть, стоять, лежать, опускаться на корточки - и все. Сон не  при